Мне дует, тут же сообщила пациентка.
Я сделал поток кислорода чуть меньше и спросил:
Так лучше?
Как на даче, пробормотала она.
Четвертым пациентом был доктор. Тоже с инсультом. И тоже с хорошей динамикой, что очень радовало. Он уже дышал сам и мог двигать руками и ногами. Его ежедневно навещали, многие звонили узнать о состоянии. Значит, человек хороший. Эх, если бы здоровье больного зависело от внимания окружающих, то наш коллега должен был уже бегать вокруг больницы
А вот его сосед, находящийся на искусственной вентиляции легких уже больше недели, не будет ни бегать, ни дышать. Никогда. Фатальное кровоизлияние в мозг, несколько операций, глубокая кома и неблагоприятный для жизни прогноз. Остался только вопрос времени: когда остановится сердце? Постояв около него с ощущением бессилия, я двинулся к следующему пациенту.
Послеоперационный больной, лежавший на шестой кровати за ширмой, тут же открыл глаза.
Доктор, позвал он. А вы видели, как меня оперировали?
Нет, а что? удивился я вопросу.
Да просто хотел узнать Мозги там в порядке? И он осторожно потрогал забинтованную голову указательным пальцем.
Не волнуйтесь, улыбнулся я и поправил ему дренаж. Я читал данные о ходе операции, все в полном порядке, доктор ваш мозг даже не задел.
Спасибо! И больной с облегчением закрыл глаза.
Около седьмой пациентки я снова вздохнул. Молодая женщина выжила после кровоизлияния, но у нее формировалось вегетативное состояние, и все наши усилия не допустить этого были впустую
Анжела сидела на своем посту за столом и заполняла очередной журнал.
Доктор, идите спать, не оборачиваясь, сказала она и негромко добавила: Хоть мешать не будете.
Спать мне хотелось весь день, начиная с утра, часов с пяти, когда нас с женой разбудили соседи. Осень в Петербурге стояла теплая, окна на ночь мы не закрывали, позволяя свежему ветру с Невы заполнять нашу комнату. Кстати, с ветром и залетели вопли сограждан, возвращавшихся откуда-то под утро
Не до сна, усмехнулся я. Мне еще писанины часа на полтора!
Так идите и пишите! Хватит тут шариться, больных разбудите. И она снова уткнулась в журнал. Перед ней на столе, словно статуэтка, стояла бутылка кока-колы.
«Капитан! Пока все спокойно!» вспомнил я сквайра Трелони из нашего фильма «Остров сокровищ» и отправился в ординаторскую.
«Листы скорби» так когда-то назывались истории болезней немым укором громоздились на столе, напоминая одновременно Вавилонскую и Пизанскую башни. «Что может быть хуже заполнения листов осмотра, особенно ночью?» задал я себе вопрос, но подходящего ответа не нашел. Навалились такая тоска и усталость Я бросил взгляд на диван: старый, продавленный, вытертый, но такой притягательный, когда время за полночь, ноги гудят, а в голове полное отсутствие и мыслей, и эмоций. Словом, то состояние, к которому стремился Шри Ауробиндо со своими учениками.
«Полчаса!» пообещал я себе, как Штирлиц, и вырубился раньше, чем закрыл глаза.
Доктор, у нас «остановка»! Голос медбрата, словно взрыв, прозвучал в моей голове.
Проснулся я, когда уже вбегал в реанимационный зал. В мозг иглами впивались звуки тревоги, издаваемые монитором. Медсестра сильно и ритмично давила на грудь больного, проводя закрытый массаж сердца. Это был доктор, которого я только что осмотрел! Что могло с ним произойти?! Медбрат Паша уже держал наготове ларингоскоп и интубационную трубку. Перехватив на ходу инструмент и бросившись к изголовью кровати, я отметил, что у пациента выраженный цианоз кожных покровов. Анжела на мгновение остановилась, давая мне возможность засунуть трубку в трахею, и после моего крика: «Качай, качай!» продолжила сдавливать его грудную клетку. Я вдувал мешком Амбу[2] кислородную смесь в легкие, пока Паша подкатывал аппарат ИВЛ, истошно вопящий тревожными сигналами. Пульса на сонной артерии не было, на мониторе ползла изолиния. Подключив больного к аппарату, я сменил Анжелу и продолжил ритмично нажимать на грудину. Мышцы рук уже ныли, я обливался потом. Медбрат включал дефибриллятор.
