Сколько ей?
Ей за сорок лет по биологическому возрасту.
Ксения присвистнула. На вид Нэе едва за тридцать лет. Но Ксения никогда не забывала её такой, какой встретила в Альпах, в невероятном платье, с волшебным блеском загадочного кристалла на пальце. Кристалл же сиял на ней и теперь. Нельзя сказать, что Нэя стала некрасивой, но её красота уже вступила в фазу усталости. Поэтому та девушка из ресторанчика в предгорьях Альп плохо увязывалась с тою, кто жила на спутнике. Невысокого роста женщина, одетая всегда в скромные платья, с забранными в затейливую прическу волосами, вечно окружённая своими и чужими детьми. Единственное, что отметила Ксения, так это её пристрастие к бальной по изяществу обуви, часто украшенной камушками. Ноги её были стройны, походка легка как у девушки, ступни изящны и узки до неправдоподобия. Ксения беззастенчиво изучила её и пришла к выводу, что она изменилась настолько к худшему по сравнению с той, какой встретилась ей в лесу у озера. Она словно бы угасла, при том, что не состарилась в классическом понимании такого вот явления. Кожа лица безупречно гладкая, но болезненно бледная, если не обесцвеченная, а она даже и не думала о косметике. Девять лет не велик срок для Земли, но, видимо, на спутнике выцветание шло быстрее. Она утратила внутреннее сияние, так бы Ксения определила то, что видела здесь, и то, с чем её сравнивала. Она как бы ушла в некую тень, слизавшую её красочность, её воздушность. Тот земной Антуан сын прекрасной Елены, вряд ли стал жалеть о ней, если бы увидел её. Или Рудольф за эти годы так придавил её? Лишил чего-то, чему нет и названия, но у чего есть зримое проявление. Такая женщина не могла доставлять мук ревности. Ксения хорошо помнила, как Нэя задела её, обозвав, по сути, старой тогда в лесу у Ботанического Сада.
Нет, Ксения не была злопамятна, но ведь женщины никогда не прощают тех, кто унижает их внешность, кто даёт им понять их недостатки, о которых они и сами знают. И как могла она покинуть таких чудесных дочерей ради возможности усладить свою тут Ксения выразилась сама в себе непристойно о Нэе, но так она и думала, искренне не понимая её. Какой похотью надо обладать, чтобы бросить двух дочерей, плюс одну приёмную, ради мужика, изменявшего ей в открытую, едва он глянул на неё своим магическим взглядом исподлобья? На момент таких вот размышлений Ксения начисто забыла, что и сама не умеет, и не умела прежде, ему противостоять. Но Нэю она беспощадно припечатала: звёздная шлюха, потащившаяся за ним из немыслимой колонии, или что там этот Трол из себя представлял? Женщина, у которой всё завязано на низменных рефлексах, для которой вторая сигнальная система вершина её развития, и третьей, высшей, разумно-нравственной в ней нет и в зачатке. Ксении было необходимо обесценить соперницу, чтобы не страдать самой от укоров совести.
Фигура Нэи всегда скрывалась обширными платьями, не стремилась она к соблазну мужчин, а только к будничному удобству. Комбинезоны не любила отчего-то, но причёски восхитили Ксению. Она решила их повторить, но ничего не вышло. У соперницы были виртуозные ручки. Врач Вика подарила ей несколько заколок, и Ксения усердно и попугайски точно, хотя и коряво, создала себе подобие на голове причёски жены своего любовника. Для этого она выравнивала волосы специальным гелем, чтобы не вились, как спиральки. Ей понравился свой новый облик. Нет ничего зазорного в том, чтобы перенимать у врага то лучшее, что у него есть, решила она. Рудольф заметил, потому что стаскивая заколки, он хмыкнул насмешливо, Зачем мне твои шипы? Уколешь ещё. А после закинул её голову и впился в шею, будто хотел перегрызть ей горло, сдавив при этом грудь руками, обретшими «нежность» железных зажимов. Так что Ксения лягнула его ногой, которую он ловко перехватил и пихнул её на постель, едва не перекрутив её всю вместе с ногами. И стоны или крики протеста ничего не меняли в его безумном намерении искалечить её. Останавливался он всегда сам и только сам, когда понимал, что нельзя переходить грань, за который щерится элементарный садизм. Как будто он мстил ей за напряжение своего желания, за подчинение своему влечению к ней, за нарушение им семейной верности, за её появление здесь. Перепады дикой страсти наряду с размеренным привычным течением были его особенностью всегда. Возникновение этих неожиданных порогов и водопадов в реке любви, в которой они утопали с ним регулярно, предсказать было невозможно никогда, как и понять, что их вызывало. А чего понимать? Сказала бы Вика. Перверсия такая садист нарцисс.
