Проснись, сказал врач человеку, сидящему за столом напротив Таболина.
У человека была смуглая кожа, нижнюю часть лица скрывала маска с крошечными отверстиями на уровне рта. Над черепом (его бы тюбетейкой прикрыть, подумал бортинженер) будто поработал опасной бритвой слепой цирюльник. Длинный войлочный халат порван, запятнан грязью и кровью. Из-под стола торчала широкая ступня, вывернутая под неправдоподобным углом; рядом лежала сандалия из сыромятной кожи.
Врач ткнул казаха палкой. Тот дернулся, поднял голову и зашарил по комнате запавшими глазами. Его руки были связаны за спинкой стула.
Врач повернулся к Таболину:
Руку на стол. Любую.
Дублер выполнил приказ, который лишь маскировался под просьбу.
Ближе.
Таболин вытянул руку. Его кисть, обращенная ладонью к потолку, выглядела просительно и беззащитно. От связанного человека несло псиной.
Врач расстегнул ремешки и снял маску. Казах зарычал. От этого рыка, а еще от вони, заполнившей узкое помещение без окон, в памяти Таболина всплыл другой образ покрытая коркой рана на его собственном предплечье. Только раны не было. Пока не было. Но Таболин уже вспомнил и кровь, и боль.
Кусай, велел врач и упер палку между лопаток казаха. Один раз. И не вздумай грызть усыплю!
На ладонь Таболина упала капля слюны, и тогда связанный человек
Проснись!
Кто-то толкал его в плечо палкой? Нет, перед лицом маячила покрытая седой шерстью рука.
Сон принес облегчение. А еще потребность увидеть ее. Луну. Отсутствие в блоке иллюминаторов ощущалось почти с физической болью. Поэтому Таболин выбрался из спальника раньше, чем разбудивший его Уссаковский махнул рукой: за мной.
Он укусил меня, сказал бортинженер, тот человек
Человек? Командир усмехнулся. Хотя убивать умышленно это очень по-человечески.
Они летели по станции, Таболин вспоминал (обнюхивал) свои сны. Теперь он помнил их все, они пахли его прошлым или будущим; но у двух или трех был чужой запах, принадлежащий другому племени из другого измерения, как сон о плесени, уничтожившей незнакомую орбитальную станцию, лишь отдаленно напоминавшую РКС.
Твоя каюта. Вещи с транспортника уже перенесли.
Уссаковский пихнул его к зеркалу.
Мы приближаемся к ней, сообщил командир. Посмотри на себя. Прими это до конца, и тогда боль уйдет.
Таболин подгреб к переборке, включил светильник, но не успел заглянуть в зеркало. Череп сдавило со страшной силой. Глаза полезли из орбит. Что-то распахнуло его рот изнутри. Тело охватил жар. Плечи подались вперед и вниз, утяжелились мускулами; руки и ноги распухли и удлинились, будто конечности больного проказой, их свело судорогой, которая заставила Таболина выгнуться и, как в бреду, завыть.
Ишь как запел. Смотри, красавец, любуйся.
Бортинженер увидел крупную морду, и огрубевшую кожу, и шерсть, и широкие ноздри, и сверкающие золотистые глаза, и прямые желтоватые клыки. Отражение привело его в ужас и восторг. Он ждал, когда его новое лицо стечет с черепа и закончится очередной сон, но внутреннее чутье, победившее аргументы рассудка, подсказывало: ничего реальнее в его жизни еще не происходило.
Ничего прекраснее.
Уссаковский стоял рядом. Два зверя.
Ну, с этим разобрались, раздалось гортанное бормотание командира. Меняться будешь постоянно, полтора часа на один оборот станции, сам понимаешь. О бритве можешь забыть. Ладно, поплыли. Поиграем в вопросы-ответы, и за работу. Распорядок дня никто не отменял.
Пылесборник рядом с каютой забился шерстью.
В служебном модуле было прохладнее, чем в каюте и функционально-грузовом блоке. Таболин просто отметил это его перестроившееся тело не волновала температура на борту станции. Звуки жизнедеятельности комплекса шум вентиляторов, гул кондиционеров, щелчки «Воздуха» сделались громче, назойливее, но бортинженер понял, что может приглушить их в своей голове за ненадобностью.
