Я за мародерство расстреливал, снова повторяет своё «прапорщик». Самое большее, что я позволял забрать у убитого, это оружие и патроны. Ну, может быть, еще деньги это вопрос выживания. Раньше на войне, ну, в те войны можно было еще сапоги снять, зимнюю одежду. Вещи нужные, необходимые. Но по карманам лазить?
Худой снова нетерпеливо и повернувшись в мою сторону:
Вот скажи мне, ты грамотный, если бы Кутузов перед Смоленском не разрешил мародерствовать, жечь хлеба, резать и угонять скот, тогда бы Наполеон не только до Москвы, а до самой Сибири дошёл бы. Разве не так? А эвакуация в Среднюю Азию и на Урал в Отечественную? Наши, да и немцы тоже, да и любые войска, отступая, подрывают мосты, дамбы, переправы
Одно дело жечь за собой мосты и другое дело мародёрить, устало отвечает есаул.
Ага! А как же твой любимый Сталин и его январский приказ от сорок пятого?
Да, кивает головой есаул, этот приказ как раз и запрещал мародерство на территории Германии.
Ну, конечно, отвечает с иронией худой. А ничего, что советским солдатам «для начала» всё позволили? худой снова поднял вверх свой тонкий палец. Твой Сталин солдатам (советским солдатам!) Германию отдал на целых три дня! А только потом отдал тот самый январский приказ
Стриженый приподнял было свою худую ладонь над столом и бессильно опустил ее снова на серо-белую потрескавшуюся столешницу:
А вот скажи мне, Игорь, в Африке ты африканских колхозников от кого защищал, от Наполеона? он усмехнулся и слегка коснулся плеча своего соседа. Таких, как мы с тобой, наверное, даже в аду не принимают. Как ты думаешь?
Я в этом уверен, спокойно ответил подполковник.
И я уж не говорю о том, что война и грабёж это самые эффективные виды бизнеса! Классика, говорит стриженый.
Но «есаул-прапорщик-полковник» снова и несколько устало добавляет:
И обязательно на глазах у всего личного состава.
Последнее он произнес как-то слитно «на глазах у всего личсостава».
По-военному четко и коротко.
Глава 1 ....и я проснулся
«И будет тебе не солнечный день,
а сплошное молоко и сметана
из метана»,
Хрома Церепо
(персонаж и цитата вымышленные)
Это был бледный день, именно бледный. Туманный и бесцветный, как будто на мир выплеснули стакан молока, и оно растеклось по всему миру, словно по стеклу. Бледную картину окружающего мира слегка разбавляло лишь утреннее солнце, еле видимое в тумане над горизонтом. Всяческие там писатели и поэты рассказывают своим читателем, что «солнце в небе выглядело бледным медным (или золотым) пятаком».
А вот нет!
По такой погоде оно как раз выглядит серебряным блестит, словно раскаленный серебряный пятак. Или ртутный так даже правильнее. Или метановый (к слову, а какого цвета жидкий метан?).
Всё остальное в молоке.
Такую погоду водители, кстати, так и называют молоко.
Откуда у меня подобные писательские потуги? От чего все эти сравнения и эпитеты, или как там еще всё это у них называется? Ведь я за свою жизнь кроме докладных записок и производственных отчетов больше ничего не писал.
Впрочем, вру. Были ведь еще всевозможные сочинения-изложения в школе, потом контрольные и курсовые. Диплом, наконец.
Хотя, нет, я и диплом, на самом деле-то, переписал с чужого, чуть-чуть и кое-что изменив.
И тут вдруг бледный день и сметана
Вот и Георгий Павлович говорит пиши, возможно, кто-то и прочтет
и даже поверит.
Чаще других в моей палате, а точнее в моем поле зрения, появлялась, конечно же, медсестра.
Рыжая.
Огненно-рыжая!
Для себя я ее прозвал так: «очень рыжая и очень медицинская сестра».
Ее жесткие волосы извивались мелкими густыми непослушными колечками.
И глаза откровенно серые, до неприличия откровенные и вызывающе выразительные.