Ничего и не вернулось
После этого случая Ксения перестала копировать Нэю даже в мелочах, а свои туфельки, которые захватила на спутник, тоже по случайности украшенные камушками, снятыми с маминых туфелек, она спрятала подальше в свой вещевой контейнер. И носила только спортивную обувь. Да и кому тут были нужны дизайнерские изыски? Опасный, страшный своей непредсказуемостью, оторванностью от человечества и очень сложный мир окружал её.
Как-то она стала умолять его с отчаянием, оставленным давно у той сетки, в степях у космопорта, Радик! Радик, верни мне прежнее! Пусть всё станет как тогда!
Ксения, ставшая космической блудницей, металась на узкой постели блудного космического мурлыки , перенесённая внутренним вихрем на юную, принадлежащую только им двоим Землю. Зная, что на подлинной Земле уже нет и не может быть того близкого синего неба, того яркого, но совсем не палящего солнца, пряно дышащей зелени лесов, хрустальных трелей птиц, казавшихся настолько же вещественными, как и цветы и листья, и их можно было трогать. Как и сам бирюзовый воздух перебирать ласково пальцами вместе с его ангельскими волосами, когда он лежал на её коленях, прикрытых батистовым платьицем, которое она сохранила и притащила сюда с собою. Только ни разу в нём не щегольнула здесь. Она тщательно отбелила его, вернула чёткость старому рисунку на старой ткани, ведь платье провалялось более тридцати лет в кладовке, в старых дорогих сердцу вещах. И обновлённое платье обхватило обновлённое тело с тончайшей и едва ощутимой лаской, текстильные волокна, казалось, помнили её до сих пор. И юная светлая девочка смотрела из зеркала на печальную душу, не соответствующую своей форме, как ни обманывала себя сама Ксения.
Я не Радик, а Рудольф Ростиславович, твой шеф и распорядитель твоей блудной судьбы. Вспомнила бабушка свой девичий стыд. «Радик»! повторил он, издевательски передразнив её страстный призыв.
Скотина! Ксения ткнула его локтем в железный по твердости бок, сильно и совсем не играя, может, даже желая поссориться на ближайшее время, желая вызвать гнев и даже удар. А что? Ему не привыкать. Надо встать и гордо уйти, думала она, продолжая валяться рядом. Сил, чтобы встать и гордо уйти, не было. Как будто она была связана верёвками. Верёвки были корнями прошлого, опутавшими настоящее.
Ты думаешь, что отлив себе эти колокола, и он ущипнул её за грудь, обновив себе шкурку и оседлав старую скотину, ты можешь въехать в рай, откуда нас изгнали давно? Я и дорогу туда забыл. Успокойся и не надо твоих девичьих конвульсий. Кого ты теперь-то обманываешь? Разве ты девочка Ксюша? Ты некая Кларисса, прожившая длинную и скитальческую жизнь, не знаю, к счастью, её маршрутов и главных персоналий судьбы «Клариссы». Живи тем, что и есть.
Она повернулась к нему спиной, едва не плача и злясь на себя за открытие ему того, куда он плевал прежде и куда плюнул только что, по привычке, по наработанному в прошлом алгоритму и тоже вернувшемуся вместе с его влечением. Докопаться же до первоистока их чувства уже невозможно. Слишком велики завалы, слишком заросли они бурьяном и сорными корнями, давно смятые и истлевшие в порошок тлена. Рудольф потрогал её лицо, нащупав влагу на тонких нежных скулах. Прикосновение было настолько бережным, что стало щекотно, и она засмеялась, оторвав руку от лица и направив ниже, туда, где и был скрыт источник отторжения любой мысли и любой глупой боли. И «скотина» тотчас же откликнулся на её желание, ведь ничего другого ему и не требовалось от неё. Жаркое и большое, тёмное, а потому и скотское вполне, забвение входило в неё и плавило невысказанное, неизлечимое, недолжное и неотменяемое никаким светлым разумом