Мысли становились все плавней и благодушнее. Успокаивал шорох весел, плотный, но мягкий дым, наполняющий легкие, мысли о стране, которая в воспоминаниях почему-то напоминала усыпанный сахарной пудрой печатный пряник. Штефан понимал, что в Гардарике был последний раз в двадцать лет, с Томасом, и он говорил, что каждый город там не похож на другой. И что сейчас ему вряд ли покажется похожей на пряник хоть одна страна, ведь взахлеб восторгаться крылечками и крышами он давно разучился, зато научился смотреть под ноги.
Но думать о крылечках, крышах и чае было куда приятнее, чем о змеях в черной воде.
Курите?
Штефан растерянно обернулся. Хрупкая иллюзия разбилась сухим голосом, задавшим глупый вопрос. Впрочем, на него по крайней мере существовал правильный ответ.
Он разглядывал собеседника уже протягивая открытый портсигар. И жалел, что не остался в трюме. В Морлиссе он видел много таких мужчин их словно подбирали похожими друг на друга, сероволосых, жилистых, со злыми тонкогубыми лицами.
Вера в Белого была совсем молодой. Ее адепты не верили, что мир снится Спящему, и что все закончится, когда Он проснется. Носили белые шарфы, завязывая их висельной петлей, для проповедей снимали театральные и концертные залы и редко говорили что-то обнадеживающее.
Спасибо, поблагодарил мужчина, прикуривая от пляшущего над ладонью огонька. Это вас привела маленькая женщина с крысиной клеткой?
«Маленькая женщина с крысиной клеткой, ошеломленно подумал Штефан, на которого эти слова произвели куда большее впечатление, чем обычное чародейское позерство с огоньком. Да кто вообще так разговаривает?»
Да, вслух ответил он. Дым внезапно показался горьким и запершил в горле подступающим кашлем.
Это вы были на площади у ратгауза, когда загорелся дирижабль?
Да.
Штефан затянулся, но, как назло, оставалась еще половина папиросы, а выкидывать недокуренную было жалко.
Знаете, почему он загорелся?
Он с трудом сдержался, чтобы не сказать «да».
Потому что дети не очень хорошо устраивают перевороты и взрывают башни, с плохо скрываемым раздражением ответил Штефан. Лицо собеседника оставалось непроницаемым, а папироса в сухих губах выглядела неуместной.
Потому что Спящий проснулся, равнодушно ответил чародей. Меня зовут Готфрид Рэнди.
Эти реплики сочетались между собой еще меньше, чем имя и фамилия Готфрида Рэнди.
Спящий что? Послушайте, я не религиозен и не стану менять веру
Ледяной ветер дернул белый шелк шарфа у Готфрида на шее, оставив в полумраке светлый росчерк.
Проснулся. Как быстро вы понимаете, что сон закончился и наступила реальность, герр?..
Надоши. Штефан Надоши. Я не понимаю, о чем вы говорите.
На самом деле он прекрасно понимал. Половина нищих в Морлиссе наматывали на шеи грязные светлые тряпки и рассказывали всем желающим (и нежелающим тоже) о грядущем конце света.
Вы открываете глаза, герр Надоши, когда вам приснился особенно яркий сон, и несколько секунд не понимаете, где вы и кто. Вы еще видите обрывки своего видения, но оно тускнеет, рассыпается, и вы понимаете, что сон закончился. Ваш Спящий уже открыл глаза.
Штефан сильно сомневался, что люди предпочтут сменить многовековую религию на новую, чтобы не верить, что Спящий открыл глаза, а патетические речи, подстерегающие даже у продуктовых палаток, успели надоесть. В такие моменты он жалел, что знает морлисский язык.
Папироса обожгла пальцы. Штефан щелчком отправил ее за борт и улыбнулся.
А вы, герр Рэнди, всем рассказываете эту чушь?
Только тем, кто готов слушать, ответил Готфрид, и Штефан различил в его светлых глазах ехидные искорки.
Я антрепренер. Разбираюсь в клоунах. И шоу. Ваше я бы смотреть не стал, но на работу бы вас нанял.
