Если кто подойдёт к тебе чужой, кроме разводящего, можно после предупредительных: «Стой! Кто идёт?» «Стой! Стрелять буду!» и пальнуть, в конце концов, в кого-нибудь.
А если этот «кто-нибудь» ночью, например, захочет подобраться к тебе со спины, ну, там склад открыть и патронов украсть, а может и пулемёт, то ты уже будешь готовым. И раз! Он тебя обхватил руками сзади, а у тебя штык-нож. И ты его
Но меня не взяли в караул, я просто дневальный по роте. Сержант Чудаков дежурный, а мы дневальные. Один стоит на тумбочке с телефоном, с повязкой на руке, а другие моют пол и лестницу в подъезде. Потом меняемся. Теперь мы на себе поняли, что значит выражение сержантов: «Сгною на линолеуме!»
Дело в том, что по нашему длинному коридору посередине постелен светло зеленый линолеум. А по бокам просто крашеные деревянные половицы. И вот этот длинный пол должен быть идеально чистым, а кирзовые сапоги оставляют на нём чёрные полосы, даже если очень осторожно идти, всё равно полоски чёрные остаются.
По краю линолеума ходим! голосят, нет, просто истошно орут дневальные с тазиком.
Чего это там курсанты на корточках делают? Замученные какие-то, с тряпками, чего-то кричат? недоумевали мы сначала, когда с занятий из классов на перерыв выходили гурьбой. Но на всякий случай шли по половицам сбоку, не зная ещё, зачем это.
Только потом, когда дневальными побывали почти все всегда ходили по краям коридора без напоминаний. Вот что называется: «Уважайте труд уборщиц!»
Свободная середина, а по бокам курсанты «гуськом» друг за другом ходят, иногда перепрыгивая через линолеум, как через ручей. Смешно для непосвященного.
Чистыми должны быть и деревянные панели на стенах, вдоль всего коридора. Тоже касается подоконников и разных потайных мест. Таких как, например, огнетушитель и короб под него, верхние части плакатов с наглядной агитацией и прочие места, где может скопиться пыль. Сержант может провести где-нибудь платочком и найти грязь. Тогда никакого отдыха опять начинать мыть с самого начала. Но мы стараемся, Чудаков сказал, если быстро и чисто вымоем коридор, то, может, отпустит в кафе. О! Это мечта. На территории части есть кафешка. Там печенье, плюшки разные, пирожные, сметанка, чаёк сладенький. Рассказываю, а у самого слюни текут. Очень хочется есть, и спать всегда!! Но нас туда не пускают. Это можно только офицерам и сержантам. Или группой в сопровождении командира, за какой-нибудь очень уж знаменитый повод. А у меня сегодня день рождения! 19 лет!
Чудаков нашёл всё же к чему придраться и заставил нас мыть проклятый линолеум сначала. Мы теперь уже без всякого усердия работаем. Быстро поняли никуда нас не отпустят отдохнуть. Быстро вымоем начнём опять сначала. Поэтому куда торопиться? Солдат спит служба идёт. Сейчас в других взводах (Их четыре в роте) идут занятия. Все по классам сидят, зубрят одни Устав, другие на политзанятиях Политическую карту изучают, запоминают страны врагов из НАТО и наши дружественные по Варшавскому Договору. В коридоре тишина.
Сержант наказал: чуть, что дневальному орать во всё горло: «Дежурный по роте на выход!»
Это если придёт офицер из штаба дежурный по части с проверкой. А сам Чудаков отправился в наш класс. Сейчас там никого. Может дембельский альбом делать или письма писать, сказал без нужды не тревожить.
Я с намыленным полотёром и Паша Краснов со здоровенной тряпкой стоим у окна и смотрим вдаль. Тазик с водой посредине линолеума. Андрюха Романенко поближе к нашему классу, почти у тумбочки дневального. Он на «шухере». Чуть что и мы уже в «поте лица драим» линолеум, а Романенко с усердием протирает пыль с панелей. Каждый о своём думает. Мне вспомнился последний день в родном городе.
****
С Пашей мы земляки, вместе в начальной школе учились, в судомодельный кружок ходили, потом в «технаре», только в разных группах. Ещё совсем недавно, на следующий день после сбора в военкомате, сидели мы с ним в электричке у себя в городе. За окном моросил дождик, и хотя в вагоне было тепло и сухо, мы всё же ещё чувствовали этот влажный воздух, с которого только что пришли. Мы ночевали на вокзале, сидя на жестких стульях из толстой фанеры, скреплённых в ряды по четыре штуки. Потом нас разбудили сопровождающие пограничники. Тогда впервые команда « Подъём» прозвучала, и быстро под противным дождём нас отправили в вагон зелёной электрички. Про которую анекдот есть. Длинная, зелёная колбасой пахнет?
Это электричка из соседних с Москвой городов. В провинции в магазинах с продовольствием, да и со шмотками тоже, плохо. Вот люди и отправляются отовариваться в Столицу. Обратно возвращаются с огромными сумками. За это Москвичи нас не любят. Обзывают голодранцами. В очередях отпускают товар по небольшому количеству.
Больше 2 кило в одни руки не отпускать! требуют в очереди москвичи. Понаехали тут, всю колбасу скупили.
Мы за своим приехали. Эта колбаса с нашего мясокомбината. Вы всю выгребли. Всю Вам отправили по разнарядке. Так что давайте батонами и нечего. Требуют приехавшие из соседних областей.
Но продавец стоит за своих: «Сказано больше двух кило в одни руки не давать и точка!»
Совсем обнаглели, мы что виноваты, что у нас ничего нет. Страна то одна у нас! Возмущается одна полная женщина. Мы и так намучились к Вам ездить. Мы также вкалываем как и вы. Москва столица нашей Родины! Язвительно продолжает она.
Так. Дочка стой, а я в конец очереди. На вот тебе сумку, говорит другая, помоложе, быстро ориентируясь в сложной обстановке. Возьмёшь, сколько дадут!
Так вся очередь перестроилась: через одного двух человек встал член одной семьи.
Голь на выдумки хитра!
Вот в этой самой электричке нас и расположили. За окнами снаружи постепенно становилось всё больше народу. Это были наши родители, друзья, любимые. Те из них, кто нашёл в вагоне своих сыновей или мужей, заняли места у окон электрички и что- то кричали, показывали пальцами, улыбались и тут же плакали. Другие же суетливо перебегали от окошка к окошку, их взгляды торопливо перебегали по стриженным головам новобранцев и не могли сразу отыскать того, кого было надо. Тогда нам самим казалось, что мы похожи друг на друга.
Я внимательно следил за движущимися по ту сторону людьми, стараясь не пропустить родного, знакомого до мелочей милого лица. Мать обещала ко мне придти, но с вокзала, где мы ночевали, нас почему- то отправили раньше, чем обещали. Всё время пока шла посадка по вагонам, я ждал, что меня окликнут. Но меня никто не позвал. Несмотря на то, что отправку ускорили, чуткие материнские сердца невозможно было обмануть. Каким то образом опять все провожающие были в сборе. Я заметил как Пашка Краснов, сидевший неподвижно, весь оживился, завертелся, мешая мне наблюдать за улицей. Всё ясно под одним из зонтиков появилась его мать. А моей мамы всё не было. Тут я подумал, что она придёт в тот час, что ей сказали на призывном пункте, а электричка со мной уже уйдёт. Я отчётливо представил одинокую тень на перроне. Мне сделалось очень жарко и ужасно неудобно сидеть от этой мысли, я заёрзал на сиденье, стал оглядывать вагон внутри. Здесь творилось то же самое, что и на улице. Те же жесты, гримасы, махания руками. Кто- то уже приспособился и жевал собранные в дорогу харчи.
Когда же я опять посмотрел за окно, то увидел знакомый тёмно синий плащ и голубую вязаную шапочку. Да, это была моя мама. Я приподнялся, взмахнул рукой, и она меня заметила. На её глазах, хоть она и улыбалась, появились слёзы. У самого меня пересохло в горле, и какой- то лишний комок образовался там, мешая глотать. Я украдкой, чтобы не заметили, стёр накатившую слезу. Пашкина мать подошла к моей. На призывном пункте они познакомились друг с другом и сейчас остались довольны, что мы с ним по-прежнему вместе. Тут поезд тронулся, мать и другие провожающие пошли рядом с вагоном. Теперь все плакали открыто, и сам я опять с трудом подавил слёзы. Электричка быстро набирала скорость, скоро мама скрылась из глаз, но у меня мысленно всё виднелось её заплаканное лицо. За окном теперь мелькали знакомые дома, пролетали мимо церкви моего старого города. А я тогда подумал, что вот теперь я уже взрослый, детство прошло, и от этого то очень грустно.