Просто звук обычный, даже успокаивающий по своей природе, но он, казалось, имел какое-то странное значение для моего затуманенного мозга. Это была мысль, пытавшаяся пробиться вовнутрь.
Затем волна за волной шепота, который смывал все мысли, пока я снова не ухватился за какую-то путаную и блуждающую идею.
И только явственное ощущение прохладной, твердой руки, лежащей на моем лбу, позволило мне наконец подняться через этот бурлящий океан вздохов. Как ныряльщик с глубины, я всплыл и внезапно, казалось, вышел в мир.
Я широко раскрыла глаза и посмотрела прямо в лицо человеку. Мужчина но перед глазами все плыло, и поначалу его лицо казалось не более чем частью затянувшегося сна.
И фантастические восточные видения! Какое лицо! Оно было испещрено морщинами, как женская ладонь, и в разных направлениях.
Оно было желтого оттенка и круглое, как у младенца. А глаза были узкие, черные и раскосые, блестящие, как у белки.
Сначала я так о них и думал; но иногда, если случайно взглянуть на него, они, казалось, расширялись и приобретали странную глубину и оттенок.
Ростом он был не выше четырех футов пяти дюймов, и, как назло, этот маленький, изможденный любопытный человек с лицом китайского бога был одет в очень аккуратный и подобающий послеобеденный наряд очень аккуратного и подобающего американского джентльмена!
Долгий вздох все еще звучал в моих ушах, но уже не воевал с мыслями. Я лежал на аккуратной белой кровати в просто обставленной комнате. Я поднял руку (для этого потребовалось неимоверное усилие), продрал глаза и уставился на человека, сидевшего рядом со мной.
Выражение его лица было добрым, и, несмотря на его некрасивость, в этом странном лице было что-то такое, что располагало меня к дружелюбию.
Что что со мной? спросил я, и с удивлением отметил, что вопрос прозвучал просто шепотом.
Ничего, кроме того, что вы очень слабы.
Его голос был полным, сильным и обладал особым резонирующим качеством. Он говорил на безупречном английском языке, с какой-то четкой вязью в словах.
Вы попали в аварию на вас наехал автомобиль, но теперь вы в порядке, и вам не нужно об этом думать.
Что это этот шепчущий шум? Мы рядом с морем?
Он улыбнулся и покачал головой. Его улыбка лишь подчеркивала морщины она не смогла их умножить.
Вы очень близко к моей лаборатории вот и все. Вот, выпейте это, а потом отдохните.
Я повиновался ему покорно, как ребенок, слабый душой и телом.
Я немного удивился, почему я с ним, а не в больнице или с друзьями, но вскоре успокоился. Я действительно был тогда очень слаб.
Но перед сном я все же задал еще один вопрос.
Не могли бы вы сказать мне, если вы не против, ваше имя?
Лоуренс.
Просто Лоуренс? прошептал я.
Да, улыбнулся он (и на его лице проступили морщины), просто Лоуренс. Не более.
Потом я уснул.
И я почти ничего не делал, кроме как спал, просыпался, ел и снова спал в течение примерно пяти дней. И за это время я узнал удивительно мало о своем хозяине и его образе жизни.
От большинства вопросов он ловко уклонялся, но рассказал, что это его машина чуть не разрушила мое бренное тело, Лоуренс сам забрал меня с места аварии, не дожидаясь скорой помощи, сказав полиции и прохожим, что я его знакомый. Он отнес меня в свой дом, потому что, по его словам, чувствовал некоторую ответственность за мои травмы и хотел дать мне больше шансов на спасение, чем могли бы дать врачи.
Казалось, он сильно презирал всех врачей. Уже потом я узнал, что он очень хорошо освоил эту профессию, причем во многих странах, и действительно имел право на звание, в котором с презрением себе отказывал.
В то время я считал только, что он вылечил меня в удивительно короткие сроки, учитывая степень полученных мною травм, и что я нисколько не пострадал. Поэтому я был ему благодарен.
