Стою я и потихоньку оглядываюсь и, имени его не зная, потихоньку зову так:
Слышишь, ты? говорю. Магнетизер, где ты?
А он вдруг, словно бес какой, прямо у меня перед глазами вырастает и говорит:
Я вот он.
А мне показалось, что будто это не тот голос, да и впотьмах даже и рожа не его представляется.
Подойди-ка, говорю, еще поближе. И как он подошел, я его взял за плечи, и начинаю рассматривать, и никак не могу узнать, кто он такой? Как только его коснулся, вдруг ни с того ни с сего всю память отшибло. Слышу только, что он что-то по-французски лопочет: «ди-ка-ти-ли-ка-ти-пе», а я в том ничего не понимаю.
Что ты такое, говорю, лопочешь?
А он опять по-французски:
Ди-ка-ти-ли-ка-типе.
Да перестань, говорю, дура, отвечай мне по-русски, кто ты такой, потому что я тебя позабыл.
Отвечает:
Ди-ка-ти-ли-ка-типе: я магнетизер.
Тьфу, мол, ты пострел этакой! и на минутку будто вспомню, что это он, но стану в него всматриваться, и вижу у него два носа!.. Два носа, да и только! А раздумаюсь об этом позабуду, кто он такой
«Ах ты, будь ты проклят, думаю, и откуда ты, шельма, на меня навязался?» и опять его спрашиваю:
Кто ты такой?
Он опять говорит:
Магнетизер.
Провались же, говорю, ты от меня: может быть, ты черт?
Не совсем, говорит, так, а около того.
Я его в лоб и стукнул, а он обиделся и говорит:
За что же ты меня ударил? Я тебе добродетельствую и от усердного пьянства тебя освобождаю, а ты меня бьешь?
А я, хоть что хочешь, опять его не помню и говорю:
Да кто же ты, мол, такой?
Он говорит:
Я твой довечный друг.
Ну, хорошо, мол, а если ты мой друг, так ты, может быть, мне повредить можешь?
Нет, говорит, я тебе такое пти-ком-пё представлю, что ты себя иным человеком ощутишь.
Ну, перестань, говорю, пожалуйста, врать.
Истинно, говорит, истинно: такое пти-ком-пё
Да не болтай ты, говорю, черт, со мною по-французски: я не понимаю, что то за пти-ком-пё!
Я, отвечает, тебе в жизни новое понятие дам.
Ну, вот это, мол, так, но только какое же такое ты можешь мне дать новое понятие?
А такое, говорит, что ты постигнешь красу природы совершенство.
Отчего же я, мол, вдруг так ее и постигну?
А вот пойдем, говорит, сейчас увидишь.
Хорошо, мол, пойдем.
И пошли. Идем оба, шатаемся, но всё идем, а я не знаю куда, и только вдруг вспомню, что кто же это такой со мною, и опять говорю:
Стой! Говори мне, кто ты? Иначе я не пойду.
Он скажет, и я на минутку как будто вспомню, и спрашиваю:
Отчего же это я позабываю, кто ты такой?
А он отвечает:
Это, говорит, и есть действие от моего магнетизма; но только ты этого не пугайся, это сейчас пройдет, только вот дай я в тебя сразу побольше магнетизму пущу.
И вдруг повернул меня к себе спиною и ну у меня в затылке, в волосах пальцами перебирать Так чудно: копается там, точно хочет мне взлезть в голову.
Я говорю:
Послушай ты кто ты такой! Что ты там роешься?
Погоди, отвечает, стой: я в тебя свою силу магнетизм перепущаю.
Хорошо, говорю, что ты силу перепущаешь, а может, ты меня обокрасть хочешь?
Он отпирается.
Ну так постой, мол, я деньги попробую.
Попробовал деньги целы.
Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, а кто он такой опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как стекла.
«Вот, думаю, штуку он со мной сделал!»
А где же теперь, спрашиваю, мое зрение?
А твоего, говорит, теперь уже нет.
Что, мол, это за вздор, что нет?
Так, отвечает, своим зрением ты теперь только то увидишь, чего нету.
Вот, мол, еще притча! Ну-ка, давай-ка я понатужусь.
Вылупился, знаете, во всю мочь, и вижу, будто на меня из-за всех углов темных разные мерзкие рожи на ножках смотрят, и дорогу мне перебегают, и на перекрестках стоят, ждут и говорят: «Убьем его и возьмем сокровище». А передо мною опять мой вихрястенький баринок, и рожа у него вся светом светится, а сзади себя слышу страшный шум и содом, голоса и бряцанье, и гик, и визг, и веселый хохот. Осматриваюсь и понимаю, что стою, прислонясь спиною к какому-то дому, а в нем окна открыты и в середине светло, и оттуда те разные голоса, и шум, и гитара ноет, а передо мною опять мой баринок, и все мне спереди по лицу ладонями машет, а потом по груди руками ведет, против сердца останавливается, напирает, и за персты рук схватит, встряхнет полегонечку, и опять машет, и так трудится, что даже, вижу, он сделался весь в поту.
