Звучит хорошо. Взгляд Агнес устремляется вдаль, словно она желает скрыть свои мысли или сомнения, которые могут выдать ее глаза. Ну, мне лучше вернуться к духовке, а то Мейбл, скорее всего, передержит мясо.
Ощущаю, что у нее остались еще соображения по этому поводу, но, как это обычно и бывает с Агнес, она не упорствует и не настаивает, если не чувствует, что будет услышана. Может быть, именно это и делает ее мнение таким ценным.
Вполне вероятно, именно поэтому я и предпочла не знать, что еще она может сказать по этому вопросу.
Увидимся где-то в пять? уточняю я.
Можешь сделать картофельное пюре. Никогда не любила с ним возиться. Агнес подмигивает. Не сиди на холоде долго.
Молча похлопав по отцовскому кресту одну две три секунды, она разворачивается и тащится обратно к грузовику.
Оставляя меня на кладбище снова одну.
Ты ведь знаешь, что оставил огромную дыру в нашей жизни? Приносит ли это утешение людям в загробном мире, знать, что их так не хватает тут? Это не плохо, но она в каждом из нас.
Особенно в Мейбл. На смену кипучей, энергичной двенадцатилетней девчонке, которая врывалась на кухню и говорила торопливыми и несвязными предложениями, появилось более сдержанное и временами угрюмое существо. Агнес винит в поведении Мейбл бушующие гормоны, но не думаю, что кто-либо из нас действительно верит, что дело только в этом.
Я задерживаюсь на кладбище еще на полчаса или около того, пока мои руки не начинают неметь, щеки колоть, а предупреждение Агнес не пускает в глубинах моего сознания корни. Я болтаю обо всем подряд, закрыв глаза, и пытаюсь вспомнить тихий смех Рена Флетчера.
И с ужасом жду того дня, когда он сотрется из моей памяти.
* * *
Когда проезжаю мимо зеленого «Форда Эскейп» Джоны, из трубы дома в холодный морозный воздух вырываются клубы дыма. Я паркую Ski-Doo Джоны или теперь уже наш? внутри ветхого металлического сарая, спешу по дорожке, которую Джона расчистил лопатой сегодня утром, к крыльцу и стряхиваю снег с ботинок, перед тем как войти внутрь.
На линолеумном полу меня ждет подтаявшее коричневое месиво, оставшееся после прихода Джоны.
Нам нужна прихожая! Я с трудом стаскиваю сапоги, опираясь на стену и столик, чтобы сохранить равновесие. И стул, на который можно присесть!
И куда мы его поставим? спрашивает Джона из гостиной.
Я имею в виду в нашем новом доме.
Делаю большой шаг, чтобы не наступить в лужу, но безуспешно. Свозь шерстяной носок тут же просачивается холодная вода, и я морщусь.
Тебе просто нужны тапки.
Поднимаю глаза и вижу Джону со сложенными на груди руками, прислонившегося к дверному косяку кухни. Мой живот скручивается, как это всегда бывает, когда Джона входит в комнату. Я бросаю шапку и перчатки в подвесную корзину и стряхиваю с плеч громоздкое зимнее пальто, чтобы повесить его на один из двух крючков у двери. Моя новая куртка справилась со своей задачей, оставив тонкий слой пота между огромным слоем моей одежды и кожей, даже несмотря на то, что конечности у меня холодные.
Когда ты вернулся? спрашиваю я, сжимая и разжимая кулаки, чтобы согреть покрасневшие пальцы.
Двадцать минут назад. Ты была на кладбище?
Ага. Вытряхиваюсь из своих лыжных штанов. Видела Агнес.
Во сколько ужин?
Я улыбаюсь.
Сказала быть к пяти. Она готовит лосятину.
Ну наконец-то! вздыхает Джона. Джордж поделился с ней этим мясом еще несколько недель назад. Все гадал, когда же она достанет его из морозилки.
Качаю головой и смеюсь.
Ты так же несносен, как и мой отец, ждешь, когда тебя кто-то накормит.
Я так же умен, как Рен, поправляет Джона. Его губы изгибаются в задумчивой улыбке. Знаешь, тебе стоит взять у Агги несколько уроков по приготовлению лосятины. И оленины. Слышал, их не так-то просто готовить.
Сам возьми парочку уроков. Я же сказала, что не буду разделывать или готовить то, что ты пристрелил.
