Георг, я не из тех друзей, что в беде перестают быть друзьями. Фрэнсис всегда была ко мне добра я ее не покину. «Как мало мужчины понимают женскую дружбу, думает Левина, как низко ценят!» И потом, сейчас она снова в милости у королевы.
Все-таки она ввязалась в бессмысленный спор!
Королева любила и леди Джейн, ты сама рассказывала. Но это не помешало ей
Хватит! почти кричит Левина и выставляет перед собой ладонь, словно возводя между собой и мужем невидимую стену. Гнев кипит в ней и вот-вот прорвется, особенно потому, что она понимает: Георг прав.
Ви́на, я боюсь п-п-п-п Мучительная пауза; Георг пытается закончить слово. Как бывает в минуты волнения, его заикание снова напомнило о себе. Левину это больше не беспокоит: за семнадцать лет она привыкла к заиканию Георга и почти перестала его замечать но сейчас, когда на него сердита, оно снова неприятно царапает ей слух. п-последствий этого нового союза.
Георг говорит о королеве и испанском принце Филиппе. Не он один боится католиков: многие из тех, кто предан новой вере, уже бежали из Англии в иные страны, где нет религиозных стеснений.
Если боишься если ты такой трус пожалуйста, возвращайся в Брюгге! Но тут же она прижимает ладонь ко рту, коря себя за несдержанность. Прости я не хотела это было несправедливо.
Георг молчит. Она подходит ближе, начинает разминать ему плечи, однако он остается напряженным, неподатливым.
Некоторое время оба молчат. Наконец он говорит:
У нас с тобой хорошая семья, не так ли, В-в-в-в
Хорошая, Георг, тихо отвечает она.
Замерзла? спрашивает он.
Левина кивает: после захода солнца стало прохладно.
Королева сейчас уже обвенчана, говорит муж, встав и нагнувшись, чтобы растопить камин. Один Бог знает, что принесет нам ее брак. Как бы не начали сжигать людей. Сегодня с утра в Смитфилде была потасовка, хуже обыкновенного. Он наклоняется к поленнице с огнивом.
Католики и реформаты? спрашивает Левина, хоть это и излишний вопрос. Кто же еще? Нынче все волнения происходят из-за разницы в вере.
Боннер отхлестал по щекам какого-то прихожанина за то, что во время мессы тот не поднял глаз на гостию[16]. Об этом закричали на улице ну и началось.
Епископ Боннер? Он встает у нее перед глазами: пухлый, словно младенец-переросток, с круглым румяным лицом, капризными губами и холодным, жестоким взглядом. Вот кого ждут не дождутся в аду!
Времена молодого короля Эдуарда, когда каждый мог исповедовать ту веру, какую считал нужным, сейчас кажутся безвозвратно ушедшими в прошлое. Новая королева кнутом и шпорами возвращает страну на католический путь.
У нас в доме есть что-то, что можно поставить нам в вину?
Несколько памфлетов. И Библия.
Георг никогда особо не интересовался религией в этом, как и во многом другом, он следовал за женой. Но для Левины реформатская вера вошла в плоть и кровь, скрепила душу так же нерушимо, как яичный белок связывает краски на полотне. Однако в нынешние времена держать в доме английскую Библию опасно.
Главное для нас ходить к мессе так, чтобы все видели.
Да, и не забывать поднимать глаза на гостию.
Левина роется в стопках рисунков, разыскивая памфлет, недавно купленный на рынке.
Вот, протягивает ему несколько скрепленных вместе бумажных листков.
Выглядит довольно невинно, замечает он, просматривая памфлет, но тут ведь не угадаешь. И отправляет его в огонь.
Левина находит еще один тот, что использовала вместо закладки в одном из своих анатомических атласов. Как стремительно меняется мир! То, что месяц назад было ненужной бумажкой, теперь таит в себе смертельную угрозу.
К этому-то они придираться не станут, как ты думаешь? говорит она, листая атлас с изображениями рассеченного человеческого тела. Или тоже неблагочестиво?
В тот день, когда и анатомия станет ересью, Ви́на, мы немедленно вернемся в Брюгге, говорит Георг и крепко обнимает жену. А что с твоей Библией?
Георг, ты же не собираешься сжечь книгу?
