И ведь и женщина и мужчина составляют метафизическое единство. Но женщина и мужчина составляют и крайнюю противоположность и взаимоотрицание. Но в акте трансцендирования они положены поверх сказанного в актуальное совмещение этого противоречия в невозможную данность без отмены исходных посылок.
Дух Отрицания позиционирует себя как ИНОЙ ЛОГОС.
И следует добавить к этому, что в мифологическом измерении Азазил-Дух Отрицания распят внутренним противоречием диалектического парадокса. И в нём распят СМЫСЛ этого мира. Но восполнение изъяна мира и снятие с распятия приходит в перманентном разрешении мифологемы парадокса посредством паллиативной меры в перманентности измерения, а не абсолютно СВЫШЕ. Так что при восполнении этого изъяна образуются новые иные изъяны.
«В этом мире он жертва». Это не определение, кем именно и где он принесён в жертву. Это отражение (определение) в сущих содержания его миссии.
«в мифологическом измерении Дух Отрицания распят внутренним противоречием диалектического парадокса».
Может быть, он был светлым ангелом И вот распят на Древе Познания. Чтобы оно возрастало. Кто принёс его в жертву?
Но он повинен в том, что в мир пришло знание. А есть что-нибудь более ужасное?
Возможен ли финал метафизической драмы без спасения Духа Отрицания? Иначе не будет полноты искупления и спасения. Но надо ещё осмыслить меру его вины в том, что в мир вошло Зло. Ранее я писал о Видении Иезекииля, сопоставляя действие огня с действием распятия. Так что Дух Отрицания содержит потенциал огненности. И даже создан из огня. В нём распинается СМЫСЛ Сгорает в огне. Но восстановиться может только в свете Единого. И вспомним Гераклита с его фрагментом об огне. И то, что Дух Отрицания игра Божественного Ребёнка.
О ЗНАНИИ
Всё по своему прообразу совершенно просто и есть одно.
«Я» не имеет изначального значения. Следует уклоняться от навязчивой идеи, что в центре своих отношений человек-как-сущее и Самосущий находятся хотя бы и в порядке умозрительной оппозиции. Эта оппозиция утверждается иллюзорно и формально по образу отошений между сущими, поставляя воссоздаваемое в сущих «я» в иллюзорно истинную оппозицию Ему. И дело не только в том, что преуспеяние на поприще духовности состоит в снятии этой оппозиции. Дело в том, что эта оппозиция априори несостоятельна. Ведь всякое отношение в отделённости есть уже само по себе утверждение в инаковости.
И это кроме того, что принципиально по существу нет знания того, что такое «Я». Уже и не говоря о том, каково положение «Я» относительно Самосущего. Как это отражается в понимании того, что есть «Я»? Свидетельства об этом и его отношения извлекаются из причастности «ни-где» и «ни-как». «Я» «никакое», но в ложном позиционировании себя как такового в отношениях определяется в качестве сущего среди прочих сущих. Такие определения могут быть сколь угодно многообразными. И они иллюзорно задают модус императивности реального положения вещей.
Но это положение ложно задаётся как предпосылка и для позиционирования в любой степени отсутствия атрибутивности в определении «Я». Вообще же говоря, частность определения и есть предпочтённая атрибутивность. Но именно «Я-никакое» не может быть определено в атрибутивности и его соотнесение с Самосущим находится вне поля смысловых интенций, которые бы располагали умопостигание к самой постановке вопроса о сущностном аспекте в соотнесении «Я» с Ним.
И ведь Бог не лукавит, чтобы имела место «продуктивная оппозиция». Он станет ли инициировать осознание иллюзорной оппозиции как истинной ради продуктивности? Или разве Он творит иллюзорность как истинность?
