Она натянуто улыбается и смотрит на меня. Ее глаза за стеклами очков кажутся огромными. Вообще, странно выбирать именно Делорес, чтобы посоветоваться насчет карьеры. Я специализируюсь на птицах, а вот подруга редко о них вспоминает. Она однажды постучала себя по черепу и заявила: «У меня там свободного места нет, милая. Сплошная ботаника, изо дня в день». Однако Делорес знает куда больше, чем кажется с виду, особенно о том, какие у нас тут порядки.
Так что заполняй форму и иди в отдел кадров.
Именно этот совет мне и нужен. Я только успеваю дойти до дверей, как она берет очередную стопку и говорит:
Запомни три вещи. Первое: институт не оплачивает отпуск по семейным обстоятельствам.
Но
Второе: посмотри программы связей. Думаю, музей в Таллахасси заинтересуют твои услуги. Они платят напрямую, так что официально ты так и будешь числиться в отпуске.
Программы связей?
Делорес шагает обратно к полкам.
Посмотри.
Киваю, собираюсь уйти, но в последний момент оборачиваюсь:
А третье?
Возвращайся строго в срок. У нас тут Французская революция, и эти гады уже смазывают гильотину.
Возвращаюсь за свой стол, заполняю выданное Делорес заявление и штудирую университетский сайт на предмет «программ связи». Затем звоню Эстель, своей ближайшей подруге во Флориде. Она всегда мне отвечает.
Эстель, твой музей участвует в программе по связям? С моим институтом?
И тебе привет, Лони. Да, у меня все хорошо, спасибо, а как ты поживаешь?
Обычно она у нас всегда спешит, а я торможу. И вот единственный раз, когда это важно, Эстель хочет, чтобы я не торопила события. Буквально вижу, где она сейчас за своим кураторским столом в Музее науки Таллахасси, и могу примерно догадаться в чем в каком-нибудь потрясающем ярком костюме, белоснежной блузке и с затейливыми украшениями. Наверняка подруга сейчас заправила за ухо свои длинные рыжие локоны, чтобы прижать телефон к уху.
Эстель, молю я, ну пожалуйста, скажи.
Да, участвует. Сама как думаешь, чтобы моя лучшая подруга работала в Смитсоновском институте, а я никак связь не наладила? Правление утвердило программу еще полгода назад, и я тебе об этом, скорее всего, говорила.
Да. Точно!
Как-то у тебя в голосе маловато энтузиазма, Лони.
Ага. Посмотри, не нужен ли вам неприкаянный художник, рисующий птиц?
Неужто домой возвращаешься?
Ненадолго.
Ура! Да, кстати
Ты только сразу заявку не подавай, прошу я. Просто приятно знать, что есть такая возможность.
Уходит три дня на то, чтобы отпуск утвердили, одобрили, а я успела умаслить своего босса Тео. Он садится за стол, подписывает бумаги, затем отбрасывает ручку и проводит ладонью от седеющих усов до подбородка.
Тео, я ненадолго, стараюсь я успокоить начальника. Две недели максимум.
Угу.
К проекту фрагментации леса вернусь. Мы годами его разрабатывали, предстоит тщательно задокументировать всю популяцию птиц, и потребуется множество иллюстраций. Обещаю.
Я собираю набор для рисования, крошечную коробочку для инструментов, в которую кладу свои любимые карандаши, ручку и несколько перьев, канцелярский нож, камень арканзас и больше мятых тюбиков с краской, чем мне когда-либо понадобится. Запихиваю альбом для рисования и несколько других мелочей в большую тканевую сумку, а затем выключаю свет в кабинете.
От отдела ботаники ко мне бежит моя напарница художница Джинджер. Ее долговязое тело раскачивается, а волосы мотаются туда-сюда, словно пучок укропа на ветру.
Лони, когда ты уедешь, кто ж будет защищать меня от жуколюдов?
Вообще, отделы не слишком уважительно относятся друг к другу. Геологи у нас камнелюды, Делорес и Джинджер траволюды, мы, орнитологи, птицелюды, ихтиологи рыболюды, энтомологи жуколюды, палеонтологи костелюды, а вот антропологи просто антро, иначе пришлось бы звать их людолюды. Джинджер художник-ботаник, но по большей части болтается у меня в кабинете. Либо утешает после очередного неудачного свидания, говорит, какая я красивая, как трачу время на дураков, как она завидует моим длинным прямым волосам, а то ее собственные вечно вьются от влажности Либо жалуется на жуколюдов, как те достают ее с просьбами что-то им порисовать.
Целых восемь недель! стонет Джинджер.
Да не задержусь я там настолько. Я беру набор. И все равно буду там работать.
После нашего разговора Эстель перезвонила и сообщила, что изыскала средства на рисовку основных птиц Флориды.
Тео выходит из своего кабинета в конце коридора и приглаживает седые усы. Льющийся в окно на крыше свет обволакивает его мягкое тело. Тео был моим наставником со времен моей первой смитсоновской экспедиции, когда наша группа ученых отправилась в грязный перуанский облачный лес в поисках галлито де лас рокас (Rupicola peruvianus), ярко-оранжевой птицы с высоким гребнем. Я тащилась за Тео много миль, моя энергия почти иссякла, оставалось два глотка воды, и мне не на чем было сосредоточиться, кроме как на складках, выпирающих из-под пояса его грязных брюк цвета хаки. Я еще недоумевала, как пухлый мужик на двадцать лет старше меня может обладать такой выносливостью.
Вдруг он резко остановился и указал на птицу мандаринового цвета, которую мы, собственно, и пришли посмотреть. Без Тео я бы прошла мимо нее.
Заполнила форму? пытается спросить он строгим тоном.
Да, босс.
Получила официальное разрешение от отдела кадров?
Я киваю.
Последнее слово? спрашивает он.
Не дайте им испортить мою работу.
Просто возвращайся вовремя, Лони. Больше мне сказать нечего.
Намек понят. Я хлопаю его по руке, большего проявления чувств нам по регламенту не положено, затем толкаю дверь и выхожу в следующий коридор.
И там меня встречает наш чудесный Хью Адамсон. На нем ярко-красный галстук с золотым зажимом.
Мисс Марроу, можно вас на пару слов?
Никогда не умела скрывать чувства. Боюсь, что встречу с Хью я не перенесу так стоически, как прощание с Тео. То ли большой начальник до сих пор помнит ту пару неудобных вопросов, что я посмела задать, то ли лицо меня выдает, но Хью смотрит с каким-то особенным презрением.
Он сверяется с записями.
Мисс Марроу, вижу, вы запросили восемь недель отпуска по семейным обстоятельствам. Сегодня у нас пятнадцатое марта, значит, вернуться вы обязаны десятого мая. Пожалуйста, учтите, что десятое мая значит десятое мая, и если явитесь на работу одиннадцатого, а не как положено, десятого мая, то нам, к сожалению, придется вас уволить.
Натягиваю улыбку, закрываю глаза и сжимаю зубы. Иначе как-то прокомментирую, сколько раз он повторил «десятое мая», а то и выскажусь, что нечего общаться со старшими как с идиотами.
Вероятно, Хью улавливает ход моих мыслей, потому что понижает свой допубертатный голос и говорит:
Думаете, я этого не сделаю?
Прошу прощения?
Я вижу, как вы смотрите на меня на собраниях. Словно я мелкий говнюк и не понимаю, что делаю.
Хью, не думаю, что
Лучше вам вернуться десятого мая, Лони, потому что одиннадцатого ваш зад вылетит отсюда, как из рогатки, и мы помашем вам на прощание.
Киваю и прохожу мимо нашего юного деспота. Никогда не понимала этого выражения «вылетит как из рогатки». Вероятно, кто-то соорудил гигантскую копию рогаток, из которых пьяные студенты стреляют шариками с водой по ничего не подозревающим прохожим. Возможно, Хью был председателем своего рогаточного братства. Может, он мечтает запулить так каждого ученого в его маленьком царстве прямиком с башни Смитсоновского института.
Чтобы восстановить душевное равновесие, я направляюсь в коридор с птичьими шкурами.
Там хранятся не чучела птиц, и выглядят они в любом случае не мило. Тем не менее мне приятно открывать широкие плоские ящики и видеть образцы, даже если они привязаны за ноги и лишены жизни, описанной в стандартном полевом справочнике. Оказывается, орнитологи одновременно и защитники природы, и убийцы, которые учатся извлекать внутренности птицы и сохранять перья. Но птичья шкура, если ее правильно обработать, может служить экспонатом еще столетие и больше. Как этот ящик, полный кардиналов: молодые особи, самцы, самки, экземпляры с зимним оперением, летним и всевозможные подвиды внутри подвидов.