Так он, значит, против обычных предосторожностей?
Он всегда был упрям как осел. В колледже говорили, что если тебе требуется, чтобы старина Громобой сделал что-то, попроси его ни в коем случае этого не делать. К тому же он принадлежит к разряду пренеприятных людей, которые решительно ничего не боятся. И чертовски заносчив к тому же. Разумеется, он против. Он не желает, чтобы его защищали. Он желает изображать Гарун-аль-Рашида и слоняться по Лондону, оставаясь таким же неприметным, как угольный ящик в раю.
Да, рассудительно проговорил Фокс, позиция не очень умная. Этот джентльмен мишень номер один для любого охотника до покушений.
Зануда вот он кто. Конечно, вы правы. Каждый раз, как проталкивает очередной кусок своего промышленного законодательства, он обращается в мишень для какого-нибудь экстремиста. Черт подери, Братец Лис, да всего несколько дней назад, когда он надумал отправиться на Мартинику с широко разрекламированным визитом, какой-то прохвост выпалил в него в упор. Промазал и сам застрелился. Арестовывать было некого. А Громобой, радостно сверкая глазами и зубами, покатил дальше, стоя на сиденье автомобиля, выставив напоказ свои шесть футов и пять дюймов, так что его эскорту каждый дюйм дороги показался милей.
Похоже, он малый что надо.
Тут я с вами спорить не стану.
Совсем я запутался с этими зарождающимися нациями, признался Фокс.
Не вы один.
Я хотел сказать вот эта Нгомбвана. Что она собой представляет? Вроде бы независимая республика, но при этом как бы член Британского Содружества, однако если так, то почему она держит в Лондоне посла, а не полномочного представителя?
Вот именно, почему? Главным образом благодаря маневрам моего закадычного друга Громобоя. Они все еще состоят в Содружестве. Более или менее. То есть, с одной стороны, состоят, а с другой вроде бы и нет. Все формальности соблюдены, но при этом у них полная независимость. Все пышки и ни единой шишки. Потому-то он и настоял, чтобы его представитель в Лондоне именовался послом и жил в таких апартаментах, что и великой державе было бы незазорно. Это исключительно его заслуга, старины Громобоя.
А что думают о визите его люди? Здешние, из посольства. Посол и все прочие.
Перепуганы до смерти, но при этом твердят, что с президентом не поспоришь, с таким же успехом можно уговаривать ветер, чтобы не дул. Он вбил себе в голову еще в те времена, когда учился здесь и потом практиковал в Лондоне в качестве барристера, что раз Великобритания не имеет, сравнительно с прочими странами, серьезной истории политических покушений, значит, и в будущем их опасаться не приходится. И должен сказать, идея эта на свой безумный манер довольно трогательна.
С другой стороны, он все равно не сможет помешать Специальной службе делать свое дело. Во всяком случае, вне посольства.
Он может причинить им массу неудобств.
Ну так какова процедура, сэр? Вы дожидаетесь его прибытия и падаете ему в ножки прямо в аэропорту?
Ничуть. Я вылетаю в его распроклятую республику завтра на рассвете, а вы тут в одиночку разгребаете дело Дагенхэма.
Ну, спасибо. Привалило-таки счастье, пробурчал Фокс.
Так что я, пожалуй, пойду укладываться.
Не забудьте взять старый школьный галстук.
До ответа на эту глупую шутку я не снизойду. Уже у двери Аллейн остановился. Забыл спросить, спохватился он. Вам не приходилось встречаться с человеком по имени Сэм Уипплстоун? Из МИДа.
Я в этих кругах не вращаюсь. А что?
Он считался своего рода экспертом по Нгомбване. Кажется, недавно ушел на покой. Милый такой человек. Когда вернусь, надо будет пригласить его пообедать.
Вы думаете, он мог сохранить какое-то влияние?
Вряд ли можно ожидать, что он бухнется перед Громобоем на колени и станет умолять, чтобы тот пошевелил немного мозгами, если хочет их сохранить. И все же кое-какие смутные надежды у меня есть. До скорого, Братец Лис.
