Я во всем этом не участвую, наконец отчеканил он.
Ну вот, снова заладил. Так почему же мне все равно за тебя тревожно?
А я как раз хотел тебе сообщить, как я беспокоюсь за тебя! В этом была лишь доля шутки. В любом случае рад услышать, что ты иногда способен отвлечься от пролетарской революции и вспомнить обо мне, саркастически усмехнулся Хоакин. Неужели тебе хватает времени думать не только об освобождении от ига эксплуататоров-капиталистов и о судьбе брата-полицейского, но и о родном сыне?
Да.
Хоакин уловил едва заметную перемену в выражении лица брата его фирменная веселость словно погасла.
У меня всегда за него болит сердце. Я молюсь о том, чтобы он не стал фашистом, как его дядюшка.
То есть я еще и фашист? Хоакин изобразил ярость. Что ж, уже повышение. Как меня раньше называли? Ах да, равнодушным наблюдателем. Ты мне даже книгу на прошлое Рождество подарил о банальности зла. Этого, как его?.. Стой-ка, я не ослышался? Ты сказал, что молишься? Серьезно?
Хорхе улыбнулся:
На войне, Хоако, не до шуток.
На войне. Он с трудом мог припомнить разговор, когда их с братом мнения не расходились бы диаметрально. Вот почему я его избегаю. В какой-то момент обсуждать с Хорхе политику стало бессмысленно. Да и все остальное тоже: брат обладал поразительным талантом поворачивать дискуссию в удобное для себя русло.
Альсада-младший был кем угодно, только не дураком. Так к чему тогда это упрямство? Военная мощь Монтонерос сошла на нет: членов организации уничтожили, оружие изъяли, финансовые потоки перекрыли. А Хорхе наверняка испытывал давление и изнутри организации. Он оказался одним из немногих, кто не уехал и не исчез, и это обстоятельство наверняка сеяло подозрения в рядах единомышленников. А вдруг им взбредет в голову, будто он коллаборационист? Случаи, когда кого-нибудь из Монтонерос вдруг начинали считать предателем и расстреливали свои же, не были единичными. Неужели в этом и состоит искренняя вера? Хоакин никогда и ни в чем не был так убежден, как Хорхе в истинности своего «дела».
И если мы сдадимся, если сдамся я, победят они, продолжал Хорхе.
Ясно. Хоакину все было ясно. Банальная риторика, привычная оборонительная позиция плюс раздражение от необходимости оправдываться перед «ответственным» братом. Но за всем этим сквозило кое-что еще: желание избавиться от некоего бремени. Брат явно хочет рассказать ему побольше. Хорхе Родольфо беззвучно разомкнул губы, точно рыба, хватающая воздух. И добавил, понизив голос:
Сейчас не время выходить из битвы. Мы еще можем сказать свое слово я уверен в этом как никогда. Но для этого мне нужно оставаться в гуще событий.
И неприятностей, добавил Хоакин.
Лицо брата помрачнело, но потом он усмехнулся:
Ну, не без этого.
Хоакин хотел лишь одного: чтобы Хорхе пережил эту чертову диктатуру. Он с трудом сдерживал крик. Скоро мне уже не к кому будет обратиться, чтоб тебя выручить, Хорхе! Он глубоко вздохнул:
Послушай, я просто хочу, чтобы ты поступал как осмотрительный человек. Или хотя бы неглупый.
Хорхе вытер перепачканные жиром руки о фартук и обнял брата:
В этом не сомневайся.
Пожалуйста, береги себя, шепнул Хоакин ему на ухо. Слова эти прозвучали как мольба.
Обязательно. Знаешь, прошептал брат в ответ, я ведь это все любя тебе говорю.
Правда? насмешливо спросил Хоакин и слегка отстранился, чтобы заглянуть ему в глаза.
Абсолютная, подтвердил Хорхе без малейшего сарказма и крепче обнял брата. Не волнуйся за меня. Мне ничего не грозит.
Хоакину хотелось в это верить. Отчаянно хотелось.
А знаешь почему?
Ну-ка.
Потому что я выбрал сторону.
Хоакин взглянул на брата озадаченно.
Стороны они есть всюду, Хоако. Не забывай об этом. Что бы ты ни делал.
