Разумеется, помню, подтвердил я.
Так вот, аппорты не всегда звери, хотя зверей среди них куда больше, чем кого-либо еще. Иногда к нам заносит людей, и порой им удается пробраться живыми на борт, где есть, чем дышать.
Сделав паузу, Гунни хихикнула.
А знаешь, то-то, должно быть, их земляки удивляются: куда они могли запропасть? Особенно если паруса переносят к нам кого-то из важных шишек!
Тоненький девичий смех в устах такой крупной женщины казался настолько странным, что я, при всей своей неулыбчивости, невольно заулыбался.
Еще говорят, будто часть рыскунов попадает на борт с грузами. Будто это преступники, бегущие с родных миров тайком, прячась в каких-нибудь ящиках. Или будто на своих мирах их считают всего лишь животными и потому перевозят, как живой груз, хотя они такие же люди, как мы. Но, по-моему, на таких мирах и нас за животных считали бы.
От ее волос, оказавшихся совсем рядом с моей щекой, веяло резким ароматом духов, и мне пришло в голову, что духами она наверняка пользуется далеко не всегда, а значит, надушилась ради меня, перед возвращением в наш закуток.
Некоторые зовут их мутниками, потому что многие из них какие-то мутные говорить не умеют. Наверное, какой-то собственный язык у них есть, но разговаривать с нами они не могут: если поймаем кого, приходится объясняться знаками. Однако Сидеро как-то сказал, что «мутниками» их прозвали потому, что они воду мутят, баламутят, бунтуют.
Кстати, о Сидеро, вспомнил я. Когда Зак привел тебя на дно воздушной шахты, Сидеро здесь, рядом, был?
Нет. Кроме тебя, мы не нашли никого.
А не видала ли ты моего пистолета, или ножа, который подарила мне при первой встрече?
Нет, их мы не видели тоже. А упал ты вместе с ними?
Не я, Сидеро. То и другое было на нем. На поясе. Я надеялся, что ему хватит честности вернуть их ну что ж, по крайней мере, он меня не добил.
Гунни покачала головой точнее, повернула ее из стороны в сторону поверх мягкой ветоши, так что ее румяная, округлая щека соприкоснулась с моей.
Нет, на него это не похоже. Может, он порой и грубоват, но чтоб убил кого-то о таком я ни разу не слышала.
По-моему, он ударил меня, пока я лежал без сознания. Губы разбиты, и вряд ли при ударе об пол: падал-то я в нем, внутри, помнишь? Или об этом я еще не рассказывал?
Гунни, отодвинувшись в сторону, уставилась на меня во все глаза.
Вправду? Ты и такое можешь?
Да. Сидеро это пришлось не по вкусу, но, думаю, какая-то особенность конструкции не позволяла ему меня вытолкнуть, пока я оставался в сознании. А после падения он, должно быть, открылся и вытащил меня уцелевшей рукой. И мое счастье, что ноги мне не переломал зато, вытащив, очевидно, ударил. За что я непременно прикончу его, когда встречу снова.
Он всего-навсего машина, негромко сказала Гунни.
Ладонь ее скользнула под мою изорванную рубашку.
Вот уж не думал, что тебе об этом известно, удивился я. Казалось, ты считаешь его человеком.
Мой отец был рыбаком, и росла я на лодках. Дай лодке имя, дай ей глаза, и она что ни день станет вести себя, как человек, и даже о многом расскажет. Но на самом-то деле она вовсе не человек. Рыбаки они нередко с причудами, но отец говорил, что помешавшегося всерьез отличить можно вот как: спятивший, если лодка ему не по душе, не продаст ее, а утопит. Да, у всякой лодки есть собственный дух, но чтобы стать человеком, одного духа мало.
А как отнесся отец к твоей вербовке в матросы? спросил я. Не ругался?
Нет, ответила Гунни. Отец к тому времени утонул. Все рыбаки когда-нибудь тонут. А мать не пережила его гибели. Я на Урд возвращаюсь довольно часто, однако еще ни разу не смогла застать их в живых.
Скажи, Гунни, кто был Автархом в твои детские годы?
Не знаю, отвечала она. Подобные вещи нас сроду не волновали.
Тут Гунни всплакнула. Я принялся ее утешать, утешения быстро и совершенно естественно обернулись любовными играми, однако ее ожог покрывал большую часть живота и груди, а еще, как бы мы ни ласкали друг друга, память о Валерии разделяла нас незримой стеной.
Наконец Гунни спросила:
Тебе не больно?
Нисколько, заверил ее я. Мне просто жаль, что я сделал так больно тебе.
Но ты вовсе не сделал мне больно.
Ошибаешься, Гунни. Это мой выстрел обжег тебя там, в коридоре, у двери в мои апартаменты, и нам обоим об этом прекрасно известно.
Рука ее невольно потянулась к поясу, к ножнам с кинжалом, однако кинжал, отброшенный, когда она раздевалась, лежал среди прочей одежды, далеко в стороне.
Идас, по собственным же словам, наняла одного из матросов, чтоб тот помог ей избавиться от трупа стюарда. Правда, о нанятом она говорила как о мужчине, но при этом слегка запнулась. Ты же работала с ней в одной вахтенной команде, и, пусть даже не знала, что Идас девчонка, обращение за помощью к женщине с ее стороны, если у нее не имелось любовника, выглядит вполне естественно.
И давно ли ты это понял? прошептала Гунни.
На сей раз она не заплакала, но в уголке ее глаза набухла слеза большая, округлая, как сама Гунни.
Сразу же, как только ты принесла мне миску похлебки. Отчего мою руку обожгло пищеварительными соками этой крылатой твари? Оттого, что из всех частей тела только она и осталась снаружи, не прикрытая металлической шкурой Сидеро и, разумеется, я подумал об этом, как только пришел в сознание. А ты сказала, будто тебя обожгло искрой тока. Разницы между тем и другим никакой, однако твое лицо и предплечья, ничем не защищенные, остались целы. Тебя обожгло как раз там, где тело обычно защищено рубашкой и брюками.
Здесь я сделал паузу, дожидаясь ответа, но Гунни молчала.
В темноте я позвал на помощь, однако никто не откликнулся. Чтоб осветить коридор, я выстрелил, убавив мощность луча до минимума, а пистолет, стреляя, поднял вровень с глазами, но ни прицела, ни цели не видел, и луч слегка ушел книзу. И, надо думать, попал тебе в живот, несколько выше пояса. Пока я спал, ты, очевидно, отправилась на поиски Идас, чтобы выручить за меня еще хризос, но, разумеется, отыскать ее не смогла. К тому времени она была мертва, а ее тело я запер в каюте.
Я бы ответила на твой зов, сказала Гунни, но дело-то нам предстояло секретное, а с тобой вроде бы не стряслось ничего страшного. В темноте заблудился так свет скоро включат. И тут Идас приставил Хоть ты и говоришь, что он был девчонкой, но я же об этом еще не знала Приставил мне нож к горлу. А стоял он прямо у меня за спиной. Так близко, что твой выстрел его даже не зацепил.
Ну, как бы там ни было, продолжал я, знай: обыскав тело Идас, я нашел девять хризосов. И спрятал их в кармашек ножен того самого, найденного тобой в трюме ножа. Сейчас мой нож и пистолет у Сидеро. Вернешь их мне золото можешь забрать. Пользуйся на здоровье.
Продолжать разговор Гунни не пожелала. Какое-то время я, притворившись спящим, зорко следил за ней из-под полуопущенных век: не попробует ли прирезать?
Нет, покушаться на мою жизнь Гунни и не подумала просто поднялась, оделась и, осторожно переступив через уснувшего Зака, выскользнула из закутка. Долгое время я ждал ее, однако она все не возвращалась, и, наконец, я тоже уснул.
XI. Схватка
Однако небытие сна овладело мною не целиком: казалось, я, отчасти бодрствуя, плыву, дрейфую в пучине беспамятства в обители нерожденных и великого множества мертвых.
Известно ли тебе, кто я?
Да, я это знал, хотя ни за что не смог бы ответить, откуда.
Ты капитан. Капитан корабля.
Так и есть. Но кто я?
Мастер, пролепетал я, решивший, будто снова вернулся во времена ученичества. Не понимаю вопроса, мастер.
Кто капитанствует на этом корабле?
Не могу знать, мастер.
Я твой судья, а та расцветающая вселенная вверена моему попечению. Имя мое Цадкиэль.
Все это и есть мое испытание, мастер? спросил я.
Нет. Это мне, не тебе вот-вот предстоит испытание. Ты, Севериан, был царем-полководцем. Царем-воителем. Согласишься ли ты пойти в бой за меня? Согласишься ли?