Обновленный экипаж собрался в просторном служебном модуле. Командир Уссаковский, бортинженеры Рюшин и Таболин, космонавт-исследователь Кравуш. О судьбе Алиева, третьего члена экспедиции Уссаковского, догадаться было нетрудно.
Кравуш молча рылся в контейнере питания, избегая встречаться с Таболиным взглядом. Одутловатое щетинистое лицо; штаны и рубашка необъятного размера. Рюшин был в шортах, с обнаженным торсом сплошные мышцы под жесткой черной порослью. Таболин испытал краткий прилив брезгливости к собственному костюму, который не снимал почти сутки.
Налетай, сказал командир.
Таболин выбрал кашу с кусочками мяса, фруктовые палочки из вишни, пудинг с тапиокой, кофе с сахаром.
Уссаковский обратился к Рюшину, который уплетал картофельное пюре:
Системы?
Отказов и сбоев нет.
Атмосфера?
В норме.
Командир кивнул, повернулся к Таболину:
Валяй, спрашивай. Так пойдет быстрее.
Таболин спросил о том, что вертелось на языке:
Мунх, наш командир Почему его не изменили?
Очередная традиция. Не такая пыльная, как сходить «на колесо», но дай ей время. С первой экспедицией, заточенной под лунную программу, не все прошло гладко. Да и откуда гладко-то Первые обращенные на орбите, ха! У одного из экипажа оказался иммунитет, но никто тогда не проверял на Земле списали на хорошую подавляемость, замедленные процессы. Короче, как вышли на орбиту, двое других его схарчили
Двое других Таболин перевел взгляд с Уссаковского на Рюшина. Из первой экспедиции?
О нет! Доброжелательно скалясь, командир поднял огромные руки. То есть мы, конечно, тоже, но сейчас не о нас. Мы первые лишь официально, был еще один лунный (или предлунный) экипаж. Первопроходцы. Отработали хорошо, рвались дальше, но их вернули для полного обследования, снятия, так сказать, мерки.
И они согласились? не поверил Таболин; мысль о том, чтобы добровольно потерять эти четыреста километров [12], утратить частично обретенного себя, была похожа на дорогу из битого стекла.
Они думали обо всем племени, о будущем. Нам не выжить без овец, особенно овец высокопоставленных. Пока нет. Без них нам до нее не добраться. Кивать на иллюминатор не требовалось все было понятно и так.
«Они, первопроходцы, были умнее и сильнее меня, подумал Таболин. Или глупее и слабее, потому что отказались от нее».
Невосприимчивых, тех, у кого иммунитет, продолжил Уссаковский, научились отсекать анализом ДНК, но «традицию» сохранили. Экипаж из одного человека и двух зверей, слепых щенков, познающих мир, но стоящих четырех, а то и восьми обычных космонавтов. ЦУП просто рыдал от счастья, вчитываясь в доклады.
Например?
Ты удивишься тому, сколько сможешь продержаться в открытом космосе с дырой в скафандре. Уссаковский мечтательно глянул вверх (единственно верный верх для существ, которыми они стали). Когда мы окажемся там, думаю, доспехи вообще не понадобятся. Во всяком случае, очень на это надеюсь. А уж на Земле как надеются. Сейчас они готовы поверить даже в то, что мы способны есть лунный реголит и гадить гелием-три [13], а ведь всего год назад спорили лишь о том, обернется ли живущий на Луне волколак в полноземье обратно в человека.
В разгерметизированном скафандре?.. Таболин не успевал за Уссаковским. В открытом космосе?..
В нем, родимом. Вроде и помереть должен, а не спешишь. Этакий затяжной нырок, во время которого тебя не шибко беспокоит отсутствие воздуха. И космической радиации имеем что сказать! А быстрая регенерация, замедленный износ клеток, ночное зрение, неутомимость, ловкость и сила Неплохой джентльменский набор, как считаешь?
Таболин не ответил. На иллюминаторы давила всеобъемлющая пустота, изгаженная межзвездным мусором, пронизанная космическим излучением. И где-то в этом огромном и пустом пространстве плыла она, та самая, что все эти годы не переставала звать и искать. Скоро она прильнет к «окнам» служебного модуля своим покрытым оспинами-кратерами лицом