Еще адреналин? Анжела стояла со шприцом.
Давай, давай! Я бросил взгляд на монитор: изолиния убивала.
Доктор, полчаса уже качаем, сочувственно напомнил мне Паша.
Да без толку. Анжела стянула перчатки и вытерла мокрый лоб.
Я тебе дам без толку! прикрикнул я на нее. Еще адреналин. Еще разряд
Я и сам видел и понимал, что пациент умер. Он уже был мертвый, когда мы только начали его реанимировать. Все наши действия были напрасны, мы не могли его оживить.
Черт! Я стукнул кулаком по спинке кровати. Анжела с Пашей молча смотрели на меня. Затем Паша отключил ИВЛ и пиликавший монитор. Неожиданно настала тишина. Анжела перекрыла капельницу.
Черт! Я содрал с себя перчатки. Как это могло случиться? Он же был самым стабильным из всех! Слабость в ногах и тошнота заставили меня дойти до стула и упасть на него. Вы это понимаете? Он единственный не мог вот так взять и умереть!
Доктор, а я? вдруг раздался испуганный голос с кровати, отгороженной ширмой. Послеоперационный больной проснулся и с ужасом наблюдал за происходящим.
Не волнуйтесь, ответил ему Паша, доктор про больных говорит, а вы у нас уже здоровый. Так что не обращайте внимания, мы тут просто работаем, но уже закончили
Я откинулся на спинку вертящегося стула. Мне было плохо. Сердце колотилось, проваливалось куда-то, и как сквозь пелену я слышал голоса санитарки: «Доктор, поможете труп переложить? Он тяжелый»; медсестры: «Оставь доктора в покое видишь, его самого надо реанимировать»; медбрата, обращавшегося к санитарке: «Угомонись, мы еще труп не подписали»
Я заперся в ординаторской. Давно не было так скверно. Усевшись на диван, я уставился на стену напротив.
Был человек и нет Что могло произойти? Я же его смотрел, перед тем как уйти, никаких признаков надвигающейся катастрофы не было, он находился в сознании, стабильный Чего я не заметил? Может, это тромбоэмболия? Ее-то не предвидеть.
Я ударил кулаком по подлокотнику. Внутри несчастного дивана что-то оборвалось. Все можно пережить, кроме смерти. Она приходит быстро, уносит безжалостно Что за чушь я несу? Я почувствовал, как это «ужасаться ужасом безумным»
Пациенты в реанимации умирают часто, и пора бы уже привыкнуть к этому. Трагедия случается тогда, когда умирают те, кто мог бы жить. Сколько ему было? Сорок? Я с трудом встал, прошел до стола, шаркая по стертому линолеуму, и взял его историю болезни. Тридцать восемь лет. Еще вчера я сказал его жене, что состояние улучшилось
Пока я констатировал смерть записью в истории болезни и раздумывал, когда звонить жене пациента лучше, наверно, утром, а не посреди ночи, в ординаторскую заглянул дежурный нейрохирург.
Привет! Я смотрю, у вас место освободилось? Мы сейчас «травму» в операционную берем, можно потом к вам? деловым тоном поинтересовался он.
Да, можно к нам, кивнул я устало.
Жизнь должна продолжаться. И я снова вышел в реанимационный зал. Умерший пациент был уже переложен на старую железную каталку и накрыт черным, неприятного вида чехлом. Медсестра собирала шприцы, пустые ампулы, выключала инфузоматы. Медбрат снимал пластиковые шланги с аппарата ИВЛ. Санитарка обрабатывала пустую кровать пустое место, где только что лежал живой человек, а скоро ляжет другой новый пациент.
Нейрохирурги травму берут оперировать, сообщил я своей бригаде, потом к нам привезут.
Во сколько? поинтересовалась Анжела.
Я пожал плечами.
Слушай, а во сколько тревога сработала? Мысли помимо моей воли возвращались к умершему доктору.
Тревога? Вы меня, что ли, имеете в виду? Анжела проходила мимо, но остановилась и посмотрела на меня с усмешкой. Как заметила, так и закричала. И она продолжила движение.