Снимаю мокрый носок и вытираю влажную ступню о надетый.
А что насчет того, что пристрелишь ты? бросает Джона в ответ, не упуская ни единой возможности, и в его голосе появляется игривая нотка.
Я подхожу к нему и прижимаюсь своей маленькой фигуркой к его мощной груди, ожидая, когда он заключит меня в объятия.
Насколько я знаю, мясо в продуктовом магазине уже мертвое. Даже на Аляске.
Джона замирает на мгновение, а затем притягивает меня к себе, наклоняясь, чтобы поцеловать сначала в губы, а затем вдоль линии челюсти.
Тебе придется научиться стрелять из ружья, Калла.
Зачем мне это, когда у меня есть ты? возражаю я, волоча ноги с шутливой неохотой, пока он увлекает нас в гостиную, шагая спиной вперед, к дивану.
Для безопасности.
Я с ружьем это противоположность безопасности.
Для меня, вероятно, нет. Опустившись на диван, Джона усаживает меня к себе на колени лицом к нему, прижимая мои бедра к своим. Убирает мои волосы с плеч и накрывает мой затылок рукой. Закрой глаза.
Зачем это? спрашиваю я, прищуриваясь и пытаясь разгадать его намерения.
Как однажды выразилась Агнес, Джона иногда любит поиграть в детские игры. Никогда не забуду, как он всерьез заставил меня поверить, будто отрежет мои волосы в отместку за то, что я ночью подстригла его бороду. Поэтому я не могу не задаться вопросом, что же за игру затеял он сейчас.
Боже, ты издеваешься надо мной? Уступи хотя бы раз. Пожалуйста.
Нетерпение в его тоне убеждает меня согласиться. Я прикусываю нижнюю губу в напряженном ожидании того, что он там задумал, стараясь не подглядывать, когда слышу хруст разворачивающейся упаковочной бумаги.
Огрубевшие пальцы скользят по моей шее, с чем-то возясь. Ощущаю на коже прохладную цепочку и что-то тяжелое, оседающее на груди. Джона расправляет ее мимолетным прикосновением.
Вот. Теперь можешь открыть глаза.
Что это? спрашиваю я, протягивая руку к вещице. Поднимаю кулон на свет, и мои пальцы нащупывают прохладный металл. На цепочке, сверкая полировкой, висит изящный самолетик из белого золота.
Это твой настоящий рождественский подарок. Парень, который его делал, потратил чуть больше времени, чем планировалось.
О боже он
Этот самолетик выполнен чрезвычайно точно и содержит самые мельчайшие детали, вплоть до окон, дверей, лопастей пропеллера и колес. Крошечные крылья, подмигивая мне, когда их грани ловят послеполуденный солнечный свет, проникающий в гостиную через эркерное окно, покрывают маленькие бриллианты.
Но мое внимание приковывает крошечная деталь на хвосте миниатюрная копия логотипа «Дикой Аляски». И меня тут же захлестывают эмоции.
Он прекрасен.
Будешь его носить?
Да! Непременно.
Буду носить его с гордостью.
Получше, чем та охотничья куртка, которую ты возненавидела? Джону выдают уголки его рта.
Так это была шутка?
Конечно, это была шутка, ухмыляется он. И она того стоила. Ты такая дерьмовая актриса.
Боже, какой же ты иногда придурок.
Выпускаю из рук кулон, чтобы с силой стукнуть Джону в грудь. Чувствую вибрацию его негромкого смеха на кончиках пальцев, пока его руки ложатся на мои бедра, согревая тело даже сквозь два слоя одежды.
Спасибо тебе, уже с раскаянием произношу я. Он просто великолепен, Джона. Правда. Это самое красивое украшение, которое у меня есть.
Не стоит удивляться. У Джоны всегда был отличный вкус в этом убедилась, когда впервые вошла в его дом. Тогда ожидала увидеть унылую холостяцкую берлогу с валяющимися повсюду обглоданными свиными ребрышками и пустыми банками из-под пива.
Он глубоко вздыхает, его улыбка исчезает.
Но я не могу взять на себя всю ответственность за него. Джона держит маленький золотой самолетик между большим и указательным пальцами. Этот кулон не только от меня.
Его бледно-голубые глаза поднимаются вверх и встречаются с моими. Он сглатывает.