На лестничной площадке доктор Экзистенский самозабвенно курил, сжигая в дыму сигареты тревоги ушедшего дня. Он глубоко вдыхал, щурился из-за запотевших стёкол очков, закрывал глаза, задерживал на секунду в лёгких едкий, густой, терпкий дым, с шумом выпускал его клубы, прояснялся в лице и словно погружался в дремоту. Затем повторял ритуал то ли священнодействие, то ли интимный акт, пока не насыщался, не напитывался вдоволь одурманивающим табачным умиротворением.
Когда я уже дождусь заслуженного отдыха?! наконец выдернув себя из глубин раздумий, воскликнул он, адресуя ничего не значащее послание самому чуткому слушателю. Мир, существующий на отдельно взятом куске пространства, напомнил о себе и отозвался шумом улицы из окна и голосами стоящих в нескольких шагах от него сотрудников, которые оживлённо разговаривали, снимая напряжение в последний день очередной рабочей недели, уже унёсшейся куда-то в область воспоминаний.
Довольно! воскликнул доктор и стал прохаживаться взад-вперёд по площадке, каблуками коричневых лакированных полуботинок, блестящих, как кожа саламандры, выбивая туземный барабанный ритм. Хватит, нет сил. Пройдёт симпозиум и поставлю точку. Нужно рвать эту порочную связь с работой и начинать жить. Я не молодею. Время, потраченное впустую, обратно не выменяешь
Беседовавшие в стороне понизили тон. Некоторые стали украдкой озираться, робко посматривая в его сторону, точно невзначай подслушали им не предназначенное. Один из них оторвался от коллег, подошёл к доктору так близко, чтобы их не могли услышать другие, и вполголоса спросил:
Есть новости об Аде Сирин?
Ничего достойного упоминания, ответил тот и помрачнел. Его лоб прочертила глубокая борозда. Я добился разговора, но что это даст? Если бы другие видели в Аде то же, что смог увидеть я, разве понадобилась бы эта пытка вопросами? Но они видят лишь больного человека.
Изматываешься ты, вздохнул собеседник, поведя плечом. Его звали Роман Плид, это был молодой человек с гладким овальным лицом и глазами, похожими на крошечные блюдечки, в которых печально чернели два свечных огарка. У хирургов уж до чего каторжная работа и то не каждый столько нервных клеток сжигает. Ты же вцепился в эту пациентку даже не свою! и болеешь, будто за родную.
Родную, говоришь? Чего скрывать, я часто ловлю себя на этой мысли.
За столько времени немудрено сродниться, согласился Роман.
Нет, я о другом. Даже увидев её впервые, я всеми фибрами почуял, будто знал её с детства, забывал и заново узнавал.
А может, в этом что-то есть? спросил Роман, пытаясь натолкнуть коллегу на определённый ход мыслей. Ты рассказывал, что исследуешь ментальные путешествия во времени и неординарный случай с Адой стал для тебя наглядным примером этого явления. Перемещение её сознания в прошлое ты научно обосновал так, может быть, через свою теорию объяснишь и эпизоды дежавю, связанные у тебя с Адой?
Нет Экзистенский отрицательно покачал головой. Наши с ней встречи невозможно ни проверить, ни доказать. Эту версию я отсекаю: лишь с толку собьёт. Да я тебе не о науке сейчас! Моё ощущение из области чувств нерациональных, необъяснимых. Но я ведь тоже человек! Чувства и мне не чужды, как бы ни было неловко это признавать.
Эдмунд Францевич резко замолчал.
Жаль мне Аду, сказал он немного погодя. Просто жаль, когда пропадает во цвете лет человек как там говорят? с искрой. Да, есть в ней что-то, что мы с тобой потеряли ещё в детстве: слышал бы ты, как она рассказывает! Экзистенский помолчал. Почему-то творцы обнаруживают прескверную манеру именно в эти годы уходить из жизни, добавил он и поспешно прикрыл рот рукой, точно сболтнул что-то непрошеное, однако давно рвавшееся из уст.
«А в тридцать семь не кровь да что там кровь! и седина
Испачкала виски не так обильно»
цитатой ответил Плид, невесело улыбнувшись.
Попридержи коней! Порыв остроумия доктор встретил болезненно. Владимир Семёнович воспевал всё же не её. Впрочем, это беседа не на одну сигарету. Если тебя сегодня с работы не ждут, заходи ко мне на рюмку-другую. Выслушаешь заодно мою исповедь.
Женщина, о которой пойдёт речь, завладела вниманием Эдмунда Францевича Экзистенского около двух лет назад. Как заурядный случай из практики мог превратиться в идефикс немало повидавшего психиатра, став краеугольным камнем его научной работы, одному ему было понятно.
На первый взгляд типичная картина параноидной шизофрении. Изо дня в день внутри себя больная проживает какую-то иную, непостижимую жизнь. Но изо дня в день она ходит по кругу в мире внешнем, глядя на него тускло и безучастно, встречает утреннюю зарю и провожает вечернюю, пока серые, как пыль, сумерки не окрасят шероховатые стены палаты в такой же нищий бесцветный оттенок.
Утро начинается с обхода дежурного врача. Он светит лампочкой ей в глаза, записывает реакцию зрачков, справляется о самочувствии и задаёт ещё с десяток диагностических вопросов. Затем ставит на прикроватную тумбочку мерный стаканчик: на его дне лежит утренняя доза таблеток и, насвистывая невнятный мотив, продолжает привычное шествие от одной палаты к другой. В десять тридцать приходит доктор Экзистенский. Он ведёт себя совсем иначе. Доктор участлив, проницателен, открыт. Меньше всего он хочет видеть в Аде больную. И, может быть, именно потому внушает доверие с ним можно вести диалог.
В тот понедельник, пятнадцатого марта две тысячи двадцать седьмого года, Эдмунд Экзистенский опаздывал. Утро не задалось: со всех сторон заспанные после выходных автомобилисты волоклись с окраин на своих импортных колымагах, стягивая их в город жужжащей громоздкой вереницей, похожей на сонм исполинских бескрылых жуков. Магистрали приобрели отчётливое сходство с засорившимся трубопроводом. Движение на них замерло.
Доктор бросил взгляд на дисплей телефона: было без пяти одиннадцать. Взлетая по лестнице на этаж без мысли о том, чтобы остановиться и перевести дыхание, он в уме репетировал предстоящий разговор и волновался, как юнец перед трудным экзаменом. Когда он вошёл в палату, пациентка сидела, глядя в окно, и не повернула голову на звук шагов и глухой скрип распахнувшейся двери. «Обиделась, подумал доктор. Значит, будет молчать. И как теперь оправдаться?»
За годы работы его отношение к ней стало более человечным, более искренним и трепетным не то братским, не то отеческим. Доктор хорошо изучил характер Ады и знал, что она любит пунктуальность и задержку даже в несколько минут расценит как пренебрежение её чувствами.
Экзистенский позвал её, стал сбивчиво извиняться. Подойдя ближе, он обнаружил, что Ада спит, слегка откинувшись на стуле и даже не уронив головы. В своей трогательной уязвимости она напоминала ребёнка. «Бессонная ночь», догадался доктор.
Он шумно откашлялся и стал выжидать не шевелясь. Потревоженная женщина разомкнула набрякшие веки, потянулась, осмотрелась неторопливо и, увидев, что не одна, вздрогнула.
А, это вы облегчённо вздохнула она, как только сквозь прерванную дремоту прорвался хорошо знакомый образ, обмякла и вдруг, бросив взгляд на часы, стоящие на подоконнике, спохватилась.
Надеюсь, не заставила ждать. Такая усталость навалилась
Доктор не ответил. Он обошёл её слева, встал у окна, так, чтобы внимание собеседницы целиком было занято им, и начал без предисловий:
Ада, у меня есть новости. Меня пригласили на симпозиум, посвящённый психофизиологическим феноменам. Я долго об этом молчал, но интенсивную подготовку к докладу начал ещё прошлой осенью, когда забрезжила надежда, что я войду в число участников. Последние годы я тщательно изучал этот вопрос, сформировал определённую систему взглядов и собираюсь сделать следующий шаг, вынеся результаты моих исследований на суд коллегии. Участие станет хорошим подспорьем для моей дальнейшей научной работы. Это даст мне шанс. И тебе.