Теперь она сама спала в коконе и никто не мог ее коснуться. Ни слуги, которые пришли за ней, ни мачеха, ни посланцы восточного короля едва лишь они протягивали руку, чтобы дотронуться до кокона, тот издавал низкий гул, и рука отдергивалась, будто натыкаясь на незримую стену. Посланцы жениха решили, что на юную невесту наслали ужасное проклятие они трижды отряхнули ноги и руки, сохраняя себя от зла, и отбыли восвояси. Мачеха была вне себя но что она могла поделать? Сперва она хотела запереть и заколотить башню но, подумав немного, рассудила, что и из этого можно извлечь выгоду. Она повесила на двери табличку с историей Принцессы (как ее понимала она) и стала пускать посетителей за деньги посмотреть на невиданное чудо. Все польза казне.
Шло время дни, и месяцы, и годы. Молва о Принцессе, спящей в золотом коконе, летела на крыльях дальше и дальше, и вот настал день, когда в далекой северной стране Принц чистый сердцем и умеющий мечтать потянулся мыслями к зачарованной узнице. «Как бы я хотел освободить ее!» воскликнул он, стоя у окна. Слова его были подхвачены ветром, а ветер уронил их в Реку, и Река понесла их, подбрасывая на волнах, а ветер ловил на лету, и так, играя, они докатили желание сердца Принца до той самой земли, где правила корыстная королева. Ветер в последний раз коснулся крылом Реки, подхватил слова Принца, разбежался и забросил их через лес, через городские крыши, через дворцовые стены прямо в окно комнаты Принцессы. Желание сердца коснулось тусклого кокона и встретилось с ответным желанием. Кокон треснул и прекрасная Дева-Феникс выбралась из него, расправила крылья, горящие, как костер, золотым и алым, вспрыгнула на подоконник и с криком счастья ринулась прочь через горы, леса, города, навстречу своей судьбе.
Ветер, смеясь, подсказывал ей путь.
Что еще вам сказать? Конечно, она нашла своего Принца, и конечно, они жили и правили долго и счастливо. А в комнате, из которой упорхнула Принцесса, маленькая гусеница подхватила золотую нить из ее кокона, намотала на себя и стала первой в мире бабочкой-шелкопрядом. Которая и по сей день заворачивается в шелковые нити тонкие, блестящие и невесомые, как золотые волосы Принцессы-Шелкопряд.
Сказка кончилась. Старая Пири, пришедшая посидеть с нами, крякнув, встала с лавки. Услышав за спиной шорох, я обернулся. Мне показалось, что в дверях мелькнула клетчатая юбка Юфрозины но может быть, это была игра света и тени. Ива возбужденно замоталась в платок Пири, воображая себя принцессой в коконе. Аранка отложила корзинку с шитьем. Встряхнув своим невозможно рыжим хвостом, она взяла скамеечку, на которой сидела у лежанки, поставила у моих ног и села спиной ко мне, расправляя по плечам волосы.
Теперь меня! капризно сказала она. Сто раз!
Письмо двенадцатое
Взял второй мешочек в тот листки уже не помещались. Боюсь, если я пошью их еще более вместительными, они станут похожи на сумки, и почта перестанет их принимать. Отправлю два сразу надеюсь, придут они тоже вместе, ну или хотя бы по очереди. На всякий случай проставлю на мешочках цифры: «один» и «два», чтобы ты знала, с какого начать.
Я знаю, что я, наверное, смешон с этим своим желанием непременно всем с тобой поделиться. Но я так благодарен тебе за то, что ты пишешь! Что тебе интересно, что мои письма тебя занимают, что тебя трогает и забавляет мое стремление погрузить тебя во все мои приключения здесь. Спасибо, что не называешь занудой, не упрекаешь, не стыдишь за привязанность к тебе. Я и сам знаю, что это слишком. В оправдание я стараюсь, чтобы читать тебе было приятно. Видишь я интригую тебя, развлекаю, стараюсь тронуть твои чувства я делаю все, чтобы ты ждала моих писем Хотя б вполовину хотя бы в десятую долю того, как я хочу их писать.
После того, как мальчики вернулись вымытые, и Юфрозина тоже, и все поужинали, наступил неловкий момент. Пири, у которой племянница уехала в гости к родне, и некому было протопить печь в купальне, осталась помыться здесь.
Ну, теперь мы, девушки, попаримся, с сухим смешком сказала она, вешая на крючок свой передник.
Я вышел вслед за ней.
Давай сначала ты, потом я, сказал я.
Пири, обернувшись, глянула на меня острым голубым глазом.
Печка уже остывает, хмыкнула она. Чего в холодине плескаться? Боишься меня, что ли? Ты налево, я направо, помоемся да и выйдем.
В купальне я, старательно отворачиваясь от Пири, обернул бедра льняным полотенцем, и вперед нее, ежась, зашел в горячую часть, где теплились, догорая, угли. Мы по очереди налили теплой воды в деревянные тазы с петлями по бокам ушаты и я, сбросив полотенце, сосредоточился на воде, лохматой желтой мочалке и мыльной пене. Пири плескалась за моей спиной ее присутствие ощущалось так остро, что у меня сводило лопатки. Я чувствовал невесть откуда пришедшее постыдное, но жгучее любопытство мне хотелось обернуться и взглянуть на нее. Как выглядит ее тело? Старое женское тело. На что оно похоже? Несколько минут я боролся с собой, а потом, сдавшись, осторожно скосился через плечо.
И встретился с пронзительным ехидным взглядом.
Что? каркнула старая ведьма. Так любопытно посмотреть на бабку? И как? Хороша невеста? То ли дело мне счастье поглядеть на молодцеватую задницу!
Ее тело, освобожденное от одежды, выступало из полутьмы и было костистым и жилистым, с сутулыми плечами и хребтом, лежащим в ложбине сильной спины, с длинной грудью, выглядывающей около отведенного локтя.
Я опустил голову почти в таз. Меня разбирал смех. «Молодцеватая задница!» Не сдерживаясь, я захохотал в голос и Пири у меня за спиной вторила мне, фыркая и заливаясь хрипловатым смехом:
Ой, не могу! Умора. Смех и грех!
Неожиданно она плеснула мне в спину ковшом холодной воды. Чтобы доставить ей удовольствие, я взвизгнул она захохотала еще пуще. Мы стояли спиной друг к другу над своими ушатами, в потеках воды и в мыльной пене, и хохотали как два дурня молодой и старая до слез, до коликов под ребрами и долго потом еще хихикали, обливаясь и обтираясь. Я чувствовал в тот миг, как что-то расслабляется между нами словно бы я прошел какое-то испытание и заслужил ее одобрение. Я знал, что Пири, должно быть, продолжает посматривать на меня, и знал, что тоже могу повернуться и поглядеть на нее мне не было стыдно ни за то, ни за другое.
Впервые за время жизни в этой семье я по-настоящему ощутил, что у меня есть союзник.
Пири ушла первой, а я остался, чтобы подтереть пол в купальне, разворошить угли и убрать все по местам. Закончив, я закрыл за собой тяжелую деревянную дверь и присел на крыльце, бездумно приглаживая пальцами высыхающие волосы.
Вечер дышал озерным холодом но мне, распаренному, было хорошо. Воздух был свежим, сырым, с запахом земли и опавших листьев. Я завернулся в теплую шаль Аги она еще хранила тень запаха хозяйки Проводя рукой по волосам, глядя в густую осеннюю мглу, угадывая в ней очертания дома, деревьев, гор, я впал в расслабленное оцепенение. Что-то далекое, давнее ожило во мне, и я вспомнил будто сквозь сон себя, маленького, чисто вымытого, стоящего босиком на шершавых теплых плитках и лучи заходящего солнца, горячим золотом заливающие все вокруг и руки моей матери и все ее белое гладкое тело, и ее сытный теплый запах молока и меда должно быть, я был еще очень мал, раз мама мылась вместе со мной Ее руки с щекочущим полотенцем были везде, и она говорила мне: «Стой тихо, не вертись, мой барашек!» а я вертелся и утыкался лицом в ее большую мягкую грудь и замирал от счастья
Все это осталось в такой невозможной дали как будто я прочел это в книге.
Клен надо мной вздрогнул под легким ветром и бросил мне в лицо холодные сладкие капли. Я вдохнул полной грудью изо всей силы, встал и пошел в дом.