С прибытием, Катюша! услышала она.
Катя не ответила на поцелуй. Она не терялась с людьми, но поневоле как-то отступала перед отцом. Он всегда словно был больше её и свободнее.
Дядя Ваня, капитан Нерехтин, спустился на палубу из рубки. Дмитрий Платоныч Иван Диодорыч!..
Нерехтин и Якутов дружески обнялись.
Вот доставил в сохранности, улыбаясь, дядя Ваня кивнул на Катю.
Дмитрий Платонович глянул Кате в глаза.
Боюсь, тебе придётся задержаться в Перми, сказал он. Вокруг смута, и отсюда не вырваться. Когда ещё наладят пристойное сообщение?
Я и не собираюсь уезжать, твёрдо ответила Катя. Я хочу поступить в твой университет, папа. На медицинский факультет.
Она внимательно следила за реакцией отца. И Дмитрий Платонович, для всех в любое время энергично готовый к действию, будто потеплел изнутри.
Прекрасный подарок для меня, милая, признался он.
Возле фальшборта стояли Катины вещи: два чемодана и саквояж. После прекращения пассажирского судоходства носильщики исчезли с пристаней. Дмитрий Платонович сам подхватил чемоданы. Нерехтин притормозил его, взяв за локоть, и закричал своим матросам, уже перешедшим на дебаркадер:
Скрягин, Краснопёров, пособите донести!
05
Расстрел Великого князя Ганька Мясников распланировал сам, и место тоже выбрал сам, однако на дело не поехал. Он заместитель председателя Губчека, и его присутствие насторожило бы Михаила. Ганька поручил дело Жужгову и всю ночь ждал чекистов в Мотовилихе, в отделе милиции. Команда Жужгова вернулась уже утром. Вместо доклада Жужгов чиркнул пальцем по горлу всё, князя порешили. Чекисты разобрали багаж расстрелянных и поделили вещи; френчи и сапоги покойников сожгли в бурьяне у забора.
Вечером, отоспавшись, Ганька отправил Жужгова с его подручными закопать тела, оставленные в лесу, и покатил из Мотовилихи в Пермь. Губчека располагалась в небольшом особняке на углу Петропавловской и Оханской. Во дворе стояли реквизированные телеги спекулянтов с барахлом, туда-сюда ходили чекисты в портупеях и милиционеры с винтовками, к стенам жались какие-то чинно одетые господа просители за арестованных; в комнатах было многолюдно и накурено, трещали «ундервуды», звенели телефоны.
Ганька лихо уселся на стол прямо перед Малковым, председателем ЧК.
Слышал я, что Мишка-царь у вас удрал? весело спросил он, оглядывая тех, кто был в комнате, машинисток и оперработников. Контрреволюцию прозевал, товарищ Павел? А я давно заявлял надо Романова к стенке!
Малков прекрасно знал, что Ганька сам устроил ночью расстрел Великого князя. Малков не одобрял этой затеи, но предпочёл не спорить с Мясниковым: всё-таки Ганька член ВЦИКа. Да и вообще он сучий хвост, от которого одни только напасти. Цельный месяц Ганька кричал на митингах, будто бы рабочие возмущаются, что Великий князь жирует в гостинице, гоняет на авто и плавает за Каму на моцион, да ещё и бабу свою к себе вызвал. Рабочим на князя было начхать, а вот Ганька надоел своими нападками на исполком и Губчека.
Выйдем потолковать, Гаврила Ильич, мрачно сказал Ганьке Малков.
Во дворе он отвёл своего заместителя подальше от раскрытых окон.
Не бреши про наши споры при чужих ушах, мрачно предупредил он. Завтра в газете пропечатают, что Мишку и секлетаря увезли белые офицеры.
Дать фальшивое объявление в местных «Известиях» придумал тоже Ганька. Расстрел Великого князя он решил держать в тайне опасался мятежа монархистов. Ганька убедил Малкова представить исчезновение Михаила как похищение: дескать, князя увезли заговорщики из офицеров. По слухам, они укрывались на подворье Белогорского монастыря под крылом архиепископа Андроника. Похищение князя можно использовать как повод для разгрома подворья и ареста архиепископа. А бабы-салопницы купчихи и мещанки, почитающие Андроника, не вооружённое офицерьё, они мятеж не поднимут.
Дело, что не забыл про газету! одобрил Ганька. Завтра надо готовить облаву на подворье. Прищемим рясу святому отцу.
Малков кряжистый и медлительный туповато молчал, размышляя. Быстрый и сообразительный Ганька смотрел на него снисходительно.
А прислуга Мишкина где?
В каторжную всех посадил, куда же их ещё.
ВЦИКу про наше дело ты не телеграфируй, Паша, приказал Ганька. Телеграфисты всё растреплют. Мы лучше нарочного к Свердлову пошлём.
Ганька был необыкновенно доволен собой. Он совершил то, что хотел, убил Великого князя, хотя ни ЧК, ни партия его на такое не уполномочили. А тугодум Малков не мог справиться с неукротимым Ганькой и всегда тащился вслед за его выкрутасами, лишь ворчал и бессильно грозился, как старая баба.
Дымя папироской, Ганька Мясников отправился прогуляться. Он ощущал себя повелителем города. Ладный и ловкий, он шёл разболтанной походочкой уголовника. Встречные бабы поневоле косились на него было что-то лихое и необычное в этом молодом и большеротом мужике с чёрной неряшливой щетиной и хитрыми глазами. Красный свет заката летел вдоль длинных улиц, вдоль сомкнутых фасадов. Над головой у Ганьки проплывали ржавеющие вывески торговых домов, контор, галантерейных магазинов, ресторанов, аптек и фотографических салонов. Большие окна пассажей были заколочены досками. На замусоренных тротуарах лежали тени телеграфных столбов с решётками перекладин. Мимо кирпичных арок катились крестьянские телеги. В театральном сквере паслись козы. С улиц исчезли чиновники в сюртуках и дамы с белыми зонтиками; возле афишных тумб, заклеенных декретами, бойкие работницы в косынках лузгали семечки и пересмеивались с солдатами.
Ганька вспоминал свою единственную встречу с Великим князем. Ганьке любопытно было посмотреть на Романова, и Мишку привезли на допрос. Ничем не примечательный тип: всё среднее и рост, и телосложение. Волосы уже редкие, а лицо как у стареющего подпоручика из губернского гарнизона.
Какую на будующее программу располагаешь, гражданин Романов? лукаво спросил Ганька, наслаждаясь неведением князя.
Уеду в Англию с женой и сыном, сухо ответил Михаил.
Ганька проницательно прищурился.
Как сшибли корону, значит, простой человек ты оказался?
Михаил молча пожал плечами.
А в простых людях непростым быть уже не смог?
Что вы имеете в виду? не понял Михаил.
Конечно, Ганька ничего не стал ему объяснять.
И вот теперь заурядный человек Мишка был свергнут незаурядным Ганькой. Он, Ганька Мясников, словно бы сделался равновелик революции.
Ночевать Ганька остался в Чека. Устроился на стульях, сунув под голову кожаную подушку с кресла. А под утро его грубо растолкал Жужгов.
Слышь, Ганька, негромко прошептал он, а князя-то нету.
Ты чего городишь?! подскочил Ганька.
В лесу возле расстрельной поляны Жужгов и его команда нашли только один труп, труп Джонсона, там, куда его и оттащили. А второго трупа не было. Валялись срубленные ветки осины, которыми чекисты забросали тела, но Великий князь Михаил исчез. Лишь чернели пятна крови на траве.
Колюня, как это нету? Ганька попытался заглянуть в тёмные глаза Жужгова, спрятанные под надбровными дугами. А ты его точно шлёпнул?
Вдвоё стрельнул! буркнул Жужгов. Что я, кончать не умею?
В полумраке кабинета белое лицо Жужгова было будто у мертвеца. В окно светил месяц ясный, как приговор трибунала. За изразцовой печью тихо трещал сверчок. Ганька принялся бешено скрести кудлатую башку.
Значит, так, Колюня, разъярённо сказал он, хватай своих мазуриков и гони обратно! Обшаривай там всё на десять вёрст! Ищи на железке и на разъезде, ищи у Нобелей! Убить Мишку нам можно, а выпустить нельзя!