Он также рассказал мне, не помню по какому поводу, что его мать была японкой очень древнего происхождения, а отец ученым и довольно богатым американцем. А его карлик-сын по какой-то своей эксцентричной прихоти решил отказаться от фамильного отчества и пользоваться только своим христианским именем.
В то время, когда я лежал в постели, я не замечал слуг, все необходимое делал Лоуренс. И никогда, ни днем, ни ночью, гудение и пыхтение машин не прекращалось.
Лоуренс туманно говорил о больших динамо-машинах, но на эту тему, как и на большинство других, он был очень немногословен. Часто я видел его в костюме механика, потому что он приходил ко мне в любое время дня и, как я полагаю, доставлял себе значительные неудобства ради моего благополучия.
У меня не было друзей, которые беспокоились бы о моем местонахождении, и поэтому в течение этих пяти дней я лежал в тишине и покое с миром в бездеятельном довольстве.
Затем наступил час, это было утро, и Лоуренс оставил меня, чтобы пойти в свою лабораторию, когда я вдруг почувствовал дикое нетерпение к этой скучной череде. Хотя я был слаб, я решил одеться и выйти на свежий воздух, в мир.
Учтите, что за эти пять дней я не видел ни одного лица, кроме лица моего карлика-хозяина, не слышал ни одного голоса, кроме его. И вот мое нетерпение взяло верх над здравым смыслом и его советами, и я заявил себе, что достаточно здоров, чтобы снова присоединиться к мирской суете.
Медленно, с дрожащими конечностями, которые противоречили моему утверждению, я оделся. Очень медленно хотя и с дурацким страхом, что Лоуренс застанет меня за нарушением его предписаний, я поспешил с туалетом, как только мог.
Наконец я стоял, одетый и в здравом уме, как я говорил себе, хотя уже начал жалеть о своей скоропалительной решимости.
Я открыл дверь и заглянул в пустой, узкий холл. Ни вверху, ни внизу никого не было видно.
Опираясь, если честно, на стену, я направился к двери в дальнем конце, которая была слегка приоткрыта.
Я уже почти дошел до нее, когда услышал ужасный крик. Он был резким, грубым, напряженным от какой-то ужасной муки и, на мой пораженный слух, очень похожим на человеческий.
Я остановился, трясясь с головы до ног от пережитого волнения. Затем я бросился к двери, из-за которой, похоже, доносился шум. Она не была заперта, и я практически кувырком влетел в огромную комнату, окутанную жужжащими механизмами под огромными дуговыми лампами.
Перед длинным столом, заставленным ретортами и прочей лабораторной атрибутикой, стоял Лоуренс. Он стоял спиной ко мне, но при моем внезапном появлении сердито повернул голову, и его странные, узкие глаза пылали от досады.
В комнате находились еще двое или трое мужчин, очевидно, обычные механики, но никто, кроме Лоуренса, не оглянулся. Крики прекратились.
Что? его голос звучал едва ли лучше, чем рычание.
Этот шум! воскликнул я, уже задаваясь вопросом, не выставил ли я себя дураком. Что это было?
А? О, ничего особенного механизмы Зачем вы
Его прервал треск и всплеск из дальнего конца помещения, за которым последовали восклицания ужаса и тревоги, и прекрасная коллекция французских и английских ругательств от мужчин.
Во время разговора Лоуренс держал в руке нечто похожее на своеобразный кусок металла. Он был цилиндрической формы, и на его поверхности постоянно играли оттенки цвета.
Теперь он сунул его мне в руки, пробормотав наказ быть осторожным с ним, и поспешил к месту происшествия. Я последовал за ним со всей возможной скоростью, держа вещь в руке.
В конце комнаты стояли два огромных чана из эмалированного железа, их края были вровень с полом, наполовину заполненные какой-то синюшной, кипящей кислотной смесью, по которой бегали и извивались маленькие струйки.
Дальняя сторона самого большого чана наклонялась вверх под углом около тридцати градусов; гладкая, склизкая пластина из цинка составляла около десяти футов от верха до низа и тянулась по всей длине чана.