И в чем беспокойство сестры Мэри?
Она считает, что у меня трудности с родителями. Будто я так и не оправился после их исчезновения. И теперь все, что я делаю, это будто бы для того, чтобы произвести на них впечатление. Глупость, конечно Он провел пальцами по плечу в попытке что-то смахнуть. Недавно, когда я выступал перед народом, мне показалось, что в толпе я увидел родителей, а потом у меня случился сердечный приступ. Но я-то знаю, что это была моя возможность стать еще ближе к Богу. Он посмотрел наверх.
«Это была моя возможность стать ближе к Богу» похоже, будто Ленни шел по прямой дороге, а на этой фразе решил резко шагнуть в кусты папоротника. Зачем? Видимо, чтобы обезопасить себя от чего-то болезненного. Ситуация, о которой он рассказал, кажется колоссальным эмоциональным потрясением: словно то выступление перед народом стало триггером[6] для его нервной системы и заставило вновь переживать детскую травму. Словно психика вспомнила о боли, и сердце не справилось с нереализованной потребностью в любви.
Слушая клиентов, я обращаю внимание на нестыковки в их речи. Потому что нестыковки говорят о защитах, которые психика ставит в этот момент. Рационализация одна из таких защитных реакций, которая помогает справиться с неприятными переживаниями, предлагая приемлемое для человека объяснение. «Я упал в обморок, потому что вспомнил свою детскую боль» или «Я упал в обморок, чтобы быть ближе к Богу»? Разница есть. Нужно ли прямо сейчас указывать на это? Нет. Пока я просто наблюдаю и отмечаю, что происходит с Ленни. Я привыкла уважать защиты психики и раньше времени не ломать этот забор. Не случайно же он стоит здесь так много лет.
Ленни, а что вы сами об этом думаете?
Но Ленни только пожал плечами. Ни больше ни меньше. Полный контроль. Я знаю, что нам еще рано идти к его детской боли, сейчас главная задача выстроить раппорт, как говорят психологи, то есть контакт, связь. Хотя бы тонюсенькую ниточку
Ленни, у меня ощущение, что вы решили давать мне минимум возможной информации, чтобы проверить, разберусь ли я в вашей ситуации сама. Сдаюсь сразу, развела я руками в попытке показать ему, что здесь безопасное место, где ему не нужно себя защищать. Без вас не разберусь.
Я хочу убедиться, что вы лучшая. И что вы стоите моего времени. Он посмотрел на меня поверх очков.
Если я сейчас взгляну на вас и прочитаю всю вашу историю, просканировав вас с ног до головы то я буду лучшей в своем деле? игриво посмотрела я.
Снова без реакции. Ленни категорически отказывался включаться даже в такую словесную игру.
Ленни, вы хотите, чтобы я была лучшей. А к себе вы примеряете такое же требование быть лучшим?
Пиу-у-у-у-у мой вопрос был похож на выстреливший пустой салют: звук есть, а фейерверк в небе не случился. Ленни не шевельнулся.
Я молчала. Он молчал. Я выдохнула, посмотрела на него и представила картинку: вот он, высокий и статный, стоит на балконе перед народом и высматривает в толпе своих родителей. По сосудам прокатилась горечь за него: вечное одиночество, необходимость защищаться, потерянность. Эмпатия Вот то волшебное снадобье, которое поможет мне не уйти с ним в отыгрывание моих реакций.
Ленни, давайте я вам расскажу, как протекает терапия, и мы сверимся с вашими целями.
Я и так все знаю.
Ох, разве может он признать, что чего-то не знает Я представила себе теннисный мячик, который
Вы любите играть в теннис?
Он кивнул.
И я. Когда я только начинала свои тренировки, любила бить мячом о стену. Стена была моим первым спарринг-партнером и, наверное, лучшим: ни одного моего мяча не пропустила, улыбнулась я, в любом случае потом наступило время переходить к игре с людьми. Это классное ощущение. Ты бросаешь, тебе бросают. Сейчас я чувствую, что мне хочется бросить мяч вам, я будто пытаюсь сделать удачную подачу, и каждый раз мяч, вместо того чтобы перелететь через сетку, попадает в стену.
