Надеюсь, читающий эти строки знаком с рабством только из учебников по истории. В нормальном, неперевернутом мире, история должна идти по правильному пути и двигаться к социализму. В общем, рабство это очень плохая вещь. Хотя в Древней Греции оно и соседствовало с демократией. В общем, дело не в этом. Дело в том, что спустя тринадцать секунд после того, как я прочитал эту незамысловатую надпись из трех слов, я, действительно, стал рабом.
В дом влетели несколько (два, три, четыре, потом сбился) громил. Один из них ударил меня кулаком в живот, от чего я согнулся пополам и зашелся кашлем. Так началась моя самая страшная часть жизни. Черная полоса. Меня закинули в холодный и вонючий кузов грузовика и куда-то повезли. У нас, в нашем перевернутом городе, есть своя Филадельфия. Отгороженная и защищенная зона, где осели головорезы. Туда меня и везли.
Ворота со скрипом раскрылись, машина въехала на небольшую площадь, в центре которой стоял непобедимый Ленин. Он всегда одинаковый. Красивый революционный шкет. В нынешней ситуации это может показаться странным, но это только на первый взгляд. На самом деле, бандиты это тоже революционеры. Это мы их называем бандитами, а они называют себя Правителями.
Меня вышвырнули из грузовика. Я упал прямо лицом в асфальт. Было больно. И еще я почувствовал, как мои передние зубы превращаются в пыль. Черт возьми, подумал я в тот момент. Придется сходить к стоматологу и сильно потратиться.
Потом меня пнули в живот и поставили на ноги.
Стой ровно, черт тебя дери! И еще один удар. Я едва удержался на ногах.
Имя.
Имя. Как тебя зовут.
Алексей.
Неправильно. Теперь тебя зовут подношение дыре.
Что за дыра, спросил я, харкая кровью.
Вопросы тут задаю только я.
В этот момент я поднял голову. Передо мной стоял худой паренек лет двадцати. В его желтых зубах была зажата незажженная сигарета.
Тебе категорически не повезло, сказал парень. Пойдем. Наш главарь повернут по этой теме. Дыра. Хочешь узнать, что это такое. Мы прошли мимо шумной казармы, где мускулистые хлопцы столпились вокруг одинокой штанги.
Знаешь ли ты, что такое потоковая неопределенность, спросил парень.
Ну, я
Эх, ты. Да чего ты можешь знать, ты, сраная деревенщина. Молчи лучше и слушай внимательнее. Хоть перед смертью чему-то научишься. Смотри, короче. Есть такая штука как центральные уравнения, слыхал о таких. О это перевернутое время, оно тоже получилось из-за неопределенности, потому что нет ничего определенного. Это как инь и янь. И эта дыра это противоположность определенности центра потока. То есть, они не могут друг без друга. Центр делится на две части. Это рай и это дыра. Понимаешь?
Я молчал. Честно сказать, я никогда раньше не слышал о дыре. Объяснение бандита тоже ничего не прояснило. Наверное, какая-то местная реликвия, подумал я. Ну, по крайней мере, хотя бы сейчас не бьют.
Я ощупал языком сломанные зубы и чуть не вскричал от боли. Дело плохо.
Спустя три минуты и пятнадцать секунд мы подошли к неприметному одноэтажному зданию, что-то вроде сарая с дырявой крышей. Внутри этого сарая был люк. Я спустился по лестнице, но парень со мной не пошел. Он остался наверху, долго смотрел на меня из кругляшки света, а потом захлопнул люк.
Я погрузился в кромешную тьму. Я не успел спросить у бандита, какая глубина у этого колодца. Я почему-то сразу подумал, что это колодец. Хотя, почему я так подумал, не знаю. Я даже теперь не боялся за свою жизнь. Просто было интересно, что меня ждет. Дыра, она уже началась, или же это только прелюдия дыры.
Я вспомнил бомбоубежища из детства. Вспомнил те времена, когда еще не было перевернутого времени, и когда маленькие мальчики и девочки, поджав хвосты, направлялись под защиту толстой подошвы земли. Но не всегда она их спасала. Вероятность спасения от звука смерти равнялась девяносто девять целых и шесть десятых процента.
Звук смерти его даже не было слышно. Набор четко выверенных колебаний воздуха. Мозги превращаются в фарш. Очень и очень быстро. Иногда так бывало, что кого-то затрагивало, а кого-то нет. Один раз я видел такое. Соседская девочка вдруг перестала дрожать и у нее из ушей потекла черная кровь. Язык вывалился из рта. Синий язык. Как будто она выпила слишком много синей воды. Мама тогда закрыла мне глаза, но не полностью. Я видел босые ноги этой девочки, и как эти ноги, ее маленькие кривые пальчики, приобретали синюшный оттенок. Маленький труп меня испугал куда сильнее, чем стационарный звук смерти. Эти стопы никогда больше не почувствуют прохладу травы, покрытой утренней росой. Удивительная трагедия. Но, в то же время, самое обычное дело.
Такое же обычное, как и этот страх. Все боялись. Кто-то больше, кто-то меньше.
А я, вот, сейчас совсем не боялся. Только чувствовал пульсирующую боль во рту, который с невероятным постоянством наполнялся кровью, и мне приходилось ее сплевывать. Кровь летела вниз, но я не слышал, чтобы она достигала дна.
Я устал и решил остановиться, чтобы передохнуть. Черт возьми. На самом деле. Сколько мне еще спускаться. Ладони налились тяжестью. Я вытянул руку за своей спиной и нащупал стену. Стена была холодной и липкой.
Отец заставил помочь вывезти труп на стареньком Вольво за границу города и закопать на безымянном пустыре. В тот день я не понимал, что мы делаем. В моей голове все перемешалось. Я не знал, к чему это приведет. Мы убили ее. Мы убили родного человека и закопали хрен знает где.
Вы, наверное, мне не верите.
Как так? Человек сделал такое и все ее не сошел с ума! Ну, что тут говорить. Трудно сказать, что такое нормальная психика. Мы, наверное, все психи. Так или иначе. И отец, он
Черт.
Сколько лет прошло?
Пятнадцать или шестнадцать?
Мне сейчас тридцать два.
Значит шестнадцать.
Мой отец был повязан с новой бандой, этими сраными полувампирами, крахмальными. Работал на них, получал хорошие деньги. На жизнь хватало, если это можно назвать жизнью. Я учился в интрасети, но меня нельзя было назвать хорошим учеником. Вечно прогуливал занятия, притворялся больным, чтобы не надевать очки. И когда мама с папой уходили на работу, я включал порнуху и дрочил. Впрочем, хорошее было время и тогда. Но именно с того момента, как мы перебрались в небоскреб в Василеостровском районе, я начал понимать, насколько моя жизнь бессмысленна. Не иметь цели самое страшное, что может быть с человеком. Приходится вечно выдумывать причину, чтобы подняться с кровати. Чтобы не закончить все эту хрень под названием жизнь. Не превратиться в мертвеца с перерезанными венами. Я, кстати, довольно часто об этом думаю, особенно в последнее время. Дух убиенной матушки крутится вокруг меня в моих снах, заставляет посмотреть на себя. Во что я превратился. А смотреть на это невозможно. Просто сборник костей, мышц, кожи. И еще прыщ на подбородке. Такой большой, с белой головкой. Надо бы его выдавить.
Однажды я решил выбрать для себя самый оптимальный способ самоубийства. Выстрел в висок и прыжок из окна (я живу на тридцать четвертом этаже на поверхности) отбросил сразу. Петлю тоже не хочу две минуты к ряду болтаться и дрыгать ногами, да и под конец еще и обосраться. Ну к черту такую смерть! Броситься под монорельс тоже то еще удовольствие. Он может тебя не убить, а просто отрезать тебе ноги или руки. Останешься в живых и превратишься в овоща. Вы можете заметить да ты и так овощ. Тебе-то что? Но хотя бы руки ноги на месте.
В конце концов, остановился на бритве и венах. Можно, чтобы вообще было не больно, обдолбаться наркотой и резануть себя. Достаточно глубоко, чтобы вскрыться, но не так глубоко, чтобы не повредить связки. Хочу напоследок сидеть и курить. Без связок это будет трудновато. И вот, я, истекающий кровью, сижу на полу своей сраной халупы, курю аутентичные сигареты, может быть думаю о чем-то отстраненном. Типа, не знаю, типа, может, я зря все это сделал. Мне, ведь, еще жить и жить, да что толку? Ну проживу я еще лет тридцать. Что это изменит. Через тридцать лет, я уверен, все будет так же. Только я еще и трахаться не смогу. Совсем страшная картина. Через полчаса сердце замедляется, я начинаю засыпать. Последний мой сон, но уже без кошмаров, какие меня постоянно преследуют. Кошмары, кошмарчики. Любимые мои ядовитые видения, где я бесконечно подыхаю, тону в баке с живым белком. Червяки заполняют легкие, и все такое. Достаточно неприятно.