Ей, вероятно, было лет девятнадцать-двадцать. Таких людей называют «широкая в кости». Нет, она не была полной, скорее наоборот, но жизненная сила и неуемная энергия буквально распирали ее изнутри: крепкие быстрые руки, проворные пальцы, походка спокойная, но при этом стремительная и уверенная; низкий грудной голос начинающейся женщины. Ей было тесно в своем девичьем теле.
Мой жизненный опыт подсказывает, что к тридцати-сорока годам, когда она родит пару ребятишек, то разнесет ее по всем правилам человеческой женской природы, а пока
А пока: плутоватые темно-серые глазки в обрамлении рыжей шевелюры под ослепительно-белым медицинским платком картинка, разглядывай! И когда она смотрела на меня, то ее глаза, казалось, так и говорили: ну давай, вставай на ноги, и уж тогда я тебя
Стоп-стоп-стоп не так быстро
Вы не ошиблись, девушка?
Это вы ко мне?
Меня это не то чтобы смущало, а скорее забавляло. В детстве и юности я действительно пользовался вниманием девочек, потому что было у меня довольно симпатичное личико, темно-карие глаза и, главное, длинные ресницы случаются такие красивые мальчики. А вот в молодости и в своих «средних веках» я уже не пользовался таким большим спросом, и брать их приходилось интеллектом да болтливым языком.
Но теперь, тут и сейчас, в мои слегка за пятьдесят? Кому я сейчас нужен, кроме своей жены
Любимого человека у нее не было, это ясно: такие, рыжие, с кем попало не водятся, им подавай «прынца», героя, богатыря!.. И не только в руках, но и во всех других членах мужского тела, а главное богатыря духа! Какой такой дух она увидела во мне?
Впрочем, духа мне не занимать, да и телом я еще крепок
Надеюсь
Помнится, ни в юности, ни в годы моего «полного расцвета сил» таких девушек у меня никогда не было. И не потому, что она рыжая (к рыжим-то я как раз отношусь с оч-чень большим уважением), а потому что она крупная и, главное, выше меня ростом. А меня обычно прельщали миниатюрные, милые и беззащитные. Вот на их фоне я всегда и казался себе (да и им тоже) тем самым «прынцем», богатырем тела и духа. Чего во мне нашла эта? Что она так на меня заглядывает? Один раз я бы ее, наверное, приголубил. Не больше. Мне такие (к слову) вообще никогда не нравились: таких, как она, зовут рыжая бестия. Да и по жизни она, скорее всего, капризная, придирчивая и доставучая.
Словом, стерва!
А стерва она и есть стерва.
Эх, молодость
Впрочем, не с того я начал.
До того, как я пришел в себя и начал замечать в своей палате рыжую медсестру, произошло еще кое-что.
Поэтому все с начала и по порядку.
А в самом начале был невнятный неразборчивый шум, долгий однотонный гул, который все продолжался и продолжался и продолжался
С какого-то неуловимого момента этот гул постепенно начал распадаться на отдельные полутона, скрипы, щелчки, стуки, голоса и другие шумы. Словно просыпаешься ранним утром, глаза еще закрыты, и ты думаешь, что еще спишь, а все эти шорохи и голоса они из сна. Но потом начинаешь понимать, что сон уходит, или даже ушел, и все эти звуки на самом деле из реальной жизни.
И пора открывать глаза.
Потом был свет.
Блеклый матовый, со временем он превратился в побеленный потолок, словно невидимый киномеханик навел резкость. И меня это почему-то не удивило если я в больнице, то в больничных палатах потолок и стены обычно какие?
Правильно побеленные.
Удивило другое: мое зрение довольно быстро обрело эту самую резкость, и я сумел разглядеть на потолке даже шершавые полосы от щетки, которой тут когда-то размахивала малярша. Но когда я первый раз попытался перевести взгляд в сторону, то есть, пошевелить глазами, то голову пронзила боль такой силы, что я снова потерял сознание.
Поймал «вертолет» Тогда и привиделись мне впервые и ставок, и военный есаул, и худой в синей футболке и цыганка.
Какая еще цыганка?
Очнувшись через какое-то время (а через какое время я снова очнулся-то?), я повнимательнее оглядел потолок и удивился тому, что вижу едва ли не каждую бороздочку от той самой злополучной щетки-макловицы.