Надо же, мы почти коллеги, сказал Готфрид, словно не заметив колкости. Я тоже собираю людей и устраиваю шоу.
Проповеди о конце света и вечных муках плохое шоу, скривился Штефан. Я думал, вы корабельный чародей.
Вы просто не видели хороших проповедей, герр Надоши. Готфрид прислонился к борту, повернувшись к морю спиной. Я корабельный чародей, но мне платят за плавание, могу сойти в любом порту и не продлевать контракт. Вы служили в армии?
В армии нет, не служил, соврал он.
Штефан закурил еще одну папиросу и протянул портсигар Готфриду. Возвращение в трюм уже не казалось хорошей идеей, а на палубе хоть и было прохладно, но зато нашелся собеседник, готовый рассказывать отвлекающую чушь, пусть и не слишком жизнеутверждающую. К тому же свежий воздух растворил подступающую простудную муть и очистил сознание.
Но сертификацию вы проходили?
Вы об этом, поморщился Штефан. Да, у меня в порядке все документы. У меня нет никаких сил, я ничего не умею, никогда не учился и не собираюсь.
О своих чародейских способностях Штефан не вспоминал уже лет пятнадцать. Сначала в его комнате трескались стекла газовых светильников, потом под его окнами стали появляться кротовые норы и мертвые птицы. Тогда Штефан испугался. Решил, что герр Виндлишгрец пробудил в нем какие-то темные силы, что ему придется становиться военным и придумал еще много какой-то чепухи.
Его свозили в город. Обследование проходило в госпитале, а не сыром подвале, который он успел нафантазировать. Улыбчивая женщина в белом бархатном сюртуке сказала, что у него нет никаких способностей, и этот короткий всплеск пройдет сам через пару лет, а пока ему стоит полгода попить специальную микстуру и ни о чем не волноваться.
«Молодые люди часто сталкиваются с неконтролируемыми вспышками, подмигнула она. С колдовством так же. Считайте это гормональным сбоем».
С тех пор о мертвых птицах и разбитых светильниках напоминала только отметка в удостоверении. И вот такие люди, чувствовавшие в нем способности. Обычно это звали «изъян».
Вы, наверное, были очень разочарованы?
Чем? Тем, что у меня не нашли способностей? Я в первый же выходной поехал с наставником в Колыбель и оставил там все сбережения в благодарственное пожертвование.
Все хотят уметь колдовать, заметил Готфрид.
Нет, герр Рэнди. Все чародеи думают, что остальные хотят колдовать. Я видел слишком много чародейского бессилия.
Герр Виндлишгрец зажимает рану полой набрякшего кровью мундира. Нор Гелоф, мастер мороков и иллюзий, путешествовавший с их труппой три года, корчится на земле, пытаясь выцарапать себе глаза. Его рвет кровью, прямо на мягкую весеннюю траву. Штефан так и не узнал, какой морок заставил его отравиться. И не хотел знать.
А вот совсем юная Хезер рыдает, вытирая слезы пестрой шалью. Ее предсказания начали сбываться и она боится, что это пробуждается сила, которая поглотит ее разум.
Штефан не знал человека, которому чародейская сила принесла бы счастье. И подозревал, что Готфрид не просто так надел белую шелковую петлю.
Значит, вы не видели ни хороших проповедей, ни хороших чародеев. Может, мне удастся это исправить, улыбнулся Готфрид. В море опасно, герр Надоши.
Надеюсь, вы имеете ввиду проповедь, проворчал Штефан, потушив окурок о борт. Спокойной ночи, герр Рэнди.
В трюм он спускался уже без всякого страха. Когда он лег, Хезер, не просыпаясь, попыталась накинуть на него пальто.
«Маленькая женщина с пустой крысиной клеткой, ну надо же», с усмешкой подумал он, закрывая глаза.
Глава 4
Портреты, которые мы выбираем
Канареек Хезер выпускала полетать по одной. Штефан не представлял, как она их различает, но верил, что вылетают не одни и те же птички.
Он лежал на все тех же мешках, смотрел, как мечется в полутьме желтое пятнышко, и старался не думать о воде и некстати разыгравшейся морской болезни.