Снаружи, особенно после спёртого жара тесной корчмы, было более чем прохладно. Северный ветер своими когтями изодрал облака; теперь сквозь дыры глядели внимательные огоньки, рыжеватое сияние Осенней Луны угадывалось прямо над головою, серебристый краешек Бледной Луны выглядывал из-за крыши амбара, а рыхлые строчки Дороги Титанов, сиреневые с зелёным, терпеливо ждали переводчика, который разгадает скрытые в них премудрости. Быстрая полоса прочертила небо. Если верить хроникам, астрологи древности умели предсказывать грядущее, наблюдая, откуда и под каким углом приходят падающие звёзды. Нечестивые бредни, конечно же, хмыкнул Айдан, а сам стал тщетно вспоминать, считалось ли такое направление благим или зловещим.
Там, куда указал небесный штрих, угадывалась большая тёмная масса гребень холма, должно быть, а ниже, на самом краю освещённого пятна, покоился плоский камень, и на нём сейчас кто-то стоял, кто-то в куртке с капюшоном, безмолвно и неподвижно, сжав в кулак правую руку. Айдан вздрогнул. Это она, конечно же, в одиночестве смотрит на звёзды, словно запершись в другом мире, пока толпа гудит и гогочет в грязной таверне. Может быть, подойти к ней? Хотя не так уж и много видно, я узнаю некоторые созвездия, я знаю истории, которые скрываются за их названиями, я мог бы
Он уже почти подобрался к ней, когда что-то хрустнуло под ногами. Она резко обернулась, увидела, что к ней крадётся ужасно растерянный, позабывший разом все пять известных ему языков монашек. Она соскочила с камня и, не обращая внимания на его робкие извинения, удалилась, нет, почти убежала прочь, едва не толкнув плечом нечаянного обидчика.
Айдан остался стоять, гадая, что в этом фрагментарном небе так её заинтересовало.
Боги, герои, проклятья
Проснулся Айдан с рассветом привычка, вдолбленная годами монастырской дисциплины но вставать совсем не торопился. Сдавил поплотнее веки, накрылся с головой и скрючился под одеялом так, чтобы ни один лучик, ни одна ледяная змейка сквозняка не ворвались. Не то чтобы так валяться было очень удобно, но всё лучше, чем вылезать, тащиться куда-то Увы, от звуков тонкое шерстяное одеяло защищало не очень хорошо, и вот уже лезло в уши чьё-то настырное бормотание, шелестел неодобрительный шёпот. Ну, конечно же, скрипнул зубами Айдан, это ворчат крестьяне, уверенные, что монаху, священнику должно встречать рассвет в храме, вымаливая у Владыки милостей к их душам. Вот если бы они сами попытались не опаздывать к службам, не трескать втихую сало в постные дни может, и вышло бы из них что-то путное Увы, от собственной совести наброшенное на голову одеяло не помогало пришлось вставать.
Дрожа и спотыкаясь, Айдан дотопал до ротонды. Внутри, под стражей тонких щербатых колонн слегка приподнималось над окружающей твердью пространство на пару дюжин верующих и, обращённый к восходящему солнцу, каменный алтарь с полочкой для священных книг и специальными выемками под ритуальные кубки. Ни тех, ни других у Айдана с собою не было; тексты утренних молитв он и так наизусть помнил, а к сложным ритуалам, столь милым равно душе простого пахаря и охочего до зрелищ вельможи, он питал какую-то необъяснимую неприязнь. По правде сказать, Айдану даже и эти рассветные молитвы казались опасно близкими к идолопоклонству, но исконную традицию, конечно, разумом не переломишь. Да и простым, опять же, людям гораздо проще возносить хвалы явному и зримому солнечному диску, а не в монастыре собственной души вести беседы с бесконечно далёким, почти метафорическим Владыкой. Айдан тряхнул головой: в прошлой обители за такие разговоры наказывали розгами.
