Зачем тут вообще этот кабрик? Он же не может никуда поехать на нем мало ли кто снимет и выложит в интернет. Да у него и прав-то нет.
Майбах и джип взвизгнули шинами и двинулись сквозь парадный конвой кипарисов.
Была середина февраля. Склон над дорогой выткался первыми цикламенами, фарфоровыми подснежниками, бледно-желтыми зимовниками. Но и они не радовали Веронику, выросшую в этих краях и привыкшую не замечать их бесстыдную роскошь.
С утра ее слегка развлекла лежавшая на лаковом черном комоде коробочка с рубиновыми длинными серьгами в виде сердечек (Вадик никогда не забывал про Валентинов день), но сережки так и остались на голом комоде; примерив их, Вероника даже не посмотрела в зеркало.
Именно в этот день вдруг позвонил Вачик.
Женщина, а ты когда мне собиралась сказать, что ты с Нового года в Сочи и мне не звонишь не пишешь? не поздоровавшись, весело спросил Вачик.
Вероника удивилась, почему у нее внутри вдруг что-то хлопнуло в ребра и в щеки, как будто там бахнули рождественским фейерверком.
Ты откуда узнал мой номер? сказала Вероника, стараясь, чтобы ее голос звучал юно и все-таки аристократично.
Я про тебя все знаю! Короче, первого марта у нас вечер встречи выпускников. Если ты не придешь все кончено между нами! Я за тобой заеду, в замок твой, в шесть часов.
Откуда ты знаешь, где я живу?
Сказал же тебе я про тебя все знаю!
Фейерверк снова бахнул куда-то под Вероникину диафрагму. Она стояла в своей гардеробной, где кашемировые костюмы Лоро Пьяна, и шелковые платья Брунелло Кучинелли, и даже бриллиантовые колье совсем разучились радовать Веронику они умудрялись стариться и тускнеть, как только их вынимали из коробок, и вдруг Вероника заметила через окно, что земля в самшитовой роще, огибающей замок, покрыта действительно очень красивыми подснежниками, как если бы Вероникин голый черный комод накрыли вязанными крючком бабушкиными салфетками.
Вачик был Вероникиным одноклассником. В школе он не особенно на нее заглядывался, хотя всегда нравился ей широкий, не слишком высокий, со сверкающей, как расплавленный битум, недобритой черной щетиной, с коричневой гладкой спиной, от вида которой у Вероники лопалось что-то горячим соком внизу живота, когда они после уроков бегали нырять с волнореза за мидиями.
Она всегда знала, что он, армянин, никогда не женится на ней, русской девочке из неполной семьи. Но через несколько лет, когда она уже работала парикмахером и ей было уже неважно, женится он или нет, а просто хотелось расцарапать его рельефную спину своими длинными накладными ногтями, расписанными цветочками, они встретились в кабаке, и он подливал ей ликер «Амаретто», а потом посадил в свою белоснежную девяносто девятую и повез кататься в Поляну.
В машине пахло Вачикиным ядреным потом и ежевичным освежителем воздуха. До Поляны они не доехали. Вачик остановил машину на смотровой площадке у водопада, нашарил на заднем сиденье какой-то плед, молча взял Веронику за руку и повел ее в лес.
Был такой же теплый февраль, и лесные мимозы разливали свой аромат на парковку. Вачик бросил плед у полянки мягкого папоротника, одной рукой обнял Веронику выше талии, а другой стал расстегивать молнию сбоку на юбке.
Он не был ее первым. Но, как впоследствии оказалось, он был ее лучшим. И сейчас, в сорок пять, она уже точно знала: неправда, что женщины всю жизнь помнят своего первого. Всю жизнь они помнят своего лучшего.
В открытой двери гардеробной появилось смуглое личико Сусанны:
Вам ужин с «Мамай-Кале» заказать или с «Высоты»?
Вероника молча разглядывала новое, песочного цвета, шитое сдержанным кружевом платье.
Скажи, спросила она Сусанну. У тебя было много мужчин кроме мужа?
Сусанна вытаращила глаза и засмеялась, прикрывая рукой лицо.
Кроме мужа? У меня и мужа-то, считай, не было! Вот сколько три сына у меня есть, столько раз он со мной и спал. А теперь говорит: «Как я могу трахать мать моих сыновей?» Ой, извиняюсь за грубизну.
