Кит ничего не ответил, только кинул пельмень в кастрюлю неосторожнее обычного и вскрикнул, когда брызги кипятка обожгли ему руку. Не обращая на это внимания, Дима продолжал:
Вот у вас нет папы, а у нас есть. Твоя мама вечно путешествует, а моя всегда дома. И ты один, а у меня есть старшая сестра. И всё равно мне кажется, что у вас настоящая семья, а у нас какая-то жалкая пародия, неудачная постановка в школьном театре. Ты меня понимаешь? Я у нас дома чувствую себя как-то не к месту, как овсянка, которую заварили на ужин. А у вас мне всегда-всегда хорошо.
Кит снова промолчал. Он чувствовал, как злым пламенем внутри поднимается незнакомое прежде чувство, похожее на горячего шипастого дракона. Это была ревность. Кто-кто, а он не готов был делить свою маму ни с кем, даже с Димой.
«С другой стороны, подумал Кит, Моя мама действительно самая лучшая. У нас с ней правда настоящая семья, хоть мы и вдвоём. И Дима проводит с нами так много времени, и мы так его любим, что от брата его с трудом можно отличить. Жалко мне, что ли? Мама не пирожное, её на двоих точно хватит. Других мам хватает ведь и на двоих, и на троих, и даже на шестерых в каких-то семьях»
Мы ей об этом скажем? спросил Кит, стараясь улыбаться приветливо, той улыбкой, которой его научила мама.
Тебе решать. Ты главный, ответил Димка. И Кит решил сказать. Мама поругала своего Митю за такие слова о его родных родителях, но потеплела к нему, если ещё было, куда теплеть. Кит почувствовал перемены. Он ревновал сначала, а потом привык так было лучше. Какой мальчишка отказался бы от брата-сверстника, с которым всегда весело и классно?
Но правда была в том, что Дима не чувствовал к маме Никиты сыновьей любви. Он чувствовал другую, такую, имени которой тогда ещё сам не знал. Он был в неё совершенно влюблён. Потому что эта женщина заботилась о нём, как родные родители никогда не умели заботиться. Потому что она была идеальная, книжная: всё время в дороге, и такая изящная, и такая бесконечно добрая. Потому что он видел в ней принцессу из рыцарского романа. Он её просто обожал.
И время шло, а он продолжал обожать мать своего лучшего друга. Когда они учились в седьмом классе, Дима вдруг перестал ходить к Киту в гости он стал сумасшедше стесняться его мамы, как ни один другой мальчик не стеснялся самых красивых девчонок в школе. Когда они заканчивали школу, когда Кит, вооружившись гитарой, пел с друзьями и девушками песни во дворах и маленьких клубах, Дима снова начал ходить к ним в гости уже в отсутствии Кита. Его мама рассказывала Мите истории из путешествий, показывала фотографии и сувениры, придумывала игры по мотивам своих приключений. Она нуждалась в слушателе, потому что её самый дорогой на свете человек, сын, с детства наложил на дорогу какое-то табу. Он был заядлым домоседом, даже на дачи к тётушкам и материнским подругам всегда выезжал нехотя.
«Зачем, мама, куда-то уезжать, смешно филосовствовал мальчик, Если я родился в Москве, а значит, в Москве моё место?»
Конечно, она относилась к Мите просто как к другу своего сына (и, может, ещё немножко как ко второму своему сыну), но он и в восемнадцать продолжал считать её своей прекрасной принцессой, которую обязан был защищать. Только один раз она чуть об этом не догадалась когда сказала мечтательно, поставив перед ним чашку горячего чая, привезённого ею лично из Индии неделю назад, и поцеловав его в кудрявую макушку:
Кит ко мне вчера приводил знакомиться новую свою девочку. Говорит, что собирается жениться. Цитируя Станиславского: не верю! Она душечка, но это совершенно точно ненадолго. Да и когда у него надолго было Да? Ты, Митя, другое дело. Ты у нас серьёзный. Скоро мы, скажи на милость, тебя женим?
Митя вспыхнул едва ли не в буквальном смысле алым пламенем, промямлил что-то невразумительное и быстро собрался домой мол, поздно уже, засиделся, не хочу Вам мешать. Мама повела удивлённо бровью, но быстро об этом разговоре забыла. Только Димка вдруг почему-то стал чрезвычайно занятым и почти перестал приходить в гости.
Чёрт его знает, чем бы оно закончилось, если бы прошло побольше времени. Но время не прошло через полтора месяца она летела из Исландии (даже там оставаясь верной своему набору из трёх платьев, а уж как она в них не мёрзла это, видимо, секрет фирмы), самолёт оказался неисправным и разбился. Вместе с Димкой. Как бы по-детски это ни звучало, он теперь чувствовал, что подвёл свою принцессу, самолично скормил её дракону
И вот теперь, не найдя ничего лучше, Дима пришёл вымещать свою злость на Ките. Он кричал ему глупое:
Ты не мог её остановить, идиот?! Отговорить от этой Исландии?! Отправить куда-нибудь ещё?! Столько рейсов летает миллионы в день, наверное! миллионы самолётов не бьются, а ты позволил ей лететь на этом, на этом тупом самолёте из Исландии, ты совсем с ума сошёл, Кит?!!!
Он так ревел, что не Никиту, а его стоило бы называть «китом». И ответить на это было нечего. Даже если бы пришло в голову объяснять, что ни от кого, кроме мамы, это не зависело, он бы сейчас этого не услышал; но Кит не объяснял. Кит лежал на полу, готовый на все обвинения, готовый на ненависть со стороны лучшего друга, потому что и сам он ненавидел до хруста костей ненавидел маму за то, что она умерла и оставила его одного.
Я тебя никогда не прощу, клянусь, сказал Дима и вышел, хлопнув дверью и в последний момент запустив ключами в Кита. Не глядя, он попал в голову, по губе, и новая волна солёного вкуса затопила сознание.
Был февраль. На кухне, да и во всей квартире, было накурено. Физически Кита пожирала боль, а на самом деле бесконечная чернота, ядовитая чернота единственное, чего он заслуживал.
Вторая. А.
Взяв получасовой перерыв на кофе, преподаватель отпустил нас с зачёта: теперь мы курим на заднем дворе университета, прикрыв друг друга широкими спинами. В цветном высоком воздухе дым растворяется почти мгновенно, запах не держится дольше минуты. Но мы докуриваем до предела: скуриваем фильтры, корчимся от страшного вкуса, обжигаем губы. Длинные палочки пепла ломаются, присыпая серыми хлопьями наши белоснежные пиджаки.
Курение запрещено законом. Сигареты невозможно купить здесь, наверху. Мы тащим их контрабандой с работы, дарим друг другу на праздники, отдаём бешеные деньги за пачку. Мы курим в безлюдных переулках, в подвалах и на чердаках, прячемся, как дети, давимся второпях дымом.
В наших глазах туман от никотина, губы в ожогах, поймать нас проще простого, но никто нас не ловит. Да и что они сделают? Курение единственное, почему мы ещё живы и ещё здесь. Мы любим курить больше, чем кто-либо на земле, и больше, чем кто-либо, нуждаемся в сигаретах, ведь именно на нас держится Мир.
Мы студенты самого сложного факультета в Небесном Университете. Если угодно, можете говорить «в райском». Мы программисты человеческих жизней, те самые, образы которых проступают сквозь сомнительные людские теории о том, что весь их мир это затянувшаяся игра Бога в «Sims».
Но Бог всего лишь старый профессор, ректор нашего университета, слишком уставший, чтобы появляться чаще, чем по праздникам. Праздники и те он сократил до минимума. Не из жадности, конечно, а потому что для него они слишком тяжелы. И потому что ответственность не позволяет нам кутить слишком часто.
Мы играем без сохранения, без возможности начать с начала, а если бы «Sims» признавались букмекерами, то ставки в нашей игре были бы самыми большими. И делались бы всего раз.
Здесь, в университете, нас учат этой игре. Мы выпускаемся с дипломом, в котором гордо написано: «ангел-хранитель». Но на самом деле наша задача куда сложнее, чем просто охранять. Наша задача влиять, выстраивать жизнь человека, руководить ею, при этом не вмешиваясь напрямую. Моя профессия слишком сложна для того, чтобы самая дерзкая человеческая фантазия могла её выдумать. И это при том, что люди создания вполне себе умные, жаловаться нам не на что.