Паладур стал у самого входа в залу, с намерением заметить впечатление, производимое присутствием его на Барона, и прочитать тайну участи свой в каком-нибудь его взоре, слове или движении. Вскоре отворились двери, и пажи, с богато вышитыми подушками в руках, вошли в залу с криком: Посторонитесь! Дайте место Барону Куртенайскому! Сей последний без сомнения вооружился при этом случаи всем мужеством своим; ибо проходя мимо Паладура, который прямо глядел на него, он сделал рукою приветствие рыцарю, стараясь выразить доброжелательство; но тайная злоба была видна в его улыбке.
Паладур прогнал чёрные думы, беспрерывно его занимавшие, и сделал несколько шагов к Изабэлле; но будучи ослеплён её блеском, окружающим красавицу, оробел и вернулся обратно с замешательством. Движение это не укрылось от Сира Эймара, и он со смехом напомнил снова Паладуру об осторожности.
Я не расположен теперь к шуткам, сказал Кровавого Креста с задумчивостью, в которой заметна была зарождавшееся ревность. Но скажи мне, продолжал он, кто эти рыцари, увивающиеся вокруг Изабэллы? Мне кажется, я уже видел их когда-то.
Вот те, что впереди прочих, отвечал Эймар, называются Сир Эццелин де Вереек и Сир Сэмонвиль, это самые ревностные поклонники Изабэллы. Спроси о них герольда, и он ответит, что это рыцари знаменитого происхождения, люди храбрые и богатые; а я сказал бы, что это глупцы и глупцы-то образованные. У каждого из них есть свой конёк: один, как истинный герой уборных, набит тщеславием и высокими мыслями о самом себе; другой, всё блаженство находит в спорах, и готов спорить даже с собственной тенью.
Однако же я был свидетелем, как они оба отличились при осаде замка Андели, и ещё вчера храбро кидались в самый пыл сражения. И так, вот мои соперники: один хвастун, другой дурак.
Но кой чёрт, что за охота тебе терять время в пустых разговорах, не лучше ли пойти к Изабэлле? Она верно не упадёт в обморок от твоего взгляда, как её дядюшка. Но, вот взгляните на нынешних молодых людей; вы не найдёте в них ни теплоты, ни крови, ни сердца. Будь ты моим сыном, я бы объявил тебя незаконнорождённым, хотя мать твоя была бы самая целомудренная женщина во Франции. Ступай же подойди к красавице, трусишка, и поцелуй её беленькую руку.
Я не имею охоты соперничать с дураком и хвастуном!
Ну, так! Клянусь небом! Ты смешнее Амираля, который не хотел войти в замок, потому только, что будучи пажом, сорился с его владетелем. Да подойди же, говорю как странны и упрямы люди нынешнего времени!
Не докучай мне, сказал Паладур уныло, не ты ли говорил, что эти рыцари и знатны и богаты, так мне ли бедному, безродному быть их соперником?
Тем лучше, женщина всё дополнит воображением. Ступай же, говорю, я тебе, она глядит сюда Смотри: она уронит платок или опахало, не ты, а другой их подымит, и от него примут холодно и рассеяно. Но вот, она снова смотрит на нас, а ты так и не подходишь. Ну, не странно ли видеть молодых людей, которые на поле сражения не дрогнут и от тысячи врагов, а трусят женщины!
Паладур, подстрекаемый старым рыцарем, подошел наконец к Изабэлле; но она, будучи обижена мнимою его холодностью, показала вид, будто не замечает рыцаря, и продолжала слушать Сира Эццелина де Верека который, по обычаю того времени, обильно разливал в речах своих цветы риторики и аллегории. Утомившись наконец-то его красноречием, Изабэлла повернулась к Паладуру. Рыцарь Кровавого Креста, сказала она ему, какой язык вы употребляете, изъясняя даме чувства?
Женщины, окружавшие Изабэллу, обменялись улыбкою, и опахало Маргариты получило ускорительное движение.
Не знаю ничего красноречивее языка взоров, ответил Паладур прерывающимся голосом; если он будет непонятен даме, то я не сумею найти выражений более красноречивых.
Но легко может статься, что дама не поймёт подобного разговора, тогда что будете вы делать?
