Астрофизик вскочил со стула и закричал: «Хватит уже! Нет ни рая, ни ада все это трепотня древних евреев!» Он покосился на отца Паисия, а тот вдруг согласился: «А ведь правда!»
Богослов глухо хихикнул, а я осторожно напомнил батюшке, какая профессия приносит ему доход. Он временно остепенился, но продолжал смотреть на нас блуждающим и воспаленным взглядом: похоже, астрофизик пробудил в отце Паисии угасшие экзистенциальные бури. Психолог помешивал чай, поглядывая на батюшку взглядом опытного диагноста.
Я нашел в архиве Эйпельбаума незавершенную рукопись его биографии, созданную неким Крамарником, обратился к нам профессор филологии, сердито поглядывая на ложечку психолога, постукивающую о чашку. Оценить рукопись по достоинству трудно, поскольку автор не смог ее завершить.
Почему же? спросил я, предчувствуя, что ответ меня не порадует.
В процессе изучения жизненного пути Натана Крамарник повредился умом. По пути в лечебницу он уверял угрюмых санитаров, что смысл жизни в радости, которая невозможна без свободы. Говорят, Крамарник до сих пор не излечился, но при этом совершенно счастлив. Однако
То есть, перебил я филолога, вы хотите процитировать труд сошедшего с ума исследователя?
Исследователя досумасшедшего периода, филолог, схватив психолога за руку, властно приостановил помешивание чая. Мне кажется, собрав бородку в кулак, ядовито заметил он, все, что можно было размешать, размешано. Позволите зачитать?
Я недоуменно пожал плечами; то же самое сделали члены редколлегии. Филолог воспринял это как одобрение.
Там есть интересные мысли, касающиеся загадки, с которой мы столкнулись: как объяснить кардинальные перемены, происходившие с Эйпельбаумом? Как объяснить, что он мог мгновенно оставить все, чему поклонялся и чему учил, и с лютым энтузиазмом направиться в противоположную сторону? У меня, конечно, есть своя гипотеза. А вот версия Крамарника:
«Происходящие с Натаном перемены невозможно понять, если не учитывать «великих пауз Эйпельбаума». Так я предлагаю называть мгновения, минуты и часы, когда Натан словно исчезал для мира и возвращался неизвестно откуда обновленным и просветленным. Он оглядывался вокруг недоуменным взглядом, который напоминал взгляд новорожденного своим изумлением и чистотой, и доставал из кармана заранее заготовленную бумажку, где его рукой было написано, кто он: имя, фамилия и род занятий на момент, предшествовавший «великой паузе». Обычно Натан оставался крайне недоволен прочитанным, тяжело вздыхал и приступал к своим, как он говорил, «метафизическим кувырканиям».
«Метафизические кувыркания» произвели тяжкое впечатление на наш коллектив. Вернее, как-то болезненно его взбодрили, и мои коллеги принялись «метафизически кувыркаться» выдвигать гипотезы, совсем уже выходящие за рамки здравого смысла. Цитировать я их не стану.
Я вынес окончательное решение: поскольку все наши предположения, собранные в первую главу исследований, никуда не годятся, то и публиковать мы их не будем. Запрем в сейф (я решительно собрал все находящиеся на столе черновики) и оставим их там для тех ученых, которые будут исследовать уже нас. Как я и предполагал, моим коллегам такое предположение польстило, и они величаво застыли, словно позируя будущим скульпторам. Лишь психолог егозил на своем стуле, уязвленный, что мы игнорируем его научные интересы.
Ох эти ученые. Чистые дети.
Угостив всех йогуртом с мюслями, я повел наше заседание к долгожданному финалу:
Итак. Мы начинаем с момента, когда Натан внезапно и необъяснимо прекратил свою деятельность на ниве любовных отношений, и впал, по его словам, «в духовный паралич».
Крамарник, которому я в этом случае склонен верить перехватил инициативу неутомимый психолог и обратился к филологу: Да-да, и я читал его незавершенный труд. Так вот, он называет этот период в жизни Натана «эпохой тьмы и страдания, длившейся вплоть до появления чудесного енота». Вот, смотрите, и психолог зачитал нам цитату из исследования Крамарника:
«Порой Натана видели в гастрономе: погруженный в себя, ничего не замечающий, кроме своей авоськи, стоял он в очереди в кассу посреди простого народа. Порой он замирал, мешая продвижению вперед и вызывая гнев позади стоящих. Его щетина была пятидневной, перешла в шестидневную, стала двухнедельной, после чего превратилась в бороду. Вскоре Натана стали замечать курящим у подъезда в несвежем домашнем халате. Он неуверенно улыбался соседям, никого не узнавая»
Пьянь, брякнул отец Паисий.
«Природа страдания нам неизвестна», сердито продолжал психолог.
Ох ты ж господи! покачал головой батюшка. Природа страдания!
От меня, как и от Крамарника, продолжал психолог, не ускользнуло, с какой ненавязчивой настойчивостью в дневниках этого периода Натан намекает, что травма нанесена женщиной. Я полагаю, что именно эта травма и заставляла Эйпельбаума вести себя самым отчаянным образом, так, будто инстинкт самосохранения у него полностью атрофирован.
Я лично не верю, что несчастная любовь могла перекорежить могучий и увертливый дух Натана, что она явилась причиной всех его деяний, произнес я на сей раз мягко, пытаясь не обидеть психолога. Такого же творческого и научного скептицизма я жду от всех вас.
Чай, Натан не француз какой-то, резонно заметил отец Паисий. Это у них все в штанах начинается и там же заканчивается. Тут другое Тут тоска высшая, тут высота невзятая
У отца Паисия, как я заметил, была такая особенность: он вслушивался в звучание своих слов, будто мог по достоинству оценить их только после произнесения. Так, прослушав собственную тираду, батюшка возмутился:
Не надо сочинять! Где просто, там ангелов до́ ста, где мудрено там ни одного! Запойный был ваш Натан! Вот и все паузы, вот и все перемены, вот и все загадки! За-пой-ный!
Одно несомненно, продолжал я, демонстративно игнорируя батюшку. Не будь «страдания, природа которого нам неизвестна», Натан не сделал бы единственного за тот период публичного заявления: о намерении принять буддизм. Поскольку Эйпельбаум к тому времени уже был знаменит, его решение в буддийских кругах восприняли благосклонно.
Поразительная правда! вклинился богослов. И это требует отдельного
Я прервал богослова. Не позволив нам снова уйти в пустопорожние дискуссии, я распределил исследовательские роли: психолог нес ответственность за реконструкцию чувств и мыслей Эйпельбаума, филолог отвечал за стиль, богослов и батюшка за мистическое и надмирное, историк журналистки за все, что касается его сферы, а от политолога мы ждали общественно-политического анализа. На плечи астрофизика ложилась финальная часть нашей работы: когда мы, разделавшись с «преступной многоликостью Натана» (определение батюшки), приступим к исследованию его космической эпопеи.
С Богом! перекрестил каждого из нас отец Паисий, трижды осенил крестом себя, и бурная река науки понесла нас в океан
Картина третья
Натан Эйпельбаум спасает Россию
Явление енота
10 апреля к Натану Эйпельбауму вместе с посланием далай-ламы прибыл гималайский енот по имени Тугрик.
Письмо далай-ламы было исполнено надежды на благоденствие Натана в лоне великой религии, а енот внес в душу Эйпельбаума умиротворение. Весь день он радовал Натана, вставая на задние лапки и умильно выпрашивая орешки. На сердце Натана становилось все светлее. Быть может, оно предчувствовало, что Тугрик станет другом Натана до самого конца его беспокойных дней. Но сейчас, скармливая еноту орешки, Эйпельбаум этого предположить не мог.