Можно утверждать, что «Я» есть рефлексия Сознания на себя. Это есть первичный и универсальный акт волевого самоутверждения. Но и в этом нет никакой определённости, поскольку нет никаких ограничительных предпосылок для этого в «ни-как» и «ни-где» для формирования какой-либо определённости этой рефлексии. И в этом нет ложного выхода за пределы не имеющего атрибутивности Сознания.
Можно условно как паллиатив усматривать в «Я» рефлексию как «квантование» Сознания в себе. Но эта уловка не выводит нас за пределы чисто психологической образности.
«Я» порождено отдалением, когда истинная «обитель души» утрачена и заменена на отсечённое (отделённое) от Него место, где «Я», принимая сущностный модус этой отдельности, поместилось как отдельная самодостаточная данность. Это «Я» и есть знак отдельности и отсечённости.
И об этом сказано у ал-Халладжа. В частности там, где Азазил говорит, что для него «нет отдаленности», «отдаляющего отдаления».
Но ведь и представление об Адаме как Образе и Подобии Бога разворачивает дистанцию между ними. Но и сокращает. Ведь он был землёю, а уподобился Богу. А как это, если не стал им? Где «живёт» уподобление от начала? А если стал, то как это? Он в замысле Божием вечно был Адамом. Но тут ведь нет противоречия. В замысле вечно был Адамом, но сначала был землёю Богу же и это возможно.
Знание мост для восстановления статуса «Я» в отношении с Самосущим. Только в отказе от «Я», но это не в жертве «собою», которое есть ли ценность? Но в акте восстановления подлинной реальности. Это и есть возвращение в растворение в Самосущем. Но только так, как совершено невозможное в полноте причастности человека тому, что принадлежит только Ему.
Но Знание ведь и самодостаточно. Тогда оно само позиционирует себя как отдельность-сущее. И в нём человек может расположиться в самодостаточности. И тогда оно не свидетельствует собою о реальности, а удерживает человека в умозрении в плоскости отношений в сущих.
Бог пожелал от Азазила, чтобы тот поклонился человеку. Это значит, что он должен был в человеке опознать Бога как неотделённую его «часть». И Азазил не опознал его в этом. И этим отверг Его в Его собственной отрасли (в Адаме). Но он не мог и поклониться человеку, поскольку человек опознавался им в отделённости как сущего от Бога. Он не увидел, что это Его отрасль. И в этом тоже неполнота истинности его притязаний на поклонение Единому. Но он и не уклонился от поклонения Единому. Он изменился, но то Знание, в котором он поклонялся Ему, пребывало в Нём, и ему был причастен Азазил.
Здесь нет места чрезмерным спекуляциям относительно той правды, в которой самоопределился Азазил, но немного слов мы ещё попробуем сказать. У нас нет необходимости оценки истинности выбора Азазила. Любые критерии его истинности находятся ниже самой истинности этого выбора.
Важно выразить неявно подозреваемую идею о том, что трагедия вопиющего противоречия для Азазила-Халладжа разрешается в снятии дихотомии этого противоречия в эксклюзивности её сверхкосмической данности посредством уложения его в слиянии Знания и Веры в над-логическом контексте отсутствия «где» и «как». Это ведь и есть знак Знания. И в этом взыскует ал-Халладж разрешения сверхкосмической и над-онтологической проблемы.
Знание в человеке ему не принадлежит, но Самосущему. Но и ему, человеку, тоже. Но как это возможно? Если знание принадлежит только Ему и «лишь Он один знает себя», то в чём состоит доля Знающего и в чём его отличие? И если ему принадлежит полнота знания, то почему он не Он?
А там, где есть Ты, нет «где».
Ты надрезы всех «где»
в сторону «ни-где»
где Ты?
Не представить Тебя воображением,
и не узнать «где»,
где Ты.
Ни-как! Только в понимании в сущих могут быть препятствия для возможности разрешения этого противоречия. Ведь от века нет парадигматической априорности в положении, что значит принадлежать и быть усвоенным в неразличении. Оно «ни-как» и «ни-где».