Благородный Барон! Отвечал Паладур, если дела не говорят в мою пользу, то не провозглашать свои заслуги.
Да о тебе я точно слышал, сказал де Монтфорт, обратив на Паладура испытывающий взгляд; ты получил шпоры за то, что дал крещение еретику, которого гораздо было бы полезнее бросить в пламя.
Король Филипп, твой и мой повелитель, судил иначе, украшая меня благородным званием рыцаря, и права свои я поддержу против всякого, кто осмелится утверждать, что Король даровал их человеку недостойному, поддержу не столько из собственного самолюбия, сколько для оправдания моего Государя.
Помилуй Бог, вскричал де Монтфорт с грубым хохотом. Да к нему чрезвычайно пристало бы завести шумок с пажами в уборной красавицы. Не сердись, храбрый юноша, успокойся! Но кто же таковы прочие весельчаки, которым по-видимому, помогал украшаться портной, а не оружейных дел мастер? Прибавил Граф, бросая презрительные взгляды на Эццелина де Верака и Сэмонвиля.
Смущённый владетель замка спешил объяснить Монтфорту достоинства и имена сих рыцарей, которые в предложение всего времени дрожали от гнева и бешенства.
Ах, да и ты здесь, старик Эймар! Воскликнул Граф. Чёрт возьми, я ужасно провинился, не заметив тебя среди безбородых героев и всей этой мишуры. Ты, кажется, решился вечно любезничать с дамами. Так послушай совета: обратись с предложеньем к дуэнье прекрасной Баронессы; быть может, быть может она и согласиться принять твои клятвы на кончит своего туфля. Но что всё это значит? Продолжал он, посматривая вокруг с презрением; неужели меня окружают Крестоносцы, рыцари, знаменитые рождением, или мужеством, как говорит наш хозяин, достойный ценитель храбрости? Пусть так, а признаюсь, я принял их за толпу трубадуров. Однако же пировать или драться я сюда призван? Вождь Церковных воинств ожидал не такого приёма в этом замок; он надеялся вступить сюда при звуке оружия, а здесь, кажется, и не думают о битвах. Разве ни одного Альбигойца не осталось в Лангедоке, что я вижу Крестоносцев, спокойно пирующих? Барон! Приближаясь к твоему замку, я думал, что рвы его наполнены кровью врагов Божьих, а зубцы унизаны головами еретиков, и признаюсь, это было не лучшим их украшением. Что же нахожу здесь? Толпу людей, которые посвятили себя роскошным обедам, пышным праздникам, маскарадам; клянусь честью, Папа ужасно обманывается в доверенности к подобным Крестоносцам!
Ты заблуждаешься, безрассудный! Сказал Епископ Тулузкий таким голосом, который наложил молчание на свирепого вождя; ты видишь вокруг себя людей, посвятивших душу и тело Св. Церкви, истребляя врагов её. Не смотря на то, что воины эти украсили себя шелковыми нарядами, их головы и плечи привыкли выносить бремя стальной одежды. Впрочем, благородный Монтфорт, прибавил тише Епископ, руки наши уже несколько времени связаны. Делила Ватиканская оковала могущественного человека. Ждём новых повелений Легата, или лучше сказать, его подруги, которая родилась в Лангедоке, и от того почувствовала безумное сострадание в Альбигойцам. К тому же умом Легата овладел один монах, называющейся Отцом Монткальмом, истинный отшельник, пустынник, столпник, ну, назовите его как угодно. Этот монах говорит более проповедей, чем все Доминиканцы вместе, творит чудеса и такие вещи, что я не намерен с ним поссориться. Легат употребил его на заключение с Альбигойцами перемирья, только ненадолго, понимаешь. И так, зная теперь все обстоятельства, сделай одолжение говори умереннее и перестать мешать общему веселью.
Ладно! Сказал де Монтфорт наконец, хотя и с трудом, словами Епископа. Так я могу теперь отложить в сторону оружие, и в ожидании чаши мальвазии3, познакомиться с внутренностями этого пирога!
