Размышления Сергея Львовича прервал отряд детей, выстроенных по-военному в колонну по двое. Колонна шла, извиваясь змеей по узкой улочке, хором выкрикивая:
Юк-крейн! Ук-краина! Юк-крейн! Ук-краина!
Окружающие расступались и поглядывали на детскую колонну вопросительно. За детьми шла группа «кабанчиков» уже вполне пузатых мужичков в шортах и шлепанцах, с набрякшими пивом физиономиями. Словно глухое эхо звонких детских голосов «кабанчики» угрюмо бурчали себе под нос:
Бурк-краина Бурк-краина
В эту минуту Сергей Львович увидел Марию, выходившую из двери магазина. Сергей Львович пропустил хвост колонны демонстрантов и подошел к Марии.
Кто это? спросила Мария.
А эти те самые дети, плясавшие на площади Оказывается, это граждане незалежной Диканьки.
А зачем они кричат?
По завету Гоголя: «как будете в Петербурге, то скажите, что есть на свете такие Бобчинский и Добчинский». Вот, ходят люди по Европе почти по Европе и кричат: я Бобчинский! я Добчинский!
Мария посмотрела на Сергея Львовича, она поняла, что он говорит остроумно, но тема ее не заинтересовала и она не стала вникать в его остроумие.
Ты можешь зайти со мной в магазин взглянуть, как смотрятся сережки?
Сергей Львович зашел с Марией в магазин, высказал свою мнение о сережках. Мария поблагодарила продавца и обещала подумать. Они вышли из магазина и пошли по улице в сторону кафе.
Могу я тебе купить эти сережки? спросил он.
Мария резко остановилась.
Это с какой стати? Я что твоя содержанка? она стояла перед ним и смотрела в глаза.
Ну почему?.. зачем так сразу?
Это бестактно. Тебе так не кажется?
Да, возможно пожалуй,.. но уголовно не наказуется. Извини, если
Сергей, это противно смотреть: ты бледнеешь и заикаешься, как восьмиклассник перед учительницей.
Мари, послушай Ты знаешь, чего я боюсь. Ты резкая женщина и я опасаюсь твоих резких движений Могу я, хотя бы, показать тебе в «Моцарте» лучший десерт и не ожидать твоих кавалерийских атак?
Можешь. Можешь, даже оплатить его, примирительно согласилась Мария.
9
В этот раз в кафе их ждал приятный сюрприз: в углу, образованном стеной и башней, пианистка негромко играла на электропианино что-то из популярной классики.
Вот, Сергей Львович раскрыл перед Марией меню. Настоящий австрийский десерт «захер», назван по имени кондитера Франца Захера.
Заказали по захеру и по капучино.
Моцарт это, ведь тоже Австрия?
Да, и эта смотровая площадка, Сергей Львович указал рукой на террасу, откуда они ночью смотрели на ночную муравьиную жизнь. Это тоже Австрийская империя. Там была имперская администрация. Сто лет, до восемнадцатого года, до самого падения империи в Будве было австрийское правление.
Принесли десерт и кофе.
М-м!.. Действительно, вкусно! Мария удивилась.
А ты думала, я хочу обмануть тебя?
Нет, конечно Просто у тебя, как и у всех мужчин, впереди пирожного шествует идеология. Ты с таким воодушевлением говоришь об Австрии, будто не знаю словно ты нанятый за большие деньги пропагандист.
Нет, я совсем не пропагандист. Просто я очень люблю Австрийскую империю!
Мария от десерта и кофе была в приподнятом настроении, а от шутки о любви к Австрийской империи она просто залилась смехом. У Марии был очень красивый голос, а голос человека лучше всего слышен в веселом смехе. Сергей Львович слушал это роскошное сопрано и улыбался. Мария постепенно успокоилась. Во время смеха она мельком взглянула Сергея Львовича. Потом еще раз. Потом, успокоившись, она сделала глоток кофе и погрузилось на несколько секунд в свое «электрическое» молчание. Потом она уже не мельком, а пристально взглянула и, мягко улыбаясь, то ли вопросительно, то ли утвердительно произнесла:
А ведь ты не шутишь.
В смысле? не понял Сергей Львович.
Насчет Австрии.
А в чем тут может быть шутка?
Мария опять «электрически» помолчала.
Сережа, а на кофейных чашках у тебя дома этот забыла фамилию он тоже из Вены?
Климт! Да, это тоже австрийский художник. Может, он художник и «не очень», но для меня он «последний художник империи». Умер в один год с ней.
Я приняла это за шутку. Извини, но согласись, не каждый день встречаешь человека, который «очень сильно любит Австрийскую империю».
Тут уже рассмеялся Сергей Львович:
Я понимаю, как это выглядит со стороны!.. Но это на первый взгляд «изгиб психики», а если подумать, то это нормально относиться к Австрийской империи с симпатией с сочувствием, может быть.
Женщина и мужчина сидели в кафе и разговаривали: разговор свободный, незадумчивый, курортный переходил от погоды к морю, от пирожного к позабытой всеми империи. В этом не было ничего необычного, ничего примечательного. Странным было то, что разговор был увлекателен для обоих. А ведь эти мужчина и женщина встретились неделю назад, а до этого он прожили по сорок лет самостоятельной жизни. За всю свою сознательную жизнь Мария и одной минуты не продумала о судьбе Австрийской империи, а сейчас она с неким самозабвением следила за мельчайшими поворотами мысли Сергея Львовича.
Дело в том, что Австрийская империя больше всего похожа на Российскую, говорил он, очевидно, давно продуманное. Можно сказать сестры по несчастью. Они обе перестали существовать в результате Первой мировой.
Мария «электрически» молчала, словно у нее в подсознании с космической скоростью прокручивались те разговоры, которые они могли бы быть, если бы он познакомились лет двадцать назад.
Хорошо. Но почему надо «любить Австрию», а не Россию? Ведь это более естественно для русского. Согласись!
Россия А что такое Россия сейчас? Россия в двадцатом веке? В результате войны Россия в семнадцатом году рухнула с таким грохотом!.. До сих пор в ушах стоит! Российская империя упала «ниже уровня моря». На ее месте весь двадцатый век просто какая-то дымящаяся яма. Кстати, именно такой ямой и видят Россию западные европейцы. Очень трезвый, совершенно рациональный взгляд.
А ты?
Что я?
А какой видишь Россию ты?
Я? эхом переспросил Сергей Львович. Он пожал плечами: Для меня Россия это музыка. Не хочу показаться эпатажным, но короче говоря Вся моя сознательная жизнь, я уже говорил, прошла в Петербурге. А в Петербурге все время разыгрывалась одна и та же пьеса. Представь себе, иду в Эрмитаж. Эрмитаж большой можно заблудиться на пару лет, поэтому всегда намечаешь себе цель: Рембрандт или Рубенс, или, там, Венера, которую Петр привез из Италии для Летнего сада. Идешь по Эрмитажу, опустив глаза, чтобы не отвлекаться, прямо к цели. Пришел, рассмотрел там всякие золотые украшения у Рембрандта, посмотрел на Венеру хорошая такая Венера, длинноногая. Намеченная задача выполнена. Что дальше? А дальше бредешь уже без цели, куда глаза глядят. То у картины остановишься, то у брошки какой-то, то Георгиевский зал тебя вдруг остановит. Вот, например, все время пробегал Рафаэлевы лоджии, как спортзал, а однажды вдруг остановился и принялся рассматривать всякую живность филинов там всяких, белочек, листочки-ягодки, дракончиков, чудиков с рожками, нимф разных. Вся эта флора и фауна нарисована на белом фоне. И вдруг меня осенило, что, а ведь белый фон это небо! Представляешь, небо написать белым цветом! Рафаэлевы ложи сделаны по итальянским первоисточникам в Риме есть такие росписи, во Флоренции позже я их сам видел, скорее всего белое небо европейцы тоже срисовали с каких-нибудь египетских образцов, но ведь какая-то светлая голова придумала впервые писать небо белым цветом! Синим понятно, золотым тоже понятно это золотые солнечные лучи, но белое небо! И ведь это работает. Белый цвет содержит в себе всю мощность неразделенной радуги. Простоял я не знаю сколько часов перед белым небом В другой раз идешь-идешь и вдруг стоп! тебя озаряет: вот она, лучшая картина! Живая дышит, двигается серые волны бегут, облака летят, кораблики плывут а это, оказывается, огромное окно из Зимнего на Стрелку Васильевского! Со временем пришло осознание, что все эти, вроде бы случайные, остановки, все впечатления, мысли, ритм смены этих мыслей и чувств, все они подчиняются законам гармонии. Это и есть музыка. Музыку эту три века писали русские цари: строили Зимний дворец, собирали со всего мира коллекции. Для меня Зимний дворец это музыка Российской империи империи, которой нет.