Пафос, неумело обернутый в косноязычие, насторожил офицеров жандармерии и, как оказалось, не зря.
Закончив свою тираду, он подал знак сидящему по правую руку от него генералу, и тот с миной неотвратимой уверенности на лице принялся раздавать всем бумаги, подписав которые, они обязались не разглашать данные следствия и не общаться с журналистами без санкции начальства.
Жан чувствовал себя униженным, он пришел на службу, чтобы защищать французов от преступников, а не от правды. Просьба шефа сделать заявление для прессы окончательно добила его. Все это выглядело так, словно именно он самый надежный негодяй, а значит, ему можно доверить грязную работу и не пачкаться самому.
Робкая надежда профессора Росси на плохие новости вместо ужасных, после услышанного, тягостной ношей осела в душе. Груз вины и потери вновь заставил Росси вернуться к размышлениям о необходимости принять решение. Он снова оказался поглощенным мыслями, от которых пытался укрыться в столь живописном месте. И даже прогулка на балкон уже не помогала.
Созерцая великолепие Альп, профессор смутился, будто все это дано ему авансом, и платой является нравственное совершенство, а он не в силах погасить счет.
«Мы действительно можем все прекратить, положить конец этому зверству, думал Леон. Да, конечно, груз ответственности за принятие подобных решений велик. Но имеем ли мы право на промедление, погрязнув в бесконечных моральных изысканиях? В поисках оправдания для химеры, иллюзии, что создана нами и зовется мораль? Потворствуя практике, что формируется беспощадной сущностью человека, наполненной пороками и невежеством? Кровь этих несчастных и на моих руках, на руках всех, подобных мне: напыщенных, преисполненных чувством собственного достоинства, что брызжет во все стороны. Виновны мы лишь только потому, что не способны признать за собой ответственность за происходящее».
Мир вокруг Росси перестал существовать, все сконцентрировалось в одной мысли. Развиваясь и крепнув, эта мысль всецело овладевала сознанием профессора, словно наркотический дурман. Нестерпимое чувство вины и неистовое стремление действовать, изменить ситуацию раздирали напополам. Лишь опыт прожитых лет мудро удерживал от порыва начать немедленно, предпринять что-нибудь сию минуту!
«Все-таки не бывает решений только положительных, слишком масштабны и радикальны перемены, продолжал размышлять профессор. Да и возможно ли навязанное благо, счастье по принуждению?! Однако и маленькие дети зачастую не хотят учиться и протестуют против завершения игры, аргументы возникали сами собой, развивая ход мысли Росси в согласии с его образом мышления, но разве без этого возможно полноценное воспитание? Разве возможно, не ограничив желаний и зловредных стремлений к ежедневному наслаждению, взрастить нравственную личность? Человека, способного созидать, способного жертвовать? А без этого человека цивилизация не существует»
Леон понял, что больше не в силах находиться в одиночестве, ему нужно с кем-нибудь поговорить. И этим кем-нибудь мог быть только Скорцени. Как ни странно, но только с ним Леон мог общаться, не боясь разглашения сути разговора, и только Скорцени понимал его так, как он сам себя понимал.
Профессор набрал номер друга, Фабио ответил почти сразу.
Алло, привет, послышался напряженный голос в трубке, как ты после вчерашнего кошмара? спросил Скорцени.
Я в порядке, соврал профессор, знаешь, я думаю, мне все-таки не помешает компания. Ты как сегодня вечером, занят, может, где-нибудь посидим?
Леон, я с радостью, неуверенно отозвался Скорцени, но сейчас все стоят на ушах. Давай завтра, я как раз приглашен на одну светскую вечеринку, думаю, и тебе там понравится. Я позвоню тебе завтра днем, и мы все обговорим, а пока извини, занят.
Хорошо, до завтра, удрученно выдохнул Росси.
Пусть не удалось найти компанию, но оставаться в номере Росси был не в состоянии. На улице профессор оказался в другом мире: сияющие Альпы, чистый горный воздух и прохожие, которым не было никакого дела до терактов и угрызений совести. Этот мир отказывался пускать к себе все то, от чего так настойчиво и безуспешно пытался избавиться Росси.
Он почувствовал себя лишним со своим моральным грузом в безмятежном спокойствии курорта. Однако профессор знал: прогулка и чистый воздух неизбежно прочистят мозги, а самое главное других вариантов у него просто не было. Терпеть дальше ту вязкую угрюмую хандру он просто не в состоянии.
Леон присел за столик кафе и заказал чашку кофе с аппетитной булочкой. За соседним столом сидела молодая пара. Они мило щебетали друг с другом, искрясь улыбками и тая от умиления. По всему было видно, их охватило настоящее чувство, и пока оно держит их в плену, они переживают самые счастливые мгновения в жизни.
«Как много того, что стоит наших усилий, как много того, за что стоит бороться, снова начал философствовать профессор. Быть может, пройдет совсем немного времени и эти двое возненавидят друг друга, с той же страстью, что и любят сейчас. Но пока они любят, весь остальной мир не имеет значения. Все эти фанатики, политики и деньги, которых вечно не хватает на ненужные вещи, не имеют значения! Если бы только можно было продлить эти мгновения, распространить их на все общество не по воле слепой страсти, а усилием разума, профессора опять накрыла волна размышлений, внушить людям счастье, объяснить этим глупцам ценность любви и радости Но я и сам не лучше: уже два дня здесь, куда приехал лишь для того, чтобы отвлечься от суеты, и ни разу не улыбнулся».
Сообщение, доставленное на телефон профессора, вырвало его из пучины философских самоистязаний. Росси предлагали присоединиться к акции прощения, той, что уже рекламировали по телевиденью. Основным аргументом являлось количество адептов. «Нас уже миллионы присоединяйся и ты!» говорилось в сообщении.
Он решил не отравлять атмосферу молодой любви своей угрюмой зрелостью и отправился бесцельно бродить по улицам в надежде настроиться на позитивный лад.
И так, надеясь обнаружить хорошее настроение, Леон бродил до самого вечера. Профессор уже планировал упасть в объятья уныния, запершись со своими размышлениями в номере отеля. Но на помощь пришел друг Фабио, про которого профессор, погруженный в интеллектуальную борьбу, уже и забыл.
Скорцени не обманул, и следующим вечером они прибыли на обещанную светскую вечеринку. В помещении, которое служило галереей для модных художеств, собралось около двадцати человек. Приятная расслабляющая музыка располагала к вечерней интриге. Однако пространства галереи и яркий, но холодный свет ламп казались Росси вычурным эгоизмом, выраженным в том, что сейчас принято называть искусством. Все гости изображали расположение, однако сквозь улыбки и умилительные объятья было не разглядеть искренних чувств.
Скорцени подвел к Леону пару средних лет изящную даму и импозантного мужчину в очках.
Вот тот самый профессор, о котором я вам столько рассказывал! торжественно заявил Скорцени.
О, наконец-то Фабио сдержал обещание, обворожительно улыбнулась дама, голос которой соответствовал внешнему виду. Я Кристина Эбера, руководитель канала, на котором мы не так давно имели честь вас принимать.
Так вот как он все устроил, оживился профессор, кивая на друга.
А я Амьен Дафар, владелец этого заведения, заискивающе промурчал спутник Кристины.
Как Вы находите работы, представленные здесь? спросил владелец галереи.