Невозможно, отвечал Паладур с волнением, чтобы глаза, созданные для выражения внушения любви, не смогли истолковать язык её. Ах, хоть взоры любви хоть однажды на меня обратились, но клянусь вам, им не нужно было прибегать к объяснению; ещё никогда не видела я очей, исполненных подобного блеска и прелести.
Особа, которой принадлежали те взоры, верно была прекрасна, сказала Изабэлла задумчиво. Вероятно из любви в ней вы совершили тот подвиг, который поставил вас на первую степень Христианского рыцарства.
Я ещё не знал тогда, но с той минуты, как увидел прелестную, готов на всё отважиться, всё совершить, не могу только открыть ей любовь мою.
Как же, рыцарь, дама поймёт ваши чувства? Спросила Изабэлла в сильном волнении и отвращая взоры.
Если глубокое почтение к ней, и трепет, проникающий меня в её присутствии, не выскажут ей чувств моих, то я несчастнейший из влюблённых, а она самая нечувствительная женщина.
Ах нет! Она не бесчувственна. Прошептала Изабэлла, спуская покрывало. Паладур не мог расслышать слов этих, которые сделали бы его счастливым. В ту же минуту раздался по замку звук рогов, возвещающих прибытие важной особы.
Вскоре опустили подъёмный мост, и замок огласился бряцанием доспехов, топотом коней и восклицаниями многочисленной толпы, со всех сторон кричащей: Да здравствует Симон де Монтфорт! За Бога и Церковь!
Пажи настежь растворили двери в приёмную залу; почётные воины, находившееся в замке, стали на место исполнение установленной обычаем церемонии; гости встали, и Барон Куртенайский поднеся к губам чашу, чтобы приветствовать высокого гостя. Наконец, Граф Монтфортский вошел в залу, окруженный многочисленной и блестящей свитой. Грубо и надменно отвечал он на учтивость, с которой все готовились принять его, как главу защитников Церкви. Будучи полностью закован в доспех, двигался он по зале подобно железной башне, приведённой в движение каким-то внутренним механизмом, и взглядывал на присутствующих сквозь решетку забрала, как бы находясь среди неприятелей. Затем, не сказав ни слова владетелю замка, не поклонившись даже присутствующей даме, он уселся надменно в кресла, и движением руки приказал своим оруженосцем снять с него шлем и латы, но будучи недовольным их медлительностью, сам сбросил с себя доспех, и тогда все увидели исполинский стан де Монтфорта, грубую и свирепую его физиономию. Первый взгляд был устремлён им на Изабэллу, и какая-то дикая, страшная улыбка выразила его удивление; беглым взором он окинул после неё присутствующих.
Благородный владетель Монтфортский, приветствую тебя! Сказал хозяин, поднеся к губам чашу.
Я буду немедленно отвечать тебе Барон; но прежде объясни мне, что за люди сидят за столом твоим. Клянусь честью, эта звезда красоты меня почти ослепила! За твоё здоровье, Барон! А! Достопочтейнейший Епископ Тулузкий, приветствую тебя, и тебя также, благочестивый Аббат Нуармутьерский.
Знаменитый поборник Церкви, сказал Епископ, благословляю тебя её именем, как благороднейшую её подругу.
Граф почтительно ему поклонился, а затем, бросив диким взглядом вокруг себя, сказал с презрительною нотою: кто же таковы прочие твои гости, Барон? По их изысканным нарядам я заключаю, что то менестрели и комедианты. Какого же рода потеху они нам готовят? Прикажи начинать; пусть развеселят нас.
Напрасно Епископ дёргал Монтфорта за плащ. Барон Куртенайский побледнел от гнева и ужаса, когда увидел, когда увидел, что чело Паладура побагровело, а Сэмонвиль стремительно зажал в руке кинжал свой, и даже Эццелин поспешно оставил подушку, на которой сидел у ног Изабэллы.
Граф Монтфортский! Отвечал Барон, ты странным образом обманываешься, оскорбляя тем самым меня и гостей моих. Здесь видишь ты достойнейших сподвижников воинства Крестоносцев. Храбрые рыцари, прошу вас, объясните это Графу де Монтфорту; быть может некоторые из вас были с ним вместе при осаде Андели, в битве Бувинской, или в других знаменитых сражениях.