Только пока не стоит никому об этом знать, негромко произнёс Гасьярд, не спуская с Эверинн немигающего взгляда.
Я никому не скажу. Я, может быть, больше всех хочу, чтобы всё, наконец, успокоилось. И мне не нужна ещё одна война всех со всеми.
Хорошо, а я поговорю с астрологом, надо посмотреть, как сошлись звёзды над вчерашним балом, может удастся выяснить что-то ещё.
* * *
Тут бы рану зашить! Вот ежели бы сразу! Но ты же где-то шлялся всю ночь! Теперь уж пусть так зарастает. Да можешь ты посидеть спокойно, мой князь? Ты же не хочешь ходить с таким лицом, будто тебя кошки подрали? восклицал Цинта, пытаясь наложить на скулу Альберта мазь из ардийской смолы.
Это были розы тёти Эв, кажется.
Пфф! Розы! Ну вот. К полудню будешь уже, как новый!
Альберт сидел на стуле, а Цинта старался, как мог, привести в порядок его разбитое в драке лицо.
Ты слишком печёшься о моей шкуре. Забыл, что шрамы украшают мужчин? буркнул Альберт.
Шрамы от ран, полученных в бою, может, и украшают мужчин. А вот шрамы, полученные в пьяной драке с братом, на балу, посвящённом помолвке другого брата, украшают только дураков! философски изрёк Цинта.
Смотрю кто-то нынче слишком дерзкий, ответил Альберт, тем не менее перестав пытаться вскочить, но в этом ты, пожалуй, прав.
И я снова прав? Владычица степей! воскликнул Цинта. Это звучит нехорошо! Ты опять что-то натворил? Кроме драки с Драгояром?
А ты догадлив Я действительно совершил одну неимоверную глупость, и даже не знаю теперь, как это исправить.
И что за глупость?
Я опять просил Книгу желаний.
Цинта сел напротив князя, держа в руках банку с мазью и деревянный шпатель, и только покачал головой.
И ты даже не хочешь узнать, о чём я её просил? усмехнулся Альберт криво.
Не надо быть астрологом, чтобы догадаться. Это погубит тебя, мой князь. Эта женщина убьёт тебя, так или иначе! вздохнул Цинта. Почему бы тебе не уехать прямо сейчас? Возьми деньги у Себастьяна, и давай уедем в Рокну? Купишь домик, откроем лекарню, ты будешь писать сонеты у моря на закате, а я делать мази и настойки. И всё постепенно излечится. Sublata causa, tollitur morbus.[4]
Нет, Цинта. Я не трус какой-нибудь, чтобы бежать. Даже мой отец не смог меня сломать, а он был тот ещё зверь, Альберт встал и, посмотрев в зеркало на своё лицо в чёрных полосах смолы, добавил, я смогу победить это чувство.
Победить? Цинта хлопнул банкой по столу. Видать, совсем ты ум пропил, мой князь! Как, позволь тебя спросить, ты собираешься это сделать? Потому что одно дело спину кнутом драть шкура-то и правда зарастёт, а другое дело сердце! Оно не заноза, выдрать-то не получится! Получилось бы давно бы выдрал, а не ходил к Книге на свидания.
Альберт обернулся, и Цинта подумал, что никогда ещё не видел князя таким другим. Будто вся его бесшабашная весёлость вмиг ушла, а что-то появилось в этих серых глазах, какая-то затаённая, глубоко спрятанная злость, похожая на натянутую тетиву. И эта внутренняя сосредоточенность, превратившая его глаза в капли искрящейся ртути, по-настоящему испугала Цинту. Нет, эта злость не напоминала обычные вспышки ярости князя. Ничего из того, что заставляло Альберта совсем недавно гоняться за Цинтой с вертелом, в ней не было. Внутри него зияла рана, и постоянная боль, которую она причиняла, теперь питала эту злость.
Я забуду её. Представлю, что её просто нет и не было никогда. Она всего лишь женщина. Ты прав, мало ли женщин в этом городе! Что мне даст это всё? он пожал плечами. К тому же я ей безразличен, так было бы ради чего бороться.
Кого ты пытаешься в этом убедить? Меня? Давеча ты говорил совсем противоположное насчёт безразличия! удивлённо воскликнул Цинта.
Я был глуп. Я думал Дуарх знает, что я вообще думал! Наверное, я ошибся. Но если бы это было не так, если бы у неё были чувства
Он развернулся и подошёл к окну, опёрся рукой о стену и добавил тихо:
Я видел её сегодня рано утром, когда возвращался сюда. Она выходила из спальни Себастьяна. В том самом голубом платье
Повисла тишина, и Цинта подумал, что от этой тишины могла лопнуть голова, такой она была тяжкой.
Значит, она хотела быть с ним, Цинта. Хотела так сильно, что даже не стала ждать свадьбы, которую и так решили ускорить. Пришла к нему сама И я очень надеюсь, что Книга всё-таки не услышала меня вчера.
Он взял с вешалки кафтан и добавил с кривой усмешкой:
Ты говоришь, сердце не заноза? Но без сердца тоже можно жить. Мой отец вот жил. И прекрасно без него обходился.
Цинта посмотрел на Альберта и подумал, что все угрозы, а их он слышал от князя немало, всё это было ерундой, неправдой. Что не собирался он его вертелом протыкать тогда, а вот сейчас
Сейчас он даже не угрожал, но то, как он произнёс последние слова, Цинта понял всё пропало.
Куда ты собрался с таким лицом, мой князь?!
Думаю, Драгояр выглядит ненамного лучше, хмыкнул Альберт, нахлобучивая шляпу, а я собираюсь принять предложение Милены.
Милены? Охохошечки! Ты спятил? Этой королевы змей? Ты же обещал Себастьяну, что поддержишь его!
Нет, Цинта, я его не поддержу.
И почему?
Потому что этот узел нельзя распутать, его можно только разрубить. Если победит Себастьян, я уеду. Если победит Драгояр, уехать придётся Себастьяну вместе с ней. И при любом исходе я буду по другую сторону реки. А поддержи я Себастьяна, останься с ним, и мне так и придётся всю жизнь ходить вокруг них, как ослу вокруг мельничного колеса. А я, может быть, и дурак, но ослом-то уж точно быть не собираюсь.
Он прихватил баритту и вышел, хлопнув дверью.
Глава 19. Дневники отца
Утром за завтраком к ним снова присоединился Гасьярд. И хотя Иррис больше всего хотелось провести это время в одиночестве, но его пригласил Себастьян, и покинуть завтрак, сославшись на головную боль, было бы невежливо. К тому же Гасьярд был, как обычно, безупречно любезен и до дрожи внимателен. Он пришёл даже не просто так, а с корзинкой, полной зафаринских сладостей подарком вчерашних послов, и сказал, что лишь хотел пожелать доброго утра, но при этом расположился за столом и взялся за чашку вполне по-хозяйски.
И впервые за всё, что Иррис находилась здесь, ей показалось, это странным. Его второе появление за завтраком выглядело отнюдь не случайным. Он был гладко выбрит, надушен, одет с иголочки и как-то по-особенному внимателен и заботлив. Они с Себастьяном обсуждали вчерашний бал, гостей, подарки и, конечно же, драку Альберта с Драгояром. Иррис почти не участвовала в их разговоре, но при упоминании вслух имени Альберта её сердце дрогнуло.
Ну почему даже его имя, сказанное кем-то невзначай, рождает волнение в её крови?
И она жадно прислушалась к словам, пряча взгляд в далёкой синеве эддарской бухты. Себастьян предположил, что подрались они из-за какой-нибудь женщины Драгояра, и Гасьярд усмехнулся на это, сказав, что вполне может быть, потому что дразнить брата Альберту всегда было в радость.
Но мысль о том, что это правда, что Альберт дрался с Драгояром из-за женщины, была для Иррис неприятной. Она чувствовала вину за вчерашнее. А ещё раздражение и злость на свою беспомощность и зависимость, и на то, что она снова вынуждена делать то, чего совсем не хочет. На то, что все смотрят на неё, как на ценную вещь, на товар, и никто не видит в ней человека.
Разве что, Альберт
И если отбросить его вчерашние признания в библиотеке, его слишком горячий поцелуй, если бы не этот огонь и дрожь в руках, она бы хотела с ним поговорить, потому что
Он другой Он не похож на них всех Он, скорее, похож на неё И он бы её понял
А она отчаянно нуждалась в понимании. Вчерашний бал открыл перед ней ужасную картину её ближайшего будущего. Вчера, когда она плакала в кровати Себастьяна, она поняла, что испытывает лань, которую ведёт стая гончих. И ещё до завтрака решила поговорить с будущим мужем. Когда Себастьян пришёл, Иррис позвала его на террасу и выложила напрямую всё, что её пугало: интриги, ненависть, бесконечная борьба за власть, жажда его родных оторвать от неё кусок.