Мне бы хоть толику твоего мужества! шепчет Фрэнсис.
Пора, maman, говорит Джейн, оглянувшись на Бриджеса, и тот угрюмо кивает. Джейн передает Фрэнсис одну из своих книг и шепчет: Внутри письма, для вас и для Кэтрин. Ей я написала прямо на форзаце книги; письмо она непременно потеряет сестренка не из тех, кто бережет вещи!
Она смеется; этот звонкий смех рождает и у Фрэнсис что-то похожее на улыбку. В этот миг Левина замечает, как похожи мать и дочь, и невольно улыбается сама. Но смех тут же стихает.
Maman, берегите Кэтрин! У нее впереди много испытаний: не знаю, достанет ли ей мужества.
Верно. До сих пор Левина об этом не задумывалась, но пророчество Джейн поражает ее своей кошмарной неизбежностью. Немало реформатов мечтают сместить королеву Марию и посадить на трон правителя одной с ними веры и после казни Джейн важнейшей фигурой для заговорщиков неминуемо станет ее младшая сестра. Значит, теперь под ударом окажется она. А потом и малышка Мэри Как костяшки в домино: падает одна валятся и следующие.
А Мэри? Что ей передать от тебя? спрашивает Фрэнсис, тоже вспомнив о своей младшей дочери.
Мэри умна, мои советы ей не требуются.
В последний раз помахав им тонкой рукой, Джейн скрывается за дверью. Фрэнсис сжимает книгу в одной руке, а другой опирается о стену, словно боится упасть.
Идемте, говорит Левина и, взяв ее под локоть, выводит на улицу к воющему ветру и эшафоту, перед которым прибавилось зрителей, хотя толпой их все равно не назовешь.
Вот и процессия: впереди Бриджес с серым, как пепел, лицом, за ним католический священник, которому так и не удалось обратить Джейн в свою веру. Оба не поднимают глаз. За ними она: отважная, прямая, словно свеча, с раскрытой Псалтирью в руках, губы шевелятся в беззвучной молитве. По бокам от бывшей королевы две ее фрейлины, едва сдерживают слезы. Левина знает, что у нее в сердце навеки останется эта сцена: траурный наряд Джейн на фоне мрачных серых стен; плачущие фрейлины в неуместно ярких одеяниях; ветер, треплющий подолы и чепцы, словно готовый поднять женщин в воздух; мертвенно-бледный тюремщик и лицо Джейн, торжественное и спокойное. Когда-нибудь она напишет эту картину. Обязательно напишет.
Порыв ветра ломает ветку соседнего дерева, она с треском рушится на мостовую достаточно близко от Боннера и его присных, чтобы они бросились врассыпную. Интересно, многие ли здесь, как сама Левина, жалеют, что ветка не попала в цель?
Джейн Грей поднимается на эшафот, обводит взглядом зрителей, готовясь заговорить. Левина стоит так близко, что, протянув руку, может коснуться края ее юбки; однако ветер вырывает слова из уст Джейн и уносит прочь, так что до зрителей долетают лишь обрывки.
Я умываю руки, ибо я невиновна И она трет одна о другую свои маленькие руки. Я умираю истинной христианкой и ожидаю спасения не от чего иного, а только от милосердия Божьего. Даже на пороге смерти Джейн не изменяет новой вере. Хотела бы Левина иметь хоть щепотку ее непреклонности!
Закончив, Джейн снимает верхнее платье, передает его фрейлинам и развязывает чепец. Снимает головной убор, и освобожденные волосы, подхваченные ветром, взмывают вверх, словно хотят поднять ее в небеса. Поворачивается к палачу. Должно быть, он просит у девушки прощения: слов Левина не слышит, но видит его искаженное лицо то, что происходит, ужасает даже палача. Только Джейн остается совершенно спокойной.
Одна из женщин подает ей повязку. Качнув головой в ответ на предложение помощи, Джейн сама завязывает себе глаза, опускается на колени и складывает руки в молитве. Не слышно ни звука видно лишь, как шевелятся ее губы. Молитва окончена и тут, кажется, самообладание вдруг изменяет Джейн. С завязанными глазами она не может найти плаху. Пошатывается, слепо шарит руками перед собой; сейчас она напоминает Левине новорожденного котенка или щенка, слепыша, отчаянно ищущего материнский сосок.