Я не Хоакин с трудом поспевал за логикой брата.
Некоторые сражаются на два фронта. Но это рискованно. Слышал выражение «Если вам не нравятся мои принципы, у меня есть другие»? Это Маркс.
Карл?
Граучо. Хорхе поднял брови и улыбнулся: именно это выражение лица не раз спасало его от беды. Что ж, он очень, очень ошибся: у человека может быть лишь один набор принципов. И их надо придерживаться. И только тогда, hermano[6], можно себя уберечь.
5
2001 год
Среда, 19 декабря, 10:30
Инспектор решил не провожать посетителей до самого выхода: изображать радушного хозяина было некогда. Если они заблудятся, кто-нибудь подскажет им, как выбраться из этого лабиринта коридоров, покрытых безвкусным, мерзко пахнущим ковролином. Однако стоило сеньоре Эчегарай подняться с места, как все трое мужчин тоже вскочили на ноги. Эстратико устремился было следом за супругами, но Альсада остановил его жестом, однако парень так и не сел, пока те не ушли.
Что ж, проговорил инспектор, когда они остались наедине. Предположим пускай и пока чисто теоретически, что девушка и впрямь Альсада прочистил горло, пропала. Где она может быть?
Сеньора Эчегарай упомянула, что ее сестра прервала телефонный разговор, чтобы кого-то впустить. Это было накануне вечером, примерно в девять. Эстратико пробежал взглядом записи. А сегодня утром, когда старшая сестра пришла проведать младшую, той дома не оказалось. Получается, у младшей было порядка пятнадцати часов форы. Отвечая на ваш вопрос, сеньор: она может быть где угодно. Хоть в Париже.
А еще можно с уверенностью предположить, что сеньора Эчегарай тщательно обыскала квартиру.
Она наверняка вторглась на территорию сестры без малейших колебаний, хотя на такое решаются немногие: большинству не хватает духа ступить на место преступления. И дело вовсе не в страхе обнаружить что-то ужасное об этом редко кто задумывается. В основном люди боятся наследить, а потом оказаться в числе подозреваемых. Американские телесериалы стали здорово мешать его работе.
Если бы она что-нибудь обнаружила, наверняка упомянула бы. Итак, мы знаем, что в какой-то момент между вчерашним вечером и сегодняшним утром, по своей воле или нет, она покинула квартиру. Адрес у нас есть?
Кастекс 2640.
Очаровательный, но неброский квартал. Отличный вариант для обеспеченной одинокой женщины, живущей в городе, где ты мгновенно превращаешься в жертву, стоит тебе только хоть как-то продемонстрировать свое богатство.
А сестра где живет?
Там же.
Они что, весь дом купили? сострил Альсада.
Если точнее, то квартал, сеньор. Но сейчас, видимо, квартиры пустуют, заметил Эстратико. Все, у кого есть деньжата, наверняка отдыхают где-нибудь в Пунте.
В Пунте? Да ладно. Эстратико наверняка и сам пару раз бывал в Пунте в летние месяцы, а может, даже играл в регби с мальчишками Эчегарай. Теперь это звучит невероятно. Вот уже три недели, как начали действовать ограничения банковских счетов отныне с них нельзя снять больше 250 песо в неделю, причем с каждым днем на эти песо можно купить все меньше и меньше. Тем не менее некоторым счастливчикам удалось не только основательно затовариться под Рождество, но и сбежать из столичной духоты на райские пляжи. Перед глазами Альсады замелькали врезавшиеся в память кадры из новостей: репортера буквально сметает группа домохозяек, прорвавшихся в местный супермаркет, чтобы раздобыть рис, муку и фасоль. «¡Queremos comer!» воинственно кричат они. Мы хотим есть! Преступление, порожденное отчаянием.
Нужно выяснить, сколько у этого здания входов. И не видел ли ее кто-нибудь. Насчет сезона отпусков вы правы, но, может, кто-нибудь из соседей еще не успел уехать? К тому же в этом районе в домах должны быть камеры. И консьерж. Мне надо с ним переговорить.
Устроим, сеньор. Эстратико направился было к двери. А как быть с девушкой, тело которой мы осматривали утром
С этим спешки нет, перебил его Альсада.