А ты что?
А мне что? Мне и не надо.
Как это не надо?
А зачем?
Ты же живой человек.
Живой человек не может не жрать. А не трахаться легко может. Ой, опять извиняюсь.
Интересная философия, заметила Вероника.
Почему-то ей не понравилось то, что сказала Сусанна, и тут же ей не понравилось, что ей это не понравилось. «Наверно, это из-за говора», подумала Вероника. Прислуга говорила с нагловатыми южными гласными. Когда-то Вероника так говорила сама, пока Вадик не нанял ей преподавателя, и теперь, слыша у женщин этот небрежный, тянущийся говорок, Вероника чувствовала неприязнь, как если бы ей напомнили о чем-то стыдном.
Никакая не философия. От безделья рукоделье, прабабушка моя говорила. Прабабушка у меня профессор была! Хотя читать не умела, не останавливалась Сусанна.
Ну все. Иди, раздраженно бросила Вероника. Пристально посмотрела на новое платье. Надела его. Под пупком выпирал предательский валик жира. Вероника встала у зеркала, подняла и опустила руки. Белая, нижняя часть плеч отвратительно заколыхалась в такт. На грудь Вероника старалась вообще не смотреть.
С трудом расстегнув молнию, она выползла из песочного платья и крикнула в коридор:
Я не буду сегодня ужинать! Не заказывай ничего! И завтра не буду!
* * *
Ночь, полногрудая и надушенная, в желтой пижаме фланелевых мягких мимоз, прижималась губами к окнам дворца, как будто пыталась сделать ему, полумертвому, искусственное дыхание. Сквозь приоткрытую форточку в спальню сочились шорохи древних самшитов, запахи эвкалиптов, испарения распускающейся земли.
Вероника проваливалась в полудрему, в сотый раз прокручивая в голове тот влажный лес за парковкой у водопада, как она лежала спиной на колючем пледе, и Вачик, двигаясь медленно и уверенно, не отрываясь смотрел в ее голубые глаза своими блестящими черными, и эти глаза, и сам он сливались с темной бездной ущелья, за которой была темная бездна небес, а за ней темная бездна космоса, вечной жизни, и никогда ни после, ни до Вероника не чувствовала так остро и несомненно эту вечную жизнь, как в ту февральскую ночь на колючем пледе.
Проснулась она от привычного мокрого шепота Вадика и почувствовала, как он трется о ее ягодицу.
Пусти, пусти, мурлыкал Вадик. Доктор пришел сделать укольчик.
Уже лет пятнадцать секс Вероники начинался всегда одинаково с трения Вадика сзади о ее ягодицу и с этих слов про укольчик. Когда Вадик засыпал, Вероника шла в ванную и сама заканчивала то, что у нее никогда не получалось довести до конца с ним. Именно с ним.
Но сегодня ей прямо почти до паралича не захотелось этот укольчик.
Вадь. Не обидишься? Совсем не хочется сегодня. Я спала уже.
Ты всегда спишь, и что? продолжал мурлыкать Вадик, задирая на Веронике шелковую сорочку.
Она вдруг резко отдернула его руку. Вадик остановился.
Странно. На тебя не похоже. Может, у тебя кто-то завелся? А? А?
Ты серьезно?
Все о-о-о-очень серьезно! продолжал мурлыкать Вадик, вкладывая в руку Вероники доказательство серьезности своих намерений.
Да нет, ты серьезно про «кто-то завелся»?
О-о-о-очень серьезно я завелся! и Вадик снова полез под сорочку.
Вероника вздохнула и закрыла глаза. Она знала, что ей грех жаловаться, хотя бы потому что она единственная из всех известных ей женщин, кому не изменяет муж. Не изменяет не потому, что боится скандала, а потому что до сих пор все так же в нее влюблен, как в первые пять минут их первой случайной встречи. Громко вдыхая в такт движениям Вадика, Вероника вдруг подумала об этом его не заканчивающемся обожании с сожалением и даже с чувством страшной, роковой безысходности.
В двадцать два, когда Вероника встретила Вадика, в нее влюблялись все поголовно. Кроме как раз одноклассника Вачика, который еще раза четыре возил ее по ночам то на пляж, то снова в Поляну, то один раз даже в гостиницу, а потом перестал звонить и брать трубку. С тех пор они и не виделись.