С возрастом некрасивость Ванечки исчезла, и он превратился в милого, добродушного старичка, который переехал на окраину Сиверского и там время от времени принимал гостей из Питера. Иногда приезжих было довольно много. Поговаривали, что он делал для них обереги, а также кукол вуду. Общее представление об этих странных безликих куклах, пронзённых иголками, как о носителях зла и смерти, портило Кукольнику репутацию, и поэтому жители посёлка относились к старику с опаской. При встрече с ним соседи старались побыстрее удалиться восвояси и в разговоры не вступать. Если же это не удавалось, то отделывались сухим приветствием и парой слов о здоровье. Иван Иванович же в отличие от несведущих соседей был общительным и добродушным и не понимал причин их отчуждения. Ведь его куклы, как и прежде, служили самым благим целям, вопреки распространённому мнению. Только иногда, и он этого не скрывал, исключительно для молодых девиц, как он их величал, устраивались приворотные или отворотные сеансы. Но ведь всё это ради любви! Значит, и они не могли считаться великим грехом, по его мнению.
В компании Виолетты Ванечка был всеобщим любимцем: он был весёлым, но при этом ненавязчивым, много шутил, мог вставить острое словцо или анекдот, которые всегда были к месту. Дамы взяли над ним шефство и следили, чтобы он был сыт, одет и обут. А мужская половина поддерживала в основном советами. Однажды его даже пытались сосватать к одной пышногрудой вдовушке даме солидной и состоятельной. Но Ванечка наотрез отказался. «Я такую куклу сам себе могу сделать!» сказал он как отрезал. С тех пор никто с ним о женитьбе не заговаривал, оставив в статусе закоренелого холостяка. О своих любовных романах Ванечка никому не рассказывал, поэтому так и осталось загадкой, были ли они у него вообще. Такой же тайной для всех оставалась прежняя жизнь Ивана Ивановича, и это ещё больше настораживало окружающих.
Глава 2
Сиверский сильно изменился за последние годы. Появились новостройки. Многоэтажки портили представление о прошлом посёлка, поэтому Элла не любила этот район. Она даже ни разу не взглянула в окно. Но вот вдалеке показались ели-великаны, и это означало, что начиналась старая часть Сиверского. Неяркие февральские лучи, пробиваясь сквозь густую хвойную крону, запрыгали весёлыми зайчатами, и на душе сразу стало теплее.
На въезде дежурил Петрович, который знал Эллу в лицо. Поэтому шлагбаум поднялся без промедления. Такси остановилось прямо у ворот с резной деревянной вывеской «Садовая 9», и Элла долго стояла перед ними, не решаясь открыть. Заскрипели заржавелые петли, и в ту же секунду в памяти возникли образы Феликса, четы Одинцовых, Кукольника, Марго и Виолетты.
Двухэтажный дом посмотрел на долгожданную хозяйку пустыми, почти мёртвыми глазницами и вздохнул. Дыхание дома Элла часто слышала, когда, будучи маленькой девочкой, а позже подростком, оставалась в библиотеке или в потайной коморке на чердаке. Оно никогда не пугало её, наоборот, интриговало и завораживало. Элла умела слышать и понимала старый дом, как никто другой. Она даже разговаривала с ним, когда никого не было поблизости.
На участке было ещё довольно много снега, хотя конец февраля всегда считали началом весны. Солнце уже растопило большую часть снежных наносов и освободило дорожки, но под деревьями наст оставался не по-весеннему чистым и плотным. Элла вдохнула влажный прохладно-бодрящий воздух, хрустнула тонкой проталиной и неспешно ступила в свои владения. Ступеньки приветливо скрипнули под ногами хозяйки, и она по детской привычке пересчитала: «три, четыре, пять», как будто их могло стать меньше.
Внутри было темно и зябко. Элла ощущала холод даже через пуховик. Она рефлекторно потянулась к выключателю, но вспомнила, что нужно спуститься в подвал, где размещался общий электрощиток.
«Сейчас будет и светло, и тепло, ей пришлось идти в темноте, почти на ощупь, так как где лежит фонарик, она не вспомнила и поэтому вслух подбадривала себя. Скорее всего, батарейки сели за год. Но ничего страшного, я помню, где электрики установили щиток после того, как сгорел старый». Она щёлкнула несколькими выключателями и благополучно выбралась наверх.
Люстра осветила гостиную. С большого портрета над камином на Эллу с укоризной смотрела Виолетта. «Явилась, блудная дочь?! Надолго ли в этот раз? Или снова упорхнёшь, как птичка? спросила бабушка. Ох, Элеонора!» тяжело вздохнула она.
Стянутая вязаная шапка легла на один из чемоданов, и тёмно-каштановые кудряшки беспорядочно рассыпались по плечам. Элла никогда не могла отрастить волосы. Они были мягкими и непослушными и росли только до определённой длины. Волнистые волосы в их семье были только у неё.
«Попробую остаться, ба» она дотронулась до позолоченной рамы пальцами. Эту раму для бабушкиного портрета заказал Феликс. А Виолетту писал известный художник, который увидел её на одной из творческих встреч и так воодушевился, что решил запечатлеть на полотне молодой. Он, кажется, был даже народным художником СССР. Портрет был готов в аккурат к юбилею Виолетты. К какому юбилею, говорить было неприлично, а потому не принято. С тех пор портрет висел в гостиной на самом видном месте. Позолота на раме, как и само изображение, не потускнели с годами, что говорило о качестве советских красок.
Это была одна из любимых ролей Виолетты. Фильм был снят её родной киностудией «Ленфильм» по оперетте венгерского композитора.
«Какая же ты всё-таки красивая! Элла снова обратилась к портрету. Смотрю на тебя, ба, и вижу, как я на тебя похожа. И в то же время не похожа. Твои серёжки я берегу и иногда надеваю. Сегодня не в моде александриты, а я считаю, что красивее нет камня. Он меняет цвет в зависимости от погоды и настроения».
На Виолетте были эти самые серёжки-капельки. Камни ярко-изумрудного цвета. Такими же были и её глаза: они смеялись и лучились, слегка отливая зеленью. Обворожительная улыбка открывала исключительной белизны и формы зубы. Таких Элеонора больше ни у кого никогда в жизни не встречала. У Виолетты, по мнению Эллы, всё было исключительным: и тонкие брови, и длинная шея, и прямой, но не узкий нос, и белая кожа, и рыжеватые, почти золотистые волосы.
«Я тоже люблю шляпы, как и ты, ба! Элеонора помнила эту величественную шляпу чёрного велюра с седоватыми вставками меха и крупными жемчужными бусинами. Она долго хранилась у Виолетты в шляпной коробке наверху платяного шкафа, и Элла тайком примеряла её. Кружевную накидку и твою любимую нитку жемчуга я тоже храню. Думаю, что всё это заняло бы достойное место в музее моды Александра Васильева, но я ни за что их не отдам, ба, не беспокойся».
Тёплые полы, которые были залиты вместе с заменой электропроводки и щитка, оживили воздух в гостиной, и Элла наконец сняла пуховик. Она нарочно надела тёплый флисовый костюм, зная, что придётся приводить дом в порядок. Однако решила сделать это завтра. Она стянула с дивана и кресел чехлы, которыми по старой традиции укрывали мягкую мебель, и разожгла камин, чтобы прогреть и второй этаж. Дрова и щепа всегда были в запасе и лежали в специально придуманной Виолеттой кованой дровнице, которая была изготовлена по эскизу Феликса.
Камин забурчал по-стариковски, несколько раз чихнул, а потом успокоился и мерно загудел. Стены деревянного дома хрустнули старыми суставами, отогреваясь. Элла подвинула кресло ближе к огню, сняла молодёжного вида ботинки с толстой рифлёной подошвой и, вытянув ноги, погрузилась в состояние нирваны.