Слышу, как выключается вода в душе, распахивается дверь, а эта девушка вдруг весело кричит тому, кто там только что мылся:
Тимур, прикройся хотя бы полотенцем! Тут уборщица.
Это нормально, что от имени «Тимур» меня насквозь продирает страхом и еще чем-то, чему сложно найти название? Я закусываю губы, расправляя складки на простыни, и думаю, мало ли в нашем городе Тимуров. Думаю так секунды три, ровно до тех пор, пока не слышу низкий хриплый голос, который безошибочно узнаю. Соболевский.
Черт. Чертчертчертчерт
Бля, ты почему еще в трусах? грубо спрашивает он. Мне ехать надо.
Ну ты-то вообще без трусов, хихикает она, и я вяло удивляюсь, как резко поменялся ее голос. Со мной она говорила спокойно, уверенно, приятным естественным тембром, а тут подобострастно пищит и манерно тянет гласные.
Я за минуту оденусь, а ты нет. Давай, Лиза, блин, шевелись. Я не планировал тут ночевать.
Сам же вырубился, а на меня ругаешься! говорит она тоном обиженной маленькой девочки.
Лиза!
Поняла, поняла. И это знаешь, я тут про такую новую косметологическую процедуру узнала, эффект обалденный. Жаль, что дорогая! она картинно вздыхает.
Сколько?
Я не слышу ее ответа, она говорит слишком тихо, но слышу, как Тимур цедит:
Отправлю тебе на карту. А теперь одевайся, если хочешь со мной в такси поехать.
У меня трясутся руки, когда я меняю наволочки на подушках, потому что слышу его шаги за спиной. Он входит в комнату.
День добрый, буркает он. Видимо, мне. То есть моей спине.
Я мычу что-то неопределённое и с ужасом думаю, что мне ведь рано или поздно придется повернуться. Но я не могу. Интересно, а может быть такое, что они быстро уедут? И насколько нормально, что я стою над уже заправленной кроватью и делаю вид, что ужасно занята? Черт, и почему так сильно давят эти ужасные штаны?
Слышу, как падает на пол полотенце, как звенит пряжка на ремне. Наклоняю голову еще ниже, чтобы он меня ни в коем случае не узнал. «Уезжай, уезжай», мысленно твержу я, но тут он сам идет ко мне.
За беспокойство, лаконично говорит Соболевский и кладет на тумбочку тысячную купюру. В этот момент я машинально чуть поворачиваю голову на его голос, и наши взгляды встречаются.
Пауза.
Ты? выдыхает он неверяще, но тут же рявкает: Ты! Какого хрена! Что ты тут, твою мать, делаешь?
Я здесь работаю, говорю я с достоинством, но глаза не поднимаю. Потому что Соболевский хоть и натянул штаны, но выше пояса он по-прежнему голый, и смотреть на его грудь с рельефными, красиво очерченными мышцами я не буду! И на эти капельки воды на смуглой коже тоже не буду.
Не буду, говорю! Во-первых, это невежливо, а во-вторых мне совсем неинтересно. Всё, не смотрю, не смотрю, не смотрю.
Я усилием воли заставляю себя рассматривать идеально заправленную кровать, но взгляд все равно автоматически соскальзывает на торс Соболевского, как будто мне там медом намазано. Черт, хоть зажмуривайся!
В смысле, блядь, ты тут работаешь? зло переспрашивает Соболевский, хватает меня за руку и заставляет повернуться к нему.
В прямом! я машинально вдыхаю терпкий свежий запах влажной кожи. Очень мужской запах. Приятный. Смущающий меня еще больше, чем его голый торс.
Детка, но ты же не всерьез? скалится он. Проспорила кому-то, признавайся?
Не ваше дело, я старательно держу дистанцию через вежливое «вы». Потому что я на работе, он клиент, и мне нельзя ругать его последними словами, даже если хочется.
Мое дело! упрямо говорит он.
Ваше дело вот там стоит, с неожиданной язвительностью говорю я и кидаю красноречивый взгляд на его девушку, с которой он вообще-то ночь провел. Еще и заплатил ей за это. Какая это все-таки мерзость!
Я дергаю руку, чтобы вырваться, но безуспешно. Хватка у Соболевского стальная.
Отпустите меня, шиплю ему, и не мешайте мне, пожалуйста, выполнять свою работу.
Нет, не отпущу. И никуда ты, бля, не пойдешь, пока не объяснишь все нормально.
