X. Интерлюдия
Отменная у тебя шишка на голове, заметила Гунни, сидевшая рядом, глядя, как я поглощаю похлебку.
Знаю.
В лазарет бы тебя отвести, да только слишком опасная это затея. Сейчас от других лучше держаться подальше.
Особенно мне, кивнув, согласился я. Со мной уже двое пытались покончить. А может, и трое. А может быть, даже четверо.
Гунни взглянула на меня, будто заподозрив, что после падения я повредился умом.
Я совершенно серьезно. Одна из них твоя подруга, Идас. Но ее больше нет в живых.
Вот, глотни-ка воды. Ты хочешь сказать, Идас был женщиной?
Да. Вернее, девчонкой.
И я об этом не знала? Гунни ненадолго задумалась. А ты, часом, не сочиняешь ли?
Да это все пустяки. Главное, она на жизнь мою покушалась.
Однако ты одолел его и прикончил?
Нет, Идас покончила с собою сама. Но на борту есть еще кто-то, желающий моей смерти, и, может быть, он не один. Однако ты, Гунни, говоришь не о них. По-моему, ты опасаешься тех, кого Сидеро называл рыскунами. Кто они таковы?
Гунни протерла уголки глаз (жест, заменяющий женщинам наше, мужское почесывание в затылке).
Не знаю, как объяснить. Возможно, я сама этого толком не понимаю.
Попробуй, Гунни, пожалуйста, попросил я. От этого многое может зависеть.
Почувствовав мое волнение, Зак отвлекся от самим им возложенных на себя обязанностей караульного ровно настолько, чтоб бросить на нас обеспокоенный взгляд.
Ты знаешь, что представляет собой наш корабль? спросила Гунни. Знаешь, что мы вплываем во Время и выплываем, и вновь отправляемся в плавание порой к самому краю вселенной и даже дальше?
Я кивнул, выскребая со дна миски остатки похлебки.
Так вот, сколько нас в экипаже, мне неизвестно. Может, тебе это покажется смешным, но я даже понятия о нашем числе не имею. Сам видишь, корабль наш очень велик, и капитан никогда не собирает всех вместе. Больно уж это долгое дело. По нескольку дней на дорогу только затем, чтоб собрать всех в одном месте а работать кто будет, пока мы ходим туда-сюда?
Понятно, откликнулся я.
Всякого нанимающегося в матросы приписывают к той или иной его части, вот там он и несет службу. С теми, кто рядом, знакомишься быстро, но целую кучу других так никогда и не встретишь. Жилые кубрики наверху, там, где моя каюта, далеко не единственные. На борту таких множество. Сотни, а может, и тысячи.
Я спрашивал о рыскунах, напомнил я.
Я к этому и веду. Кое-кто да кто угодно может заблудиться в отсеках навсегда. И «навсегда» это я не ради красного словца говорю: корабль ведь уходит в плавание, а потом возвращается, и из-за этого со временем творится странное. Одни успевают состариться и умереть на борту, другие служат многие годы, но старше ничуть не становятся, денег накопят хоть отбавляй, и вот, наконец, корабль возвращается в их родные порты, а там времени с тех пор, как началась их служба, миновало всего ничего, однако они сходят на берег разбогатевшими. А третьи вовсе на время становятся старше, а после молодеют опять.
Тут она несколько замялась, словно боясь продолжать, но совладала с собой и добавила:
Так и со мной получилось.
Гунни, но ты ведь совсем не стара, возразил я, ничуть не кривя душой.
Гунни, взяв мою левую руку, коснулась ею собственного лба.
Вот здесь, пояснила она. Здесь, в голове, я состарилась, Севериан. Сколько со мной случилось такого, о чем бы забыть навсегда Нет, не просто забыть. Снова стать молодой тут, под черепушкой. Забыть нетрудно: забыть помогает выпивка или дурь, однако случившееся все равно остается с тобой, в твоем образе мыслей. Понимаешь, о чем я?
И еще как, подтвердил я, убрав ладонь со лба Гунни и взяв ее за руку.
Но, видишь ли, из-за всех этих фокусов со временем ведь моряки о них знают и многим рассказывают, пусть даже большинство сухопутного люда в их рассказы не верит на корабль попадает немало таких, кто и в морском деле ничего не смыслит, и работать не уважает. Или кто-нибудь из матросов бросился с кулаками на офицера и приговорен к тяжелым работам. Такие вот в рыскуны и подаются. А зовем мы их так, потому что помнишь, как говорят о лодке, резко свернувшей с курса, куда не следует? «Рыскнула».
Понятно, повторил я.
Одни, по-моему, просто сидят по углам, как мы сейчас. Другие бродят с места на место, смотрят, где б разжиться деньгами да с кем бы подраться. Порой в кают-компанию, к общему столу, заявляются. У одиночек обычно сказка какая-нибудь наготове, а вот если их много, с ними просто никому неохота связываться. Сделаешь вид, будто принял их за своих, они поедят и, если повезет, уйдут с миром.
Другими словами, это просто обычные моряки, взбунтовавшиеся против капитана?
Капитана я помянул, желая расспросить о нем позже.
Однако Гунни отрицательно покачала головой.
Нет, не всегда. Экипаж-то вербуют на разных мирах, в других туманностях, а может, даже в иных вселенных этого я точно не знаю. Однако тот, кто нам с тобой покажется обычным моряком, вполне может показаться кому-то другому жутким сказочным чудищем. Ты ведь с Урд, верно?
Да, с Урд.
И я, и большинство тех, кто служит рядом, тоже. Нас свели вместе, потому что мы и говорим, и думаем одинаково. Однако в других кубриках все может оказаться совсем иначе.
А я-то думал, будто изрядно попутешествовал, заметил я, мысленно посмеиваясь над самим собой, но теперь понимаю, что, по сути, сиднем на месте сидел.
Чтобы покинуть ту часть корабля, где большинство матросов более-менее похожи на нас с тобой, потребуются не одни сутки. Однако рыскуны, рыщущие тут и там, смешиваются меж собой. Бывает, дерутся друг с дружкой, а бывает, объединяются, так что в одной банде сходятся вместе по три, а то и по четыре разных вида. Иногда они спариваются, и у женщин рождаются дети наподобие Идаса, но у этих детей своих детей завестись не может. Так говорят.
С этим Гунни бросила многозначительный взгляд в сторону Зака.
Он тоже один из таких? шепотом спросил я.
По-моему, да. Он, на тебя наткнувшись, сбегал за мной, потому я и подумала, что могу оставить тебя под его присмотром, пока сама за едой отлучусь. Правда, он говорить не умеет, но ведь дурного тебе ничего не сделал, верно?
Не сделал, подтвердил я. Наоборот, заботился обо мне как мог. В древние времена, Гунни, люди Урд странствовали меж солнц. Многие, в конце концов, возвращались домой, но многие осели в других мирах. Должно быть, к этому времени гетерохтонные миры изменили человека, перестроили под собственную среду. Урдским мистам известно, что каждый континент лепит род человеческий по собственному образцу, и, переселившись с одного на другой, любой народ вскоре спустя этак полсотни поколений не будет ничем отличаться от коренных его обитателей. Не сомневаюсь, иные миры способны перекроить человека до неузнаваемости, однако, по-моему, люди останутся людьми во веки веков.
Пожалуй, согласилась Гунни, только вот выражение «к этому времени» тут не подходит. Как знать, в каком времени мы окажемся, завернув к очередному солнцу Однако разговор у нас затянулся, и ты, Севериан, похоже, порядком устал. Не хочешь прилечь, отдохнуть?
Только если и ты приляжешь, ответил я. Ты ведь устала не меньше, а то и сильней моего, пока бегала мне за пищей и за лекарством. Так что отдохни, а заодно расскажи, что еще знаешь о рыскунах.
На самом деле мне, почувствовавшему себя много лучше, захотелось обнять тело женщины, а то и погрузиться в женское лоно, а между тем лучший способ добиться близости со многими женщинами, к числу коих, по-моему, принадлежала и Гунни, довольно прост: предоставь им говорить, а сам слушай.
Гунни улеглась рядом.
Да ведь я уже рассказала почти все, что могу. Часть их матросы, сбившиеся с пути. Часть дети этих матросов, рожденные на корабле: пока дети слишком малы для драки, их обычно прячут от всех. Еще кое-кто помнишь, как мы ловили аппорта?