Изабеэла, будучи оскорблена грубым тоном Графа, и видя, что люди его, не уважая ни пола её, ни достоинств, готовы были сделать примера господина, встала с намерением выйти из залы.
Останьтесь, останьтесь! Закричал Граф, заметив движения Изабэллы. Неужели хотите вы уйти, не выслушав придворных новостей, не расспросив о причёске Королевы Ингельберги, или о цене драгоценных камней на её поясе? А кажется, для дамы это самый любопытный предмет, особенно в устах такого женского угодника, как я.
Мы выслушаем вас в другое время, надеясь, что мальвазия не истребит из памяти вашей того, что сказать хотели, отвечала Изабэлла с достоинством оскорблённой женщины.
Помилуй Бог! Слова мои не терпят отлагательства; я обязан выполнить препоручение моего Государя, громогласно проговорил Монтфорт.
С этими словами он быстро привстал с кресел. Изабэлла, бледная, безгласная, стояла перед ним с робостью, но
благородством.
Баронесса Куртенайская и Боревуарская! Воскликнул де Монтфорт, я пришел объявить тебя, как питомец Короля Филиппа, что он обещал руку твою владетелю дОберваля. Пятьсот рыцарей моих и воинов будут охранять тебя на пути ко Двору Французскому, в ожидании того, приветствую будущую супругу дОберваля.
Он подошел к Изабэлле, и хотел взять её за руку, но она с гордостью оттолкнув его, отвечала: Граф Монтфортский, знайте, Изабэлла Куртенайская не позволит Королю дарить своих любимцев её рукою словно вещью; она хочет быть свободна в выборе супруга.
Что за надменность! Как питомиц Филиппа, ты должна уступить, а не сопротивляться его воле. Да впрочем, ты и не можешь ей противиться. Я предлагаю тебе супруга благородного, храброго, любимца Государя. Чего лучшего желать женщине?
Свободы, той свободы, в которой не отказывают последней крестьянке; почему же хотят отнять её у наследницы Владетельного Дома Куртенайского и Боревуарского?
Тебе известен закон, или лучше сказать, воля Государя; он властен располагать тобою и твоими обширными владениями; по крайней мере, не иначе как ценою половины твоих сокровищ купишь ты права располагать собою. Истощение казны Королевсокй от войны с еретиками, беспрерывное наблюдение за движениями Короля Английского и многие другие обстоятельства, которых нельзя открыть женщине, вынудили Филиппа избрать тебя наградою одному из своих любимцев.
Владетель Монтфортский! Воротитесь к Королю, и объясните ему, что он может по желанию лишить меня владений и вассалов, но пусть не надеется покорить своей воле сердце Изабэллы Куртенайской: рука её будет отдано только тому, кого она найдёт достойным; ни чьих советов на этот счёт ей не требуется.
Что за высокомерие! Такие ли слова должна говорить питомица опекуну своему Государю? Сказал Монтфорт, кусая до крови губы свои от бешенства.
Назовите лучшие слова мои словами женщины гонимой, но не слабодушной, которая обращает их к своему притеснению, сказала Изабэлла голосом, прерывался от волнения.
Ропот распространился по зале. Крестоносцы, негодуя на грубость и наглость де Монтфорта, потеряли всё уважение, которое готовые были изъявить ему, как Перу Франции и вождю, избранному Церковью. Барон Куртенайский не мог больше оставаться безгласным.
Изабэлла, сказал он, подумайте, вы питомица Короля, и в случаи отказа лишитесь всего: и замка и земель и вассалов.
Я вам объяснил уже Граф де Монтфорт, что Король может лишить меня всего, но я никогда не буду женою его любимца.
Трепещущая, истощённая сильным волнением, Изабэлла опустилась в кресла, и с трудом дышала. Горничные, окружающие Госпожу свою, желали освежить ей дыхание, приподняли покрывало, но она в ту же минуту опустила его снова. Между тем лицо её, выражающее внутреннее волнение, и оттенённое упавшими в беспорядке волосами, исторгало у присутствующих вопль удивления. Сам свирепый де Монтфорт был тронут, по-видимому и сказал в полголоса.