Только через месяц я вернулся в Милан. В первый же день мне понадобилось быть зачем-то в знаменитой галерее Виктора-Эммануила. Я пошел туда и только что уселся пить кофе около знаменитого ресторана Biffi, как увидел мою монцскую знакомую выходящую с пачкой нот в руках из знаменитого музыкального магазина Джулио Реккорди. Кровь так и прилила мне к щекам. Стыдно было. Вспомнил я и неисполненное обещание, и ту мольбу, какая слышалась в ее голосе, когда она просила у меня русских газет и книг. В первый момент я хотел было уйти внутрь ресторана Биффи, да надо было сначала расплатиться с «cammeriere», а его здесь скоро не дозовешься. Между тем Анна Васильевна, как она назвала себя в первый раз, шла прямо по направлению ко мне.
Оставалось одно самому ей двинуться навстречу Я так и сделал.
Когда она увидела меня и вспыхнула, я по выражению ее глаз догадался, что эта встреча ей совсем неприятна! Еще бы! Она даже опустила их и хотела пройти мимо, но тут я сам заговорил:
Анна Васильевна! Не знаю, как и прощения у вас просить
Вы о чем это? Здравствуйте.
По своему обыкновению она не подала руки.
Как, вы о чем? Я вам наобещал и книг, и журналов И все это забылось разом.
Я уже привыкла к этому. На русскую аккуратность полагаться все равно все равно, что на ветер.
Слава Богу!
Что вы это?
Вы браниться начинаете, следовательно, не так сердитесь. А я! Я, ей Богу, только сейчас вспомнил о своем обещании, как вас увидел. Вовсе не до того было.
Дела?
Да.
Ну разумеется. У нас всегда дела.
Меня даже не было в Милане это время. Я ездил на Ривьеру.
Что, хорошо там?
Да! Море
Ах, как бы я хотела к морю! страстно вырвалось у нее.
Что же вам мешает? Сели, четыре часа и вы там.
Да, но меня доктора не пускают. Да притом!.. И она не закончила.
Я взглянул на нее пристально. Чахоточный румянец уже весь в точку сосредотачивался на скулах, глаза ввалились глубже. Синие круги вокруг них и рта сделались резче. Синими пятнами казались впадины у висков, бледное ухо без румянца, безжизненное как бумага; дышит она с усилием, нос заострился.
А вы бы не обращали внимания на докторов и ехали
Да. Я, может быть так и сделаю. Поеду в самом деле. И скоро поеду! с нервной веселостью заговорила она. А знаете, вы, собственно говоря, отлично сделали, что не исполнили тогда своего обещания.
Почему? Вы получили от другого?
О, нет! Где получишь? Здесь не у кого взять!.. Но, знаете, я уж так замерла, перестала думать о России, почти не тянет домой Все-таки легче. А тут явились бы книги, газеты и вспомнилось бы. А этого теперь не нужно, не следует. Да, разумеется, не следует, словно сама с собою говорила она, опустив глаза вниз. Не тянет Без книг лучше.
Какая вы загадочная! вырвалось у меня.
Нет, я не загадочная Я совсем простая даже. Только не надо. Я помню один раз у Куццани здесь русский зимний вид встретила. Поле, засыпанное снегом, и избу, похожую на сугроб, под безлистной березой. Чуть не уехала в тот же день.
Да кто ж вам мешает? вырвалось у меня.
Не следует, не надо. И я тоже! Заговорилась с вами и разбередила опять. Прощайте.
Постойте. Теперь я уж исполню свое обещание. Вы все там живете?
Нет, нет! Я уже переехала, как-то испуганно заговорила она. Я здесь, я теперь здесь в Милане. Прощайте, прощайте, пожалуйста И, не оглядываясь, она торопливо пошла вперед. Только в конце галереи, чтобы передохнуть, остановилась не секунду, переложила ноты из одной руки в другую и исчезла.
«Странная», только и мог заключить я.
Но случай, как нарочно, пришел на помощь. Не успел я отойти на несколько шагов, как мне навстречу попался один из жидков, поющих в Италии. Бердичевский уроженец, здесь он выдавал себя за черноморского казака.
Son oil cosacco del Mare-Negro! объяснился он на своем итальянском языке.
Давно ли вы за нашево знакомава ухаживаете? обратился бесцеремонно ко мне этот «будущий Девойд» (все они ведь будущие!), очевидно, заметив меня с Кропотовой.
За какой знакомой? не понял я.
Ну за этово самово дама? Она моя знакомова. Она сиби живет, знаете, ув один меблированнаго квартир, где и мы, русскаво артисты, живом.
Где же это? заинтересовался я.
Где? Сейчас тут, Via Solferino, двадцать пять.
Кто же там еще из русских?
Этот булван Соков.
Я знаком с Соковым; чем же он болван, он, напротив, очень талантливый и хороший человек.
Пождравляю вас Какова у него голос?
Тенор, насколько я знаю.
Тенор? А где у него «ля», и он выставил кривую ногу вперед и, отбросив корпус назад, протянул перед собой корявую лапу. «Соль-ля-си» Вот «ля» настоящего. Надо чтоб жвук с нижний бруха сшел Знаете, с кишков.
Ну я ваших тонкостей не понимаю. Так эта дама, с которой я говорил только что, живет в Via Solferino?
Госпожа Снегурева
Как ее зовут? изумился я.
Снегурева!..
Я окончательно потерял всякую способность понимать.
Вы не врете?
Зачиво мне врать, вы мне за это денег не дадите.
Я только развел руками. То Кропотова, то Снегурева!
Теперь, разумеется, я уж не мог ей послать книг. Это значило бы нарушить ее инкогнито, навязываться с непрошенными и далеко нескромными услугами. А между тем она интересовала меня очень. Ее печальные и кроткие в тоже время глаза неотступно смотрели на меня. И голос, грустный, надтреснутый, точно, говоря, она боялась расплакаться, слышался мне часто, когда я оставался один.
Через несколько дней после того, каюсь, я все-таки отправился на Via Solferino к своему приятелю Сокову.
Еще подымаясь по лестнице вверх, я понял, что это был «музыкальный» дом. Изо всех квартир слышались здесь сольфеджио, гаммы, экзерсисы всех сортов и школ. Там гудел бас «проклятие» из «Жидовки» Галеви; тут визгливое сопрано надсаживалось над вокализами Конконе; выше баритон осиливал хроматическую гамму, точно дрова вез в гору; тенорок какой-то «Salve divina casta е pura» выл так, что спой он действительно нечто подобное перед домом Маргариты, «прекрасная мадамиджелла» швырнула бы в него совсем не поэтически кочергою с балкона. Кошачий концерт совсем! Наши соотечественники помещались в четвертом этаже. Двери мне отворил бравый малый с выпученными глазами и таким ошалелым выражением лица, точно он сию минуту получил от кого-нибудь оскорбление действием. Я вообще заметил, что именно вид в одно и тоже время обиженный, раздраженный недоумевающий имеют «артисты» этого разряда.
Signor Sokoff?
Первая дверь налево. Эй! Signor Sokoff! заорал он на весь коридор.
Мой приятель выскочил на зов.
Вот не ожидал! Отлично, что зашли. Прекрасное дело.
Я вам не помешал работать?
Нет, я уже закончил.
А к профессору когда?
Я окончил с профессором. Бросил совсем это Ну их к черту! Знаете, этаких шарлатанов, как здешние «маэстро», поискать! Никуда не годятся. Решил заниматься сам.
Соков помещался в крошечной комнате, половину которой занимало пианино, а другую кровать. Между ними стоял только умывальный столик, стул перед пианино спинкой упирался в кровать. В углу крошечный письменный стол. Большое окно с балконом было закрыто деревянными жалюзи. В комнате вследствие этого оказывалось темно, как в душе нераскаянного грешника.
Тут нам Господь Бог дал нового соотечественника.
Хориста, собирающегося затмить Девойда?
Да, а вы почему знаете? засмеялся он. Вот экземпляр! И зачем только все они сюда едут. Каждый русский, поющий здесь с успехом, притягивает за собою целую дюжину вот этаких неудачников. Ведь этот Гиршман пел себе в опереточном хоре, копил целые десять лет деньги, добил до тысячи и, узнав, что здесь с большим успехом поет Абрамов, полетел сам в Италию. А другой мой сосед еще лучше. Это «бывший» певец ну, сломал ногу, на сцену не годится, сейчас же сделался профессором и за франк дает уроки. И какая это нищета, если бы вы знали! Ведь из-за франка он бьется, бьется и трепещет даже, потому что на этот жалкий франк еще пять ртов раскрыты. Зазевайся, живо слопают. Недавно тут поселилась наша соотечественница.