Он много раз говорил ей, что обида плохой советчик. Но всякий раз Катя замыкалась, даже отталкивала его, не желая обсуждать очевидное. Тогда он уходил, продолжая жить между мирами, балансируя на тонкой грани, где живое превращается в мертвое, а мертвое в вечное. Уходил, чтобы наблюдать за ней вот так же, как сейчас через синее полотно темнеющего окна. Уходил, чтобы снова вернуться он дал слово защищать ее здесь. Скрывать от посторонних, путать следы. Его подопечная и представить не могла, каким плотным коконом она окружена.
Увидела бы, если бы захотела Но она не хотела.
Я правда ее не чувствую, неожиданно заговорила Катя, но совсем иным тоном, без раздражения и досады в голосе. Совсем Я думала об этом. Но решила, что так и должно быть.
Данияр продолжал рассматривать ее в отражении.
Так не может быть. Она была внутри тебя столько лет. У вас одна кровь
Катя упрямо мотнула головой:
Но ведь отец тоже ее не чувствует, как он сказал. А он Велес! Если даже он ее не видит, то что могу я? Ты же знаешь, во мне почти не осталось силы
Данияр словно ждал этого вопроса.
А это уже совсем другой разговор Развернувшись к девушке, он скрестил руки на груди, подался чуть вперед и бросил на нее лукавый взгляд. Слушай Ты ведь хорошо помнишь тот день, когда вы столкнулись с Темновитом?
Катя неохотно кивнула, глядя на Поводыря с опаской. Тот говорил негромко, задумчиво, проговаривая то, что считал важным:
Когда мы с Берендеем появились в коридоре времен, он держал острие своего меча у твоего горла. Берендей, уколов тебя, отравился черным мороком, которым оказалась пропитана твоя рана
Он замолчал. Катя решила, что он ждет от нее каких-то выводов, качнула головой:
Я все равно не понимаю.
Гореслава, исчезая, забрала этот меч с собой, помнишь? прошептал Поводырь.
Катя с усилием кивнула:
Помню. Только при чем тут это?
Я думаю, не попробовать ли нам найти Гореславу по этому мечу. Вернее, даже не по нему самому, а по твоей крови, которая осталась на его клинке. Это была последняя кровь, которая его коснулась, понимаешь?
Девушка округлила глаза, призналась:
Не очень
Данияр, казалось, не услышал ее ответа и заговорил увереннее:
Это отличная идея! Ты сможешь почувствовать свою кровь, это несложно. Она приведет тебя к мечу. А меч к Гореславе.
А с чего ты взял, что он все еще с ней? Может, она его бросила где-нибудь Или он вернулся к Чернобогу.
Данияр пожал плечами:
Ну, пока не проверим, не узнаем. Это во-первых. Во-вторых, я уверен, что он с ней Или она к нему периодически возвращается. Совершенным с ней обрядом освобождения Гореслава застряла между мирами, она не жива и не мертва, не дух и не морок. Меч для нее что-то вроде краеугольного камня: с помощью него ее освободили из твоего тела, он единственное, что она ассоциирует с жизнью и с тобой. Она ведь тоже чувствует твою кровь на нем.
Почувствовать кровь? Я не упырь какой-нибудь. Как я это сделаю?
Данияр поморщился:
Это что-то вроде субъективного ощущения существования конечности после ее ампутации, фантомная конечность, если слыхала такой термин когда-нибудь. Теперь настала очередь Кати поморщиться будто от зубной боли. Поводырь мрачно усмехнулся: В человеческой медицине этот синдром изучен не до конца, но это потому, что обычные врачи не знают о мороке. И силе крови.
Бог мой, это звучит так по-идиотски, что почти наверняка окажется правдой, Катя картинно закатила глаза, положила голову на скрещенные руки. И как ты думаешь это сделать? У нас нет ни волшебной карты, ни поворотных камней, которые бы привели нас к мечу. Ничего, кроме просьбы отца и его намерения развязать нам руки.
Данияр усмехнулся:
Этого достаточно. Но нам нужно, чтобы ты могла одновременно видеть все три мира: людей, богов и усопших.
Катя насторожилась:
Да это невозможно. Три мира это как стеганое одеяло, соединенное поворотными точками. Я помню. И как это увидеть одновременно?
Данияр задумчиво потер лоб, посмотрел на Катю с ухмылкой:
Есть одна вещица, которая нам поможет.
* * *
Искусанные, потрескавшиеся губы кровоточили. Здесь было больно как всегда в мире людей, но тепло. Чуть теплее, чем там, в призрачной тени скал. И это тепло тянуло ее к себе, словно она была голодна.
Эй, есть здесь кто-нибудь? позвала, подслеповато вглядываясь в полумрак.
Усталость накатывала с новой силой она приходила вместе с болью, стоило ей приблизиться к человеческому жилью, чтобы согреться.
Гореслава остановилась, чтобы перевести дыхание, тяжело оперлась на забор.
Где-то вдалеке залаяла собака. Она боялась этих хвостатых и лохматых от их лая становилось неспокойно где-то внутри, будто там закипало что-то неживое, тоскливое. Поэтому сейчас, услышав призывное «гав» с подвыванием, она оглянулась и не сразу заметила, как к ограде подошла девочка. Скорее всего, она уже давно стояла здесь и наблюдала за ней.
Гореслава постаралась улыбнуться, прошептала приветливо:
Сейчас лето?
Странно, но девочка вздрогнула, отшатнулась. В глазах мелькнули презрение и страх. Она едва не выронила блестящую коробочку. У Гореславы такой никогда не было.
Но, кажется, такая была у Кати, ее сестры. Недоля прильнула к забору, обхватила худыми пальцами перекладину, чтобы рассмотреть диковинную вещицу получше. Это окончательно испугало девочку за забором. Она с трудом сглотнула, перевела дыхание и сделала шаг назад, к дому Гореслава видела теперь его отчетливо: он проступал в непроглядной тьме, будто освещенный сверху.
Д-да, лето, проговорила девочка, а у самой дрожали руки.
Гореслава хотела ее успокоить. Обрадовавшись тому, что с ней заговорили, ей ответили, она улыбнулась еще шире и протянула к ней руку:
А как тебя зовут? Давай дружить?
М-милана, девочка сделала еще один шаг назад.
Гореслава теперь видела не только ее и ее дом, но и лужайку, поблескивающую округлыми боками машину. Но взгляд снова вернулся к блестящей коробочке в руках Миланы:
Что это? Можно посмотреть? она протянула руку через забор, не заметив сперва, как из-под пальцев посыпалась угольно-черная беда.
А Милана сразу увидела: ахнув, она стремглав бросилась к дому.
Гореслава отдернула руку, спрятала за спиной. Поздно: черная пыль въедалась в землю у ворот, с чавканьем прорастала по периметру забора и тянулась к человеческому жилью. Недоля, присев на колени, изловчилась, просунула пальцы сквозь щели в ограде, сковырнула и зажала в кулак отравленную бедой почву. Но та уже пустила ростки.
Совсем рядом Гореслава услышала шелест. Подхватив юбки, нырнула в холодный сумрак, уже из укрытия наблюдая, как собака, подбежав к тому месту, где она стояла, зло зарычала.
Брысь, брысь! с крыльца прогнала ее пожилая женщина, уже обнимавшая перепуганную Милану. Собаку испугалась? Так она за забором, к нам во двор и не переберется. Чего ее бояться?
Девочка всматривалась в темноту в какое-то мгновение Гореславе показалось, что та видит ее, но девочка, что-то ответив бабушке, отвернулась и открыла дверь.
Старушка, будто встревожившись от сказанного внучкой, спустилась с крыльца, пересекла двор и остановилась у калитки.
Гореслава закусила губу, уставившись на землю, по которой черными змеями ползла беда. Заметив приблизившегося человека, потянулась к ней.
«Уходи, уходи в дом», исступленно шептала хозяйке Гореслава.
Но женщина, запахнув шаль на груди, вглядывалась в темноту, рассеянно прислушиваясь к голосу внучки.
Взгляд не фокусируется и губы черные донеслось до Недоли.
Бабушка оглянулась на внучку, уточнила с удивлением:
Черные?
Ну да, будто сажей измазанные! Говорю ж, странная какая-то.
«Уходи!» молила старушку Гореслава из своего укрытия.