Я и так знаю, как все будет происходить: вы будете задавать мне вопросы, а я буду отвечать, а потом вы скажете, что мне нужно делать.
Задавать вопросы буду точно. Советовать и говорить, что вам делать, нет. Это противоречит профессиональной этике и моим личным убеждениям. Я словно продолжала проводить для него румтур[7] по зданию с названием «Терапия». Например, я верю, что все ответы уже есть в нас, нам только нужно найти к ним дорогу. Мы работаем вместе, разбираем, что заставляет вас делать то или иное или не делать и вы сами принимаете решение, как поступать с этим дальше. А еще мы исследуем наши с вами отношения показала я рукой на него и себя.
Зачем? дернулся Ленни, похоже, этого он не ожидал.
Ведь то, как вы выстраиваете отношения здесь, мини-версия того, как вы строите отношения там, в большом мире. Я работаю в ключе интерперсонального психоанализа, который как раз говорит о том, что мы учимся выстраивать отношения в раннем детстве, а потом повторяем те же схемы с другими людьми. И порой эти схемы не работают
Значит, вы будете учить меня отношениям, он как-то угрожающе повел правой бровью.
Не учить отношениям, а исследовать их, сделала акцент я.
Все больше чувствую, как он пытается поставить меня на пьедестал учителя, чтобы потом с грохотом оттуда скинуть. Стараюсь туда не взбираться.
А что, если я этого не хочу? Мне не нужны люди, мне не нужны отношения. Единственные отношения, которые меня волнуют, это отношения с Богом. Я люблю Бога, потому что любить людей слишком больно. Он снова посмотрел куда-то наверх.
«Вот это было неожиданно», удивилась я такому самораскрытию, а потом с досадой подумала: «Ну вот почему, почему всегда самое важное всплывает в самом конце сессии?»
Ленни, я слышу от вас очень важную мысль о том, что быть с людьми вам больно. И я предполагаю, что ваша жизнь в этом случае может ощущаться как что-то мучительное. Ведь мы окружены людьми
Я предпочитаю одиночество и беседы с Богом. Я же говорю мне не нужны люди Я люблю быть один продолжая настаивать на этом, повторил он. Хотя редко когда остаюсь один. Везде меня преследуют кардиналы, немного печально добавил он.
Впервые за время нашей беседы Ленни сменил свою властную позу и начал ерзать.
А что, если мы окружены не только людьми из плоти и крови, но еще и нашими внутренними людьми? Теми, которых мы поместили себе за пазуху, теми, с кем продолжаем говорить, кому продолжаем доказывать, объяснять. Порой эти отношения могут быть даже насыщеннее, чем с внешним окружением. И я бы предложила вам как раз их и поисследовать, что думаете?
Мое окружение? Его лицо снова дернулось. Я знаю только то, что не могу никому доверять.
Внезапно экран погас.
Эм-м-м-м Ленни? Вы на связи? Я задергала мышкой по экрану, пытаясь сообразить, с чьей стороны произошли неполадки.
Ленни снова возник на экране. В тот момент, когда он поправлял свою белую мантию, мне показалось, что его глаза блестели. Ленни прошептал:
Мне пора. Я не хочу, чтобы кардиналы знали, что я решил пройти терапию, подмигнул он мне и улыбнулся, как мальчишка, выглядывающий из шалаша, который мы соорудили с ним вместе из подушек.
Меня смутила смазанная концовка сессии: на самом ли деле пришли кардиналы, или он решил спрятаться раньше, чем блеск глаз выдаст его переживания? О чем было это подмигивание в конце, мы что, уже успели объединиться в команду? Но все же внутренне я возликовала. «Решил пройти терапию» звучало как терапевтический контракт.
Что в заметках с сессии? Устала, словно отработала день консультаций без перерыва. Будто он пытается измотать собеседника, чтобы тот не мог на него напасть. Будто его кредо: «Лучший собеседник измотанный напряжением собеседник». Нарциссическая организация личности, которая стеной защищает его от детской боли. Грандиозность и принадлежность к Богу делает его недоступным простым смертным, а значит, и недоступным для боли. А ее там, внутри него, кажется, неимоверно много. Ощущается его одиночество и отчаяние в противовес грандиозности решение маленького мальчика больше никогда, никогда не доверять людям.