Лучше уж ее, чем тебя.
Ни за что! Ей не верится, что он предлагает такое. Это же слово Божье!
Верно, угрюмо отвечает он. Но Бог нас простит. Он знает, что у нас есть причины.
Георг, это уж слишком!
Тогда отдай мне, и я надежно ее спрячу. Закопаю где-нибудь подальше от дома.
Неужто мы дожили до такого? горестно спрашивает она.
Пока нет, однако скоро доживем.
Она достает из деревянного ларца Библию, целует и передает мужу, с удивлением понимая, что его предусмотрительность ее успокаивает. Георг заботится о ней и защищает; вместе она, муж, Маркус они сильнее, чем по отдельности. Каково-то приходится Фрэнсис одной среди придворных шпионов и сплетников? На кого, кроме матери, надеяться ее девочкам? Неудивительно, что она готова выйти замуж хоть за конюха.
Георг, я так тебя люблю! растроганно говорит она.
Знаю, просто отвечает он.
Мэри
Уайтхолл, ноябрь 1554
Рука у королевы как птичья лапа. Вцепилась когтями мне в плечо, и все мои силы уходят на то, чтобы терпеть и не отталкивать ее. Другой рукой беспрерывно, круговыми движениями, поглаживает живот чтобы никто не забыл, что у нее там ребенок. Сияет от счастья и не сводит глаз с мужа.
Я улыбаюсь, но за этой улыбкой клокочет омерзение. Я для нее по-прежнему ручная обезьянка и девочка на побегушках: сходи туда, сходи сюда, подай-принеси, почитай, разотри мне плечи. Как будто она забыла о том, что убила мою сестру. А как же совесть? Как она живет с тем, что совершила? Думает, так угодно Богу? Я не верю в Бога, которому угодны казни невинных! Однако на молитве вместе с прочими, смиренно опустив глаза, перебираю четки золотая девочка Мэри Грей.
Ее испанец сидит рядом, но в напряженной позе, на самом краю скамьи, и старается отодвинуться подальше так инстинктивно делают люди, когда сидят рядом со мной. Я знаю, как проявляется отвращение. Королева касается его рукава, и он морщится. Вижу, что она ему противна, но сама она совсем этого не замечает. Лицо у Филиппа точь-в-точь как у Кэтрин, когда ей преподносят какой-нибудь ненужный подарок, и приходится из вежливости делать вид, что очень довольна. Окружающим испанец по большей части нравится: красив, роскошно одет, держится как настоящий король. Люди вечно смотрят на внешность мне ли не знать?
Все мы собрались на арене для турниров в Уайтхолле; здесь гости продемонстрируют нам испанское фехтование и верховую езду. В последние месяцы англичане не упускают случая показать, что ничто в испанцах их не впечатляет; и сегодняшний день не исключение. Несколько иностранных дворян попарно сошлись на поле и машут рапирами, но мало кто обращает на них внимание. День серый, пасмурный, с неба сочится изморось. Мы сидим под навесом, завернувшись в меха, защищающие от холода и сырости, однако у фехтовальщиков на поле вид очень несчастный. Как они, должно быть, мечтают вернуться домой, под яркое южное солнце!
Испанцам Англия не по вкусу. Вечно жалуются на все на погоду, на еду, на слуг. На их взгляд, мы странно одеваемся, не умеем себя вести, и нравы у нас чересчур бесцеремонные. Впрочем, это им не мешает пялиться голодными глазами на мою сестру и на Джейн Дормер. Фериа, ближайший сподвижник короля и, пожалуй, самый приятный из них, похоже, всерьез влюбился в Джейн. Кэтрин говорит, она станет для такого человека хорошей женой она добрая, тихая и кроткая, и готова слушаться мужа. А послушание главная добродетель хорошей жены: так говорит мистрис Пойнтц. Правда, не мне все знают, что мне ничьей женой не бывать. Но я тоже должна быть кроткой и послушной, чтобы загладить этим свои недостатки. Однако хотела бы я знать, какая сила способна сделать кроткой и послушной Кэтрин?
Филипп что-то шепчет королеве, так тихо, что не слышу даже я, хотя сижу у нее на коленях. При этом взгляд его скользит ко мне, и в складке губ ясно читается отвращение.