Никто не сводит с нее глаз и никто не спешит на помощь. Окружающие парализованы ужасом при виде юной девушки, беспомощно ищущей опору во тьме. Все молчит: кажется, стих даже ветер словно Небеса затаили дыхание. Джейн шарит руками в воздухе и никак не может найти. Не в силах на это смотреть, Левина взбирается на эшафот, берет Джейн за руки холодные маленькие руки, совсем детские и кладет их куда следует. Слезы жгут ей глаза, когда она спускается назад, к побелевшей от ужаса Фрэнсис.
Взмах стали, алая струя и все кончено. Фрэнсис не держат ноги; Левина поддерживает женщину и прикрывает ей глаза, чтобы мать не видела, как палач показывает толпе отрубленную голову ее дочери. Сама Левина не отводит глаз не зная, зачем, но видит не то, что происходит в действительности: на месте палача ей чудится королева. Это она поднимает за окровавленные волосы голову своей юной кузины; на ее пышный наряд льется кровь; ее бесстрастное лицо и мертвые глаза
Все молчат; лишь снова завывает, словно в бессильном негодовании, ветер.
Левина едва успевает отбежать к сточной канаве, и ее выворачивает наизнанку.
Часть первая
Королева Мария
Мэри
Епископский дворец, Винчестер, июль 1554 года
Сиди смирно, Мэри Грей, говорит мистрис Пойнтц; голос у нее такой же жесткий, как пальцы. Хватит вертеться!
Она слишком туго затягивает мне косы. Хочется вырваться или закричать что угодно, лишь бы прекратила меня трогать.
Вот так! заканчивает женщина и, надвинув мне на голову чепец, завязывает ленты под подбородком. Ткань закрывает уши. Кажется, я слышу шум моря, словно в большой раковине, которую мы прикладывали к уху в Брэдгейте. Что стало с той раковиной теперь, когда Брэдгейт больше не наш дом? А платье тебе поможет надеть Магдален!
Она подталкивает ко мне темноволосую девушку. Та хмурится и бросает на нее недовольный взгляд искоса.
Я же еще не начинает она.
Сделай, пожалуйста, как я сказала, прерывает ее мистрис Пойнтц; голос у нее, словно обручи у меня под юбкой. Магдален закатывает глаза, переглядывается с кузиной Маргарет, стоящей у меня за плечом.
Вокруг суета: в распахнутых сундуках и коробах громоздятся платья, чепцы лежат грудами на подоконниках, со всех углов небрежно свисают цепочки и ожерелья. В воздухе смешалась дюжина разных духов. Так тесно, что шагу нельзя ступить, не попав кому-нибудь локтем в глаз; девицы едва не друг по дружке ходят, чтобы дотянуться до своих вещей. Maman сейчас одевается в такой же тесноте в одной комнате с пятью другими дамами; но, по крайней мере, в ее покоях есть дверь. А комната младших фрейлин, где ночевали сегодня четырнадцать девушек, расположена в конце коридора и отгорожена от него только занавеской. Все утро мистрис Пойнтц отгоняет от этой занавески любителей подсмотреть, как переодеваются те из нас, что постарше.
Я протягиваю Магдален свое платье. Та вертит его в руках, потом спрашивает с гримасой:
И как его надевают? Платье она держит кончиками пальцев, от себя подальше.
Вот это, отвечаю я, показывая на высокий воротник, скроенный специально по моей мерке, сюда, наверх.
А, так вот что это карман для горба? с презрительной усмешкой бросает Магдален.
Я не разревусь. Нет. Ни за что не буду реветь. Что, если бы здесь была сестра Джейн? «Будь стойкой, Мышка, сказала бы она. Никому не позволяй догадаться, что ты чувствуешь».
Не понимаю, зачем на свадьбе королевы эта уродина! говорит Магдален кузине Маргарет. Вполголоса но я все слышу.
Я боюсь разреветься от моих слез станет только хуже; поэтому думаю о Джейн. Однажды она сказала мне: «Раз Бог сотворил тебя такой наверное, у Него была на то причина. Он знает, что делает. В Его глазах ты совершенна, и в моих тоже». Но я-то знаю, что вовсе не совершенна! У меня горб на плечах и такая кривая спина, словно я долго висела на крюке, подвешенная за загривок. И ростом я с пятилетнюю девочку, хотя лет мне уже почти вдвое больше.