Сорок восемь часов спустя облаченный в тропический костюм Аллейн вышел из президентского «роллс-ройса», встретившего его в главном аэропорту Нгомбваны. Изнемогая от жары, он поднялся по грандиозной лестнице, вдоль которой спиной к нему замер строй руританских гвардейцев, и оказался в созданной кондиционерами прохладе президентского дворца.
Взаимодействие на высшем уровне принесло плоды в виде полновесного и мгновенного приема, какого удостаиваются только «особо важные персоны».
Мистер Аллейн? поклонился молодой нгомбванец, украшенный золотыми кистями и аксельбантами адъютанта. Президент так рад вашему приезду. Он примет вас сразу. Хорошо долетели?
Аллейн последовал за небесно-синим мундиром по роскошному коридору, из которого открывался вид на экзотический парк.
Скажите, спросил он по пути, каким титулом полагается пользоваться, обращаясь к президенту?
«Ваше превосходительство», обернувшись, ответил адъютант. Господин президент предпочитает эту форму обращения.
Благодарю вас. Аллейн вошел за своим поводырем во внушительных размеров приемную.
Весьма представительный, широко улыбающийся секретарь сказал что-то по-нгомбвански. Адъютант перевел:
С вашего разрешения мы пройдем прямо к нему.
Двое стражей в щегольских мундирах распахнули двойные двери, и Аллейна ввели в необъятный зал, в дальнем конце которого сидел за громадным столом его старый школьный приятель Бартоломью Опала.
Суперинтендант Аллейн, ваше превосходительство, господин президент, сэр, торжественно провозгласил адъютант и удалился.
Его гигантское превосходительство уже не сидело, но приближалось к Аллейну легкой поступью профессионального боксера. Колоссальный голос взревел:
Рори Аллейн, клянусь всем святым!
Ладонь Аллейна потонула в лапище президента, а спина получила несколько увесистых хлопков. Стоять навытяжку и кланяться, сгибая только шею, что, по представлениям Аллейна, отвечало этикету, оказалось делом затруднительным.
Господин президент начал он.
Что? Глупости, глупости! Фигня, дорогой мой, как мы выражались в «Давидсоне».
«Давидсоном» назывался пансион при прославленной школе, в которой оба некогда обучались. Громобой был слишком консервативен, чтобы заботиться о словах. Аллейн увидел, что он-то как раз надел старый школьный галстук. Больше того, на стене за президентской спиной висела в раме большая фотография «Давидсона» с группой мальчиков, в заднем ряду виднелись и они с Громобоем.
Давай-ка присядем, басил Громобой. Куда бы нам? Да вот сюда! Садись, садись! Как я тебе рад!
Волосы его, похожие на циновку из стальной проволоки, уже начали седеть и напоминали теперь дамскую шляпку без полей. Огромный торс основательно раздался, белки глаз чуть налились кровью, но Аллейн, словно в двойной экспозиции, видел сквозь эту фигуру выточенного из черного дерева юношу, который сидит у камина, держа в руке бутерброд с анчоусом, и говорит: «Ты мой друг. До сих пор у меня здесь друзей не было».
Как хорошо ты выглядишь, восторгался президент. И как мало переменился! Куришь? Нет? Сигару? Трубку? Да? Ну так кури. Ты, разумеется, завтракаешь с нами. Тебе уже сказали?
Я ошеломлен, только и мог вымолвить Аллейн, когда ему наконец удалось вставить слово. Еще минута и я забуду все протокольные тонкости.
Забудь о них прямо сейчас. Тут же нет никого. К чему они?
Мой дорогой
Громобой. Ну-ка, выговори это слово. Я его уже сто лет не слышал.
Боюсь, я едва не произнес его, когда вошел. Мой дорогой Громобой.
Президент просиял неожиданно щедрой улыбкой, производившей точь-в-точь такое же впечатление, как прежде.
Вот и ладно, негромко сказал он и, помолчав, добавил: Видимо, мне следует спросить, что стоит за твоим визитом. Ваши официальные лица, как ты знаешь, не очень многословны. Они сообщили только, что ты приезжаешь и был бы не прочь меня повидать. Я, разумеется, страшно обрадовался.