Тимур! возмущённо подает голос красотка. Она уже успела надеть на себя платье, в котором выглядит еще более голой, чем без него. Что происходит? Я ничего не понимаю! Ты что, знаешь эту уборщицу? Она украла у тебя что-то? Давай полицию вызовем!
Соболевский оглядывается на нее с таким видом, будто только сейчас вспомнил о ее существовании.
Рот закрой, цедит он. И какого хрена ты тут еще, я не понял?
Мы же хотели вместе с тобой поехать, уже не так уверенно говорит красавица. Нам ведь в одну сторону.
Я передумал. Давай сама.
Ты офигел, Тимур? Сначала уснул тут, пьяный, потом еще так со мной разговариваешь! Такси мне вызови хотя бы! требует она капризно.
Лиза, говорит он с такой отчётливой угрозой, что та вздрагивает. И, судя по ее вытянувшемуся лицу, понимает, что выбрала неверную стратегию. Ты, кажется, меня с кем-то спутала. Командовать мной не надо, поняла? Сама вызовешь тачку, не переломишься. Я тебе достаточно бабла скинул. С запасом.
Ну и козел же ты, Соболевский, зло говорит она. И почему я только с тобой поехала, а?
Потому что косметология и прочая херня сама себя не оплатит? хмыкает он цинично.
Да пошел ты! на идеальных скулах вспыхивают некрасивые алые пятна. Пусть в следующий раз вот эта тупая уборщица в своих зассанных тряпках перед тобой ноги раздвигает, понял? А я не буду!
Ее злое оскорбление неожиданно меня задевает. И не просто задевает, а входит в сердце так глубоко, словно осколок острого стекла. В груди становится больно, а из глаз сами собой, точно кнопку кто-то нажал, льются слезы. Горячие капли текут по щекам, и я закусываю губу, пытаясь их остановить.
Почему так до ужаса обидно? Может, потому, что вначале эта девушка показалась мне нормальной и даже приятной? Она так по-человечески со мной разговаривала, что я совсем не чувствовала свою работу унизительной. А сейчас чувствую. И себя ощущаю какой-то бомжихой. Человеком низшего сорта.
Подошла и извинилась, резко говорит Соболевский. И вот такого тона я у него ещё ни разу не слышала.
Чего? фыркает она. Вот я ещё перед обслугой не извинялась! Может, мне ещё на колени перед ней встать?
Надо будет встанешь, тяжело роняет он и, кажется, не шутит. Подошла, блядь, и извинилась.
Или что? воинственно интересуется она.
Или больше никогда не найдёшь работу в этом городе. Ни в каком качестве. Даже сортиры мыть.
Ах ты су
Я жду, напоминает Соболевский. Бросает непроницаемый взгляд на меня и добавляет: Мы ждем.
Мне от всего этого ужаса хочется провалиться сквозь землю. Вот почему так? Некрасиво повела себя она, а стыдно почему-то мне? И не нужны мне ее лживые неискренние слова прощения, вот правда. Лучшим извинением будет, если она свалит. И желательно с Соболевским под ручку. А я спокойно доделаю уборку, переоденусь и поеду на учебу.
Ну! Он, кажется, уже теряет терпение. А та, с которой он сегодня спал (почему мне неприятно об этом думать?) медленно приближается ко мне, будто идет на казнь. Вот такая с перекошенным от злости лицом она уже не выглядит красоткой. Скорее ведьмой из сказки.
Наконец она оказывается около меня и быстро, сквозь зубы, бормочет:
Извини.
Ничего страшного, неловко отвечаю я.
Хочешь, чтобы она встала на колени? спокойно интересуется у меня Соболевский.
Я отчаянно мотаю головой. Нет! Ни в коем случае! Ненавижу чужое унижение.
Ну и зря, мрачно говорит он. Она бы тебя поставила. Злее надо быть, детка. Ты пожалеешь, а вот тебя саму жалеть никто не станет.
Я никак на это не отвечаю. Девушка вообще пропускает эти слова мимо ушей.
Всё? Доволен? зло спрашивает она у Соболевского.
Нет, лениво говорит он и посылает ей неприятную ухмылку. Но ты можешь идти.
Она бросает на него острый ненавидящий взгляд, хватает сумку и идёт в коридор с видом оскорбленной невинности. Стук шпилек по плитке, а потом оглушительный грохот закрывшейся двери. Она так ею хлопнула, что я не удивлюсь, если штукатурка с потолка посыпалась.