Встав пред алтарём, он воздел руки, прикрыл глаза, одновременно защищаясь от хлещущего из ложбины между холмами света и пытаясь сосредоточиться на умопостигаемом образе Владыки, набрал побольше воздуха в грудь и потекли с языка привычные слова молитвы. О, мощный Вседержитель, даруй нам спасение в сиянии Твоём, направь на дорогу истинной жизни, дай этого, и дай того, и защити от происков Нергеддеона. Когда пришла пора выпрашивать у Владыки блаженство в райских садах, Айдан задумался, как бывало порой, а какое оно, блаженство только вот на этот раз ответ был вполне определённым и вот уста произносили положенные слова, не ошибались, не искажали интонацию, а в мыслях царили одни только её умопостигаемые щёки. Как хорошо было бы прикоснуться к ним, возможно, даже прижаться собственной, ой, кстати, небритой щекой, какие они, должно быть, гладкие, мягкие, тёплые Тем временем, полдюжины крестьян приползло вслед, они тоже бормотали что-то, один клал земные поклоны, другой вообще распростёрся на влажных ледяных камнях. Айдан представил, что с этакой, почти неприличной молитвой на устах, он ведёт их всех прямиком в ад, он уцепился за строку о погибающих грешникам и кое-как вытянул себя, завершив службу в пристойном состоянии духа.
По окончании тот самый крестьянин, что валялся, хмурый и очень бородатый, с целым сочинением из морщин на щеках, подошёл и серьёзно отчитал за то, что обряд был проведён без должных ритуальных принадлежностей. Он из-за этого, сказал селянин, стал только наполовину действенным. За плечами у него сердито кивали головами двое картофельных бородачей. Айдан довольно невежливо заткнул их двумя полуслучайными цитатами из Писания и оставил переваривать эту нежданную мудрость.
Воротившись, монах застал своих вчерашних собеседников уже сидящими у столов и готовыми к завтраку. Они поприветствовали его, Фродвин при этом выразил готовность сегодня грешить вдвое больше обычного, раз молитвы такого человека стоят на страже его душевного благоденствия. Виллем, слушая его, неодобрительно зацокал.
Войдя вслед за монахом, крестьяне-богомольцы оживлённо спорили, и не о тонкостях веры: их занимал вопрос о том, достаточно ли было трёх плевков через плечо, если один из них раздавил по пути саламандру, или надо было ещё устроить ей похороны. Увы, последнее, как недвусмысленно гласила примета, должен сделать самолично убийца, а этот заартачился и твердил, что у него-де с собой ларчик, а в нём земля с могилы мученика, так что от всяческого сглаза он защищён так надёжно, как если бы с ним ехал сам епископ. Вчерашняя языкастая бабуся, заслышав, о чём говорят, заохала и погнала своего племянничка: найди, мол, какого ни на есть убогого или там побирушку какую и дай монетку, не то Владыка проклянёт нас и пошлёт на дороге татей.
Фродвин, облизнувшись на их невзгоды, подкрался и проклекотал, что плевки это мёртвому припарки, а ежели господа желают проведать истинно действенную методу, так пусть землицу-то могильную развеют над торною дорогой: амулетик сгинет, енто да, но и злую судьбину заберёт с собой. Возвращаясь к столу, Фродвин гадко подхихикивал и с довольным видом наблюдал, как перепуганные бедолаги готовы были чуть ли не разорвать обладателя реликвии, лишь бы добраться до неё. Шаан слабо улыбался, глядя на них, а Виллем бросил, что суеверия гевинтерских селян противны Владыке.
Проглотив скудный, бессодержательный завтрак, путники снова встали на дорогу. Ополченцы, которые не меньше мужичья боялись раздавленных саламандр, устроили перед отъездом взбучку придорожной земле: искололи кинжалами, поколотили дубинами потом ещё друг с другом скрестили оружие вроде как, за день Владыка не расщедрится больше, чем на одну драку, а потому возможно, изобразив её, избегнуть настоящей.
Одному из крестьян совсем ещё молодому, щуплому парнишке нездоровилось. Родители даже сходили к Фродвину тот много причитал, смотреть на больного отказался и продал им пучок сушёных трав. Айдана тоже попросили произнести над парнем пару молитв он согласился, но, пока бормотал положенное, больше думал о том, не заразна ли эта хворь. К счастью, не было ни кашля, ни метаний только замутнённый, блуждающий без цели взгляд. Недужный не мог идти сам, поэтому его сложили на телегу в надежде, что в Толимаре поставят на ноги.