Неждана поняла: все пропало.
2
К пого́рам вышел, когда уже собиралась вечерняя роса, а в водах неглубокой и вечно ледяной реки Зва́нки стали играть прошлогодние утопленницы. Завидев путника, вышедшего из-за деревьев, они зашушукались, засмеялись, а те, что посмелее, подплыли к самому берегу.
Неужто у нас нынче свежени́нка будет к ужину, усмехнулась одна из них и плотоядно облизнулась, показав острые зубы-иглы.
Лесьяр посмотрел на нее, предложил беззлобно:
Полезай ко мне в туесок, будто отрезал и встряхнул свою корзину. Тварь внутри зашипела.
Русалки отпрянули, на бледно-голубых лицах отразилось отвращение пополам с ужасом. Лесьяр удовлетворенно хмыкнул:
То-то же
Небольшое селеньице, окруженное излучиной лесной речки Званки и запрятанное меж сосен, готовилось ко сну: в окнах горели желтоватые огни лучи́н, у ворот уже примостились вороватые коты, равнодушно поглядывавшие на приготовленное для русалок угощение кислый хлеб и пиво. Лесьяр пробормотал «забы́ти» и глубоко вздохнул, набрав полную грудь пахшего тиной и мхом воздуха, шагнул на хлипкий мосток, как в прорубь с головой окунулся: на мгновение оглох и ослеп, почувствовал всем телом плотную завесу, и вот уже вынырнул из нее за воротами деревеньки. К нему бежала Чара молоденькая погорка, еще подросток, угловатая и нескладная.
Лесьяр пришел! кричала она. Пойдем собирать Соль!
Мир дому погора, отозвался Лесьяр и замедлил шаг, переводя дыхание: переход в подземный мир погорцев давался ему с трудом.
Чара едва доходила Лесьяру до пояса, маленькая, юркая, она смотрела на него с восторгом и безо всякой опаски, чего не скажешь о взрослых жителях селения, вышедших из своих домов, чтобы приветствовать гостя. Отец Чары, рыжий и бородатый погорец, покосился на заплечную корзину путника, пробормотал:
Легкого отдыха, однако взгляд его стал сухим и неприветливым. Что за пакость нам приволок?
У Грозового перевала споймал, Лесьяр поставил корзину на землю, похлопал по крышке. Защита ладная, не вырвется.
За воротами надобно было оставить, упрямился отец Чары, другие погорцы закивали согласно.
Лесьяр развел руки:
Так русалки утащат или откроют! Тогда уж точно беды не избежать. А так под моим присмотром не забалу́ет тварюга.
Рыжий погорец покачал головой, но спорить больше не стал правила гостеприимства не позволяли. Кивнув дочери, скомандовал тихо:
В гостевую избу веди.
Та кивнула, заторопилась, но не почувствовав Лесьяра за своей спиной, замерла и обернулась. Заметила, как отец схватил гостя за рукав, склонил к себе, прошептав что-то. Она не видела взгляд гостя его скрыла упавшая на лоб челка, но губы скривились в снисходительной улыбке. Посмотрев на отца сверху вниз, юноша кивнул и, подхватив корзину, закинул ее на правое плечо и пошел в дальний конец улицы, в гостевую избу, к которой уже торопилась Чара.
Мне кажется, только ты мне и рада, пробормотал, поравнявшись с девушкой.
Та покачала головой, проговорила с обидой в голосе:
Неправда твоя, тебе все рады. Только зