И принялся полоскать хвост в деревянной кадке, дорисовал картину отец Паисий. Как утверждают свидетели, поспешно добавил он.
В то же время нам известно иное, перебил нас с батюшкой психолог, хотя я уже намеревался загнуть и безымянный палец. Мы знаем, что на выходе из бани енот сказал Эйпельбауму: «Я прибыл с гималайских гор, чтобы тебе было легче стать самим собой. Ведь, надев маску, легче говорить от сердца. Я твоя маска».
Заметьте, вступил филолог. Енот разговаривал в том же стиле, что и Натан. А единство стиля, я вам доложу, штука покрепче единомыслия. Язык это больше, чем кровь, вы же помните?
Также енот говорил: «Я огневое прикрытие твоей отваги и щит твоего бесстрашия», весомо произнес политолог и как бы вскользь добавил: По моим данным.
Богослов, вызывая недовольство политолога и филолога, вступил в дискуссию:
Как же нам соединить эти противоположные версии? Енот помог Натану проявить свою истинную сущность? Или Натан помог животному стать влиятельным политиком? Иными словами: есть ли у нас основания утверждать, что енот это политическое альтер эго Эйпельбаума? Или же Натан попал под мистическое влияние гималайского четвероногого и действовал по его воле?
Мы загрустили, подавленные грузом неразрешимых вопросов.
Теперь вы понимаете, почему я с самого начала настаивал, что в наших рядах должен появиться зоопсихолог? обвел я собравшихся победоносным взглядом. Но торжествовал я недолго: тайна трепетала и дразнила, а постичь ее мы не могли даже коллективными умственными силами.
Растолкуйте мне, недалекому, взмолился отец Паисий, хотя бы одно растолкуйте: откуда взялся гигантский самовар в квартире Натана? Не енот же его смастерил? Он что, вскричал батюшка, он что, умел паять?!
Богослов закурил трубку. Ореховый табак окружил нас так плотно, словно мы оказались под воспламенившимся орешником.
Мы молчали. Лишь батюшка стонал в ореховом дыму: «Если енот умел паять, то все кончено»
Мир входящим
Натан облачился в крестьянское платье, стал питаться исключительно щами и кулебяками, а спать ложился в огромном самоваре.
Вскоре по Москве разнесся слух поначалу с оттенком осуждения и комизма, а потом преклонения и восторга, что некий изумительный еврей поселился в самоваре и произносит оттуда настолько проникновенные славянофильские речи, что тают сердца даже самых закоренелых либералов. Говорили, что сторонники Запада и прогресса прямо там, у чудесного самовара, надевают лапти, навеки отрекаясь от модных европейских туфель; менеджеры среднего и высшего звеньев бросают наземь свои айфоны и берут в руки плуги, пытаясь вспахать паркет в квартире Эйпельбаума.
Кто приходил просто поглазеть на чудесного енота и поразительного еврея, тот неизбежно становился адептом. Тех, чья душа предчувствовала, что Россия стоит на особом, неведомом даже ей пути, встреча с Натаном потрясала до самых глубин, а порой и глубже.
Приходящих к Натану Самоварцу принимал енот.
Держа спину прямо и с достоинством, что абсолютно несвойственно енотам в дикой природе, он чинно предлагал гостям снять верхнюю одежду и обувь. Исполненный непостижимого символизма и полнейшей таинственности, он проводил гостей по узкому, даже тесному коридору, увешанному портретами Аксакова, Тютчева и других великих славянофилов. Подле каждого портрета енот останавливался и кланялся в пояс.