Но только тут, как мне стал из окон дома свет светить и я почувствовал, что в сознание свое прихожу, то я его перестал опасаться и говорю:
Ну, послушай ты, кто ты такой ни есть: черт, или дьявол, или мелкий бес, а только, сделай милость, или разбуди меня, или рассыпься.
А он мне на это отвечает:
Погоди, говорит, еще не время: еще опасно, ты еще не можешь перенести.
Я говорю:
Чего, мол, такого я не могу перенести?
А того, говорит, что в воздушных сферах теперь происходит.
Что же я, мол, ничего особенного не слышу?
А он настаивает, что будто бы я не так слушаю, и говорит мне божественным языком:
Ты, говорит, чтобы слышать, подражай примерно гуслеигрателю, како сей подклоняет низу главу и, слух прилагая к пению, подвизает бряцало рукою.
«Нет, думаю, да что же это такое? Это даже совсем на пьяного человека речи не похоже, как он стал разговаривать!»
А он на меня глядит и тихо по мне руками водит, сам продолжает в том же намерении уговаривать.
Так, говорит, купно струнам, художне соударяемым единым со другими, гусли песнь издают и гуслеигратель веселится, сладости ради медовныя.
То есть просто, вам я говорю, точно я не слова слышу, а вода живая мимо слуха струит, и я думаю: «Вот тебе и пьяничка! Гляди-ка, как он еще хорошо может от божества говорить!» А мой баринок этим временем перестал егозиться и такую речь молвит:
Ну, теперь довольно с тебя; теперь проснись, говорит, и подкрепись!
И с этим принагнулся, и все что-то у себя в штанцах в кармашке долго искал, и, наконец, что-то оттуда достает. Гляжу, это вот такохонький махонький-махонький кусочек сахарцу, и весь в сору, видно оттого, что там долго валялся. Обобрал он с него коготками этот сор, пообдул и говорит:
Раскрой рот.
Я говорю:
«Зачем?» а сам рот раззявил. А он воткнул мне тот сахарок в губы и говорит:
Соси, говорит, смелее; это магнитный сахар-ментор: он тебя подкрепит.
Я уразумел, что хоть это и по-французски он говорил, но насчет магнетизма, и больше его не спрашиваю, а занимаюсь, сахар сосу, а кто мне его дал, того уже не вижу. Отошел ли он куда впотьмах в эту минуту или так куда провалился, лихо его ведает, но только я остался один и совсем сделался в своем понятии и думаю: чего же мне его ждать? мне теперь надо домой идти. Но опять дело: не знаю на какой я такой улице нахожусь и что это за дом, у которого я стою? И думаю: да уже дом ли это? Может быть, это все мне только кажется, а все это наваждение Теперь ночь, все спят, а зачем тут свет?.. Ну, а лучше, мол, попробовать зайду посмотрю, что здесь такое: если тут настоящие люди, так я у них дорогу спрошу, как мне домой идти, а если это только обольщение глаз, а не живые люди так что же опасного? Я скажу: «Наше место свято: чур меня» и все рассыпется.
Глава тринадцатая
Вхожу я с такою отважною решимостью на крылечко, перекрестился и зачурался, ничего: дом стоит, не шатается, и вижу: двери отворены, и впереди большие длинные сени, а в глубине их на стенке фонарь со свечою светит. Осмотрелся я и вижу налево еще две двери, обе циновкой обиты, и над ними опять этакие подсвечники с зеркальными звездочками. Я и думаю: что же это такое за дом: трактир как будто не трактир, а видно, что гостиное место, а какое не разберу. Но только вдруг вслушиваюсь, и слышу, что из-за этой циновочной двери льется песня томная-претомная, сердечнейшая, и поет ее голос, точно колокол малиновый, так за душу и щипет, так и берет в полон. Я и слушаю и никуда далее не иду, а в это время дальняя дверка вдруг растворяется, и я вижу, вышел из нее высокий цыган в шелковых штанах, а казакин бархатный, и кого-то перед собою скоро выпроводил в особую дверь под дальним фонарем, которую я спервоначала и не заметил. Я, признаться, хоть не хорошо рассмотрел, кого это он спровадил, но показалось мне, что это он вывел моего магнетизера и говорит ему вслед: