Как бы то ни было, а я со свойственной мне дотошностью и энергией читал всю приключенческую литературу, до которой мог добраться. Среди прочего мне попалась книга с загадочным названием «Джура». В ней описывались революционные события тридцатых годов в горах Памира и Афганистана, когда Советская Армия обращала в коммунизм местное население, а население всячески этому сопротивлялось, примерно так же, как и в русской деревне. И те и другие жили при феодализме. Только если у нас в процессе коллективизации были выявлены кулаки, то на Памире врагами новых процессов стали басмачи. Все эти бывшие баи и ханы все те, кому новое время было поперёк горла. Один из самых моих любимых фильмов «Офицеры» начинается событиями того времени, происходящими в тех же местах. Вот именно туда я и отправился с отцом летом 1978-го, за год до войны в Афганистане. Отец ехал туда начальником альпинистского лагеря «Высотник».
Я вылетел из Москвы с военного аэродрома на Ил-18, в сопровождении друга отца, тоже альпиниста, дяди Саши Карасёва и моего сверстника Сени. Сеня был сыном ещё одного папиного друга, дяди Алика Гутмана по прозвищу Беня. За пристрастие к рисованию папа в шутку называл его Мольберт Рафаэлевич Ван Гутман-Бенюа. Вместе с нами летела группа московских альпинистов. Они собирались штурмовать Пик Коммунизма*, высшую точку Советского Союза. Отец улетел на пару недель раньше в город Ош, чтобы подготовить снаряжение и прочее необходимое для экспедиции на местной базе, откуда мы с ним должны были повезти это все на грузовике в глубь гор.
Самолёт летел по маршруту Москва Ленинабад Фергана. Чтобы попасть в Ферганскую долину, он должен был перелететь через один из хребтов западного Тянь-Шаня. Это означало, что придётся подняться выше восьми километров. Для транспортного «Ил-18» это было равносильно покорению Эвереста. Когда давление в так называемом салоне начало падать, пилоты пригласили пассажиров в помещение перед рубкой. Туда все и набились как сельди в бочке. Большинство получило кислородные маски. Но не мы два единственных ребёнка среди пассажиров остались без масок. На посадке в Ленинабаде, где самолёт дозаправлялся, а мы могли передохнуть, я отполз метров на сто по траве и просто лежал.
Фергана встретила нас ярким солнцем и тридцатипятиградусной жарой. До отхода автобуса в Ош было несколько часов, и мы успели искупаться в местном городском бассейне, который скорее напоминал пруд, и съесть по мороженому, жирному и жёлтому, как маргарин. Дорога была длинная и монотонная. Выгоревший на солнце ландшафт, ослы, арыки вдоль шоссе и силуэты гор где-то вдали.
Отец ждал нас у ворот базы общества «Буревестник». Ош оказался тише и меньше Ферганы, горы заметно приблизились. В центре города, как и в Фергане, был водоём Комсомольское озеро, на берегу которого стояла база. Тут же было широкое устье обмелевшей летом реки Акбуры, что несёт воды с Алайского хребта, второй ступени Памира. Первая же ступень это Ферганская долина, в восточном углу которой и расположен древнейший город Ош. За три тысячи лет существования он видел и Чингисхана, и Тимура, и правителей Кокандского каганата, и чиновников Российской империи. В 1978-м он входил в состав Киргизской ССР.
Мы прожили в Оше незабываемую неделю. В один день мы были на «Травиате» в постановке местного театра оперы и балета, где арию отца Жермона исполнял какой-то киргизский певец, а Виолетту дама весьма серьёзных размеров и возраста. Представляете, Ошский театр оперы и балета! Правда, «Даму с камелиями» я не читал, несмотря на то что автор сын моего любимого писателя детства Александра Дюма. В другой день отец повёл меня на обед к водителю альплагеря, русскому мужику, женатому на местной. Там я впервые увидел мусульманский уклад жизни. Мужчины, включая меня, сидели на ковре вокруг огромного блюда с пловом из мяса кутаса, памирского яка. Причём мясо было в отдельной миске, а на блюде лежала гора душистого желтоватого риса. Ели руками. Тут надо уметь сложить ладонь лодочкой, убрав большой палец внутрь и выталкивая им горстку риса, забранную ладонью как ковшом, прямо в рот. Особым знаком уважения считалось покормить соседа. Плов был обжигающе горячим и неимоверно вкусным. Женщины появлялись в комнате из женской половины, ставили что-то на стол, забирали использованную посуду и возвращались к себе. Не знаю, хорошо ли мы вымыли перед этим руки, но отца на следующий день пронесло.
Почти все свободное время, пока отец занимался подготовкой к экспедиции, я проводил на пруду, гордо называемым Комсомольским озером. Я человек контактный, для меня никогда не было проблемой найти язык с самыми разными людьми, будь то военные или милиция, бандиты или жители других стран. Я легко и с удовольствием передразниваю, и это помогает мне лучше понять других и вести себя соответственно.
Я мгновенно нашёл себе компанию местных подростков примерно моего возраста. Это были, в основном, русские ребята. Несмотря на единую идеологию, которая, кстати, очень многого добилась именно в плане содружества разных народов, публика в Оше резко делилась на киргизов с узбеками и русских. Всё, конечно, было спокойно и мирно, но разделение существовало. И скрытая вражда тоже. Она иногда проявлялась в стычках нашей компании с местными, которых русские мальчишки называли чертями. Те были, на самом деле, вполне мирными людьми, так что практически всегда заводилами была наша русская компания. Обычно дальше громких слов дело не шло.
У мальчишек в нашей компании уже были подружки. Они катались с ними на лодках по озеру и имели очень важный и довольный вид. Насколько я помню, у меня до того момента ещё не было опыта в данной сфере. Я, конечно, влюблялся, и меня пугало и завораживало то чувство, которое появлялось всякий раз, когда это происходило: и восторг, и грусть, и боль, и счастье. В общем, любовь. Вернее, влюблённость. Она физиологичнее, и, скорее, эмоция, нежели полноценное чувство. Я выбрал, как мне казалось, самую симпатичную девчонку, и на следующий день мы уже катались на лодке, а вечером целовались. Её звали Афина.
Достойным завершением недели стали кроссовки, которые мне подарил папа. Это были первые в моей жизни кроссовки. Настоящие, фирменные, с темно-алым замшевым носком, каучуковой подошвой и загадочным названием «Арена» на пятке. Почти наравне с джинсами «Монтана», пластинками, жвачкой, югославской стенкой с баром, «аляской», собранием сочинений Мориса Дрюона и сапогами-чулками, кроссовки были среди самых дефицитных и вожделенных ценностей эпохи загнивающего социализма.
На складе базы мне выдали кое-какое альпинистское обмундирование. Ботинки с трикони зубчатыми набойками на подошве наподобие кошек. За нами заехал ЗИЛ-53, и мы загрузили его кузов консервами, одеждой и оборудованием. Я ехал в кабине с водителем.
Дорога шла в гору вдоль устья реки Гульча, некогда самого басмаческого места. Уже давно никаких басмачей не осталось и в помине, но местность не выглядела дружелюбной. Постепенно растительности становилось все меньше, а дорога превратилась в серпантин, который шёл к первому перевалу Чирчик, ведущему на Памир Крышу Мира. За ним дорога, не меняясь, идёт к перевалу Талдык, после чего спускается в Алайскую долину к посёлку Сарыташ. Это уже довольно высоко, порядка трёх с половиной километров над уровнем моря. Воздух на такой высоте разрежённый, и двигаться, пока организм не адаптируется, нужно осторожно. Когда я спрыгивал с остановившегося грузовика на землю, у меня даже кружилась голова. Вдоль дороги была широкая канава, где я обнаружил единственное растение, кроме жёлтой и сухой травы, которой было покрыто все вокруг, это был мясистый серо-зелёный цветок с бледными грязновато-белыми лепестками. Я показал его отцу, и тот сказал, что это эдельвейс. Я был слегка смущён, потому что в моем представлении эдельвейс дарился даме сердца джигитом после героического восхождения к вершине горы. Но дело в том, что это на Кавказе высота в три с половиной километра вершина многих гор, где властвуют лёд и камень. А на Памире это были лишь предгорья. Тем не менее я положил эдельвейс между страниц книги и долгие годы после этого иногда натыкался на него. Он и сейчас ещё лежит где-то между страниц с похождениями Оцеолы или капитана Немо. Возможно, когда-нибудь на него наткнётся мой внук или правнучка, перебирая барахло на чердаке.