Но Фог не смотрела и не слушала; для неё имело значение только одно, только одно было важно.
«Учитель».
На непослушных ногах она подошла к нему о, какими длинными и тяжёлыми оказались эти несколько шагов! и тихо спросила:
Значит, Алар?
Тот обернулся; в глазах у него промелькнуло странное выражение, уголок рта дёрнулся, напряглась жилка на виске, точно от боли
Да. Так меня теперь зовут, ответил он спокойно.
Красивое имя. «Любимый»?
«Желанный», поправил он. И улыбнулся, не то неловко, не то смущённо: Уж какое дали, бродяге-эстре привередничать ни к чему.
Под распущенным воротом рубахи виднелся шнурок. Уже зная, что придётся увидеть, Фог потянула за него и достала амулет, камешек с выбитой на нём короткой надписью, не то отколовшейся наполовину, не то стёршейся.
В глазах у Алара промелькнул интерес:
Знаешь, что это такое?
Знаю, кивнула Фогарта отстранённо. Камень памяти, только незавершённый. Просто безделушка.
Брови у Алара выгнулись.
Надо же, откликнулся он с уважением. И взглянул в упор. Может, и надпись прочитать сможешь?
Она провела подушечкой пальца по символам, еле заметным уже. В голове крутились разные мысли о незнакомой девочке по имени Рейна, занявшей место, которое принадлежало прежде ей, Фог; о другой женщине, травнице и проводнице, увидеть которую пока ещё не довелось; о том, что яркие одежды кьярчи, право, смотрятся на учителе ничуть не хуже, чем белая хиста из варёного шёлка, на ощупь схожего с тонкой-тонкой замшей
Там написано «Фогарта».
И что это значит?
Уже неважно. Перед глазами плавали золотые пятна, и Фог отступила. В груди стоял ком. Я я отойду ненадолго.
И кинулась прочь, уже не думая о том, кто и что подумает.
Бежала долго, пока не выбилась из сил, а ноги не подкосились, и очутилась у чёрной стены, у старых камней. Сад превратился в заросли; клоки бирюзовой хисты висели на колючках, а из разодранного предплечья сочилась кровь, но Фог почти не чувствовала, словно онемела.
Она почти не удивилась, когда обернулась и едва не уткнулась Сидше в грудь. Признаться, он тоже выглядел неважно. Одежда у него была в беспорядке; в волосах запутались веточки и сухая листва.
Фог выдохнула, обняла его и разрыдалась горько-горько. Грудь точно сжало раскалённым обручем; горло сводило спазмом.
Он меня не узнал, всхлипывала она. Не узнал, не узнал Я думала, что готова буду, но Отчего это так больно?
Тише, ответил Сидше, поглаживая её то по спине, то по голове. Тише, ясноокая госпожа. Когда сердце разбивается, оно всегда сильно болит.
Сказал а потом склонился ниже и поцеловал. Так, словно хотел все слёзы забрать себе; так, словно сам мучился от жажды, которую ничто не способно было утолить. Губы его были настойчивыми; язык то проникал глубоко, лаская, то дразняще плясал на кромке зубов Нежные ладони оглаживали спину, шею, затылок; ногти покалывали чувствительную кожу на макушке, почти царапали. От него словно исходил жар, и в этом жаре плавилось то, что мешало Фог дышать и ложилось невыносимым грузом на плечи.
Сидше отстранился лишь тогда, когда слёзы у неё иссякли, а губы онемели от ласк.
А с тобой такое бывало? хрипло спросила она, комкая бессильно его хисту на груди.
Да, ответил Сидше странным голосом, точно бы виноватым. И снова поцеловал её, в висок, легко-легко. Вот только что.
Возвращаться не хотелось, но всё же пришлось. Тот, кого Телор ждал, так и не явился, зато послал весточку, что задерживается; после недолгих обсуждений из Ульменгарма решено было уйти и ждать уже за пределами городских стен. Фог почти не участвовала в разговорах; к ней, впрочем, никто и не лез ни по пути, ни позже, во временном лагере, позволяя сидеть поодаль, привалившись спиной к сундуку, и смотреть, как сгущаются сумерки. Не ощущая вкуса пищи, она поела; затем полезла зачем-то в сундук и обнаружила, что там всё перевёрнуто вверх дном, а сверху лежит книжица в кожаной обложке, дневники Миштар.
Кто-то достал их и вписал на последней странице торопливым, неряшливым почерком:
«а днём позже мы узнаём, что на юге разразилась война страшная, небывалая. Ночью Миштар уходит и не возвращается больше никогда. Она, как и многие, многие, остаётся там под песками, которые теперь расстилаются до горизонта, сколько может охватить взгляд. Я отговариваю Д., но он всё равно спешит туда, пусть уже слишком поздно. Пустыня поглотила всё: и плодородные прежде земли, и государства, что веками стояли там, и их правителей и тех, кто начинал войну, и тех, кто пришёл остановить.
А сейчас пески пожирают даже крик и не возвращают в ответ даже эха.
Миштар больше нет».
Когда Фог дочитала, то ощутила странную пустоту и ещё лёгкость, точно сердце выболело совсем, насквозь, и оставило дыру.
И что это значит? прошептала она, закрывая дневник. Теперь он жёг руки не взаправду, но держать всё равно было невозможно. Я не понимаю
Рядом кашлянули.
Может, не стоит за эхом-то гоняться? произнёс Сэрим, глядя в сторону и ни к кому вроде бы не обращаясь. Он стоял чуть поодаль, заложив руки за спину, и флейта торчала у него под мышкой, нелепо и смешно, вот только смеяться не хотелось. Пока не стало слишком поздно.
Фогарта прикрыла глаза, вспоминая дневники. Вот Миштар узнаёт о сбросе; ищет пути вернуть память и чувства, перебирает один способ за другим, пока не устаёт и не отчаивается; вот начинается война, и Миштар спешит туда, чтобы остановить её
«Потому что если сделать ничего нельзя, то хочется сделать хоть что-то», подумала Фог.
А вслух сказала:
Да. Ещё не слишком поздно.
Закат полыхал, как пожар; в груди было холодно.
Если что-то и болело, то искусанные губы.
Она глубоко вздохнула, собираясь с силами; подумала о делах на юге, ещё не завершённых; о кимортах, проданных в рабство, и о том, что их было, может, гораздо больше; о том, что лорга определённо знает что-то и ещё что он не простит, не забудет того, что сегодня было сказано и сделано
Я почему-то не боюсь, с лёгким удивлением сказала Фогарта. Поднялась, сунула бесполезную книжицу обратно в сундук, отряхнула хисту. А ещё а ещё я, кажется, проголодалась опять.
Сэрим посмотрел на неё долгим взглядом и просиял.
Это потому что ты умница, каких поискать, потрепал он её по голове и, сунув флейту за пояс, торопливо потянул к кострам, откуда слышался смех и веяло запечённым на огне мясом. Пойдём-ка, поешь нормально, а заодно и познакомишься со всеми Ух, и дел у нас впереди!
Фог чуть склонила голову, признавая, что он прав.
И впрямь, ничего ещё не кончилось по счастью.
Всё только начиналось.
2. Союзники и враги
Алаойш Та-ци, Ульменгарм и окрестности
То, что пребывание в Ульменгарме сулит неприятности, Алар понял в первый же день, когда к Тайре подскочил какой-то проходимец и крикнул:
А продай-ка платок, добрая госпожа! За дюжину нет, за полторы дюжины медяков!
Проходимец был хорош кожа как снег, глаза как зимняя ночь; гибкий, но по-мужски статный, с блестящими чёрными волосами, гладкими, как зеркало, и обрезанными на уровне плеч. Улыбался лукаво, двигался легко как ветер. Разумеется, красотой и улыбками Тайру было не пронять Однако она и мгновения не колебалась стянула с плеч расшитый кусок ткани, скомкала и кинула:
Ну-ка, лови!
А в ответ получила не россыпь медных монеток, а одну серебряную.
Эй! крикнула вслед. А сдача?
Это за срочность! махнул рукой проходимец и затесался в толпе у рынка, точно растворился.
Алар наблюдал за ним, привалившись плечом к борту телеги, а затем обернулся к Тайре с любопытством:
Почему продала? У тебя ж это любимый платок.
Честную цену назвал, а потом сверху накинул не много и не мало, а сколько надо, невозмутимо ответила она, перекладывая что-то из одного сундука в другой. Сразу видно, что взгляд у него намётанный, язык хорошо подвешен такому и помочь приятно Хотя платка жаль, вздохнула она. Да и чую я, что его потом искать будут, а значит, к нам точно подойдут, цвета-то приметные. Впрочем, пустое это, отбрешусь. Как твоя голова, эстра?