Она поднимает на нас глаза от стола, заваленного стопками опросников для устной агитации, Гейб еще называет их «обходными листами».
Это для ребят, которые сегодня на обзвонах? Вы лучшие добытчики!
В основном это моя заслуга, сообщает Софи, передавая Ханне пакеты. Я капитан команды добытчиков.
Ханна забирает у нее сумки и идет через комнату, но на этих словах оборачивается, смотрит на нас через плечо и смеется.
Ага, хотя это я вел машину, вез тележку, нес воду
Но идея-то моя была. Софи пихает меня локтем и широко улыбается.
Да нас ведь мама заставила! Буквально!
Ладно-ладно, зато я точно не роняла фрукты со стенда, так что
Ханна возвращается и снова занимает место у стола.
Вы ведь завтра придете, да?
О, не сомневайся, отвечает Софи. Конечно, придем.
Мама никогда не разрешает нам пропускать мероприятия, которые проводит штаб Россума в рамках предвыборной кампании. Вот везение, да? Они всегда проходят одинаково: кругом тебя снуют люди с пластиковыми стаканчиками в руках и слишком уж запросто заглядывают тебе в глаза. Я забываю имена сразу же, стоит мне их услышать. А потом приезжает сам Россум, и все начинают вести себя чересчур бойко. Они смеются громче, поворачиваются к нему, подходят ближе и просят сделать совместное селфи. Россум, кажется, всегда немного озадачен этим. Но не в плохом смысле. У него всегда такое выражение на лице, словно он спрашивает: «Вы это точно обо мне?» Он впервые баллотируется на выборах, потому, видимо, и не привык к такому вниманию.
Россум здорово отличается тем, как умеет подать себя. Его предвыборные обещания тоже отличные: он очень современный и то и дело говорит, что пора поднять прожиточный минимум. Но главное то, как он говорит. Ему ничего не стоит заставить тебя смеяться, или почувствовать, как по спине бегут мурашки, или осознать, как ты важен и нужен. Я часто думаю о людях, которым удалось словами изменить мир. Патрик Генри[1], Соджорнер Трут[2], Джон Фицджеральд Кеннеди[3], Мартин Лютер Кинг[4]. Да, знаю, Россум просто еще один кандидат на должность в сенате штата. Но он умеет превратить все это в важное событие. Эта предвыборная гонка когда он говорит о ней, она кажется ключевой точкой в истории штата Джорджия. Тебе начинает казаться, будто ты свидетель исторических перемен.
Я вот не могу даже представить, чтобы мне удалось такое.
Завтра избирательный штаб проводит в местной мечети благотворительный обед для представителей всех конфессий. Мама, естественно, в невероятном восторге. Наша семья не слишком ревностно соблюдает традиции иудаизма, но ей ужасно нравятся все эти мероприятия, направленные на сплочение религиозных общин.
Будет здорово, заверяет нас Ханна, открывая крышку ноутбука. Потом вдруг замирает и снова поднимает взгляд. Погодите-ка, вам ведь нужно вернуть деньги за покупки, верно? Гейб сейчас в комнате для важных гостей. Я его приведу.
Комната для важных гостей это кладовка.
Буквально спустя минуту Ханна возвращается к нам снова. За ней идет Гейб. Он облачен в новенькую голубую рубашку на пуговицах, на груди которой я вижу наклейку с лицом Джордана Россума. Иногда нам говорят, что мы с Софи похожи на Гейба: мы все высокие, темноволосые, с орехового цвета глазами. Но у него губы более пухлые, брови дугой и жиденькая бородка, которую он старательно пытается отрастить. Гейбу двадцать три года на целых шесть лет меня старше. Так что я не вижу никакого сходства.
Увидев нас, он хлопает в ладоши и улыбается.
А я-то гадал, когда вы снова появитесь.
Мы тут в понедельник были, напоминает Софи.
И в воскресенье, добавляю я.
Но его это не смущает.
Мы устраивали кое-что в рамках устной агитации, а вы все пропустили. Записались бы на свободное время. Или, может, сегодня вечером сможете заняться обзвонами? Будет весело. Он произносит эту фразу очень высоким голосом и вскидывает руки ладонями вверх, словно хочет дотянуться до крыши. Я бросаю быстрый взгляд на Софи, которая, похоже, давится смехом. Так что, придете? Вы нужны Россуму.
В этот раз я опускаю взгляд. Мне хотелось бы помочь Гейбу, но я вообще не гожусь для обзвонов. Разложить письма по конвертам? Пожалуйста. Подписать открытки? Еще легче. Я даже рассылал сообщения, которые Гейб называет «равный равному», хотя, разумеется, я младше тех, кому уже можно голосовать, так что мы по определению не равны.
Но хуже всего устная агитация. Я не из тех, кто умеет разговаривать с незнакомыми людьми на улицах. И речь сейчас не о милых незнакомых девушках. Это всех касается. Я словно сам себе мешаю. Мои мысли никогда не добираются до языка без приключений. Это Софи может спокойно войти куда угодно, со всеми подружиться или присоединиться к любому разговору. Ей даже напрягаться не приходится. Софи просто по сути своей не застенчива. Однажды в пятом классе она пукнула в школьном автобусе, и ее это ужасно развеселило. Смутиться ей даже в голову не пришло. Будь я на ее месте, я бы сквозь землю провалился.
Возможно, есть люди, которые обречены вечно говорить невпопад. Или не говорить ничего: я вот в половине случаев просто заикаюсь, краснею и едва могу слово из себя выдавить. Но лучше уж так, чем Альтернатива этому в моем случае: сопли, немного рвоты и черные «оксфорды» сенатора Мэтьюса.
Просто давайте договоримся: я не мастер убеждать людей, и вы не хотите видеть меня на передовой своей избирательной кампании. Мне не суждено менять историю.
Не знаю, качаю я головой. Я только
Это очень легко. Гейб хлопает меня по плечу. Просто зачитывай всё по сценарию. Давай вечером ты займешься обзвонами, а сейчас мы быстренько найдем тебе местечко в команде устной агитации.
Э-э
У нас урок иврита, говорит Софи.
Очень мило. Большой Джей, я и не знал, что ты до сих пор учишь иврит.
Я не
Софи вскидывает на меня взгляд и поджимает губы. Перед вами типичное для Софи Голдберг выражение лица «Заткнись же, Джейми».
Джейми учит иврит, громко продолжает она, потому что ему нужно освежить свои знания. Иначе как ему проверить, правильно ли я запомнила гафтару[5].
Я быстро киваю.
Гафтара. Ага.
Ничего себе, одобряет Гейб. Повезло тебе с братом.
Очень повезло. А ему повезло с сестрой, говорит Софи, шлепая меня по руке. Ужасно повезло. Даже слишком.
Я бросаю на нее косой взгляд.
Иногда ты и правда ничего.
Однако карма безжалостна. Ух. Софи, может, и соврала насчет урока иврита, на который мы идем сегодня вечером, но стоит войти на кухню, и я понимаю: мы в аду, сопровождающем планирование бат-мицвы. Церемонии достижения религиозного совершеннолетия то есть. Мама и бабушка сидят бок о бок за кухонным столом перед маминым ноутбуком, и в этом нет ничего необычного. Бабушка всегда с нами. Она переехала сюда сразу после смерти дедушки; мне тогда было девять. Компьютер на столе тоже явление обычное: они обе обожают новые достижения техники. Мама иногда собирает аналитику по избирательным кампаниям для сенатора Мэтьюса, а бабушка наша местная звезда социальных сетей.
Меня настораживает другое: сейчас четыре часа дня, а мама до сих пор в халате и работает из дома. Бумер, мастиф бабушки, нервно ходит вокруг стола, который выглядит так, будто на нем случился локальный бумажный апокалипсис: повсюду громоздятся макеты украшений, распечатки таблиц и списков, катушки декоративного скотча, папки и маленькие конвертики. Шансы выбраться сегодня с кухни до того, как придется складывать пополам стопку карточек с именами гостей, стремятся к нулю.
Новые приглашения! радостно восклицает Софи, ныряя в этот хаос.
Сначала пускай бабушка закончит со списками. Мама тянется за папкой побольше. И посмотри, пожалуйста, на план этажа, чтобы мы понимали, как распределить гостей. Все в основном соберутся в банкетном зале: тут танцпол, тут будут столы, а по поводу буфета у меня есть два предложения. Либо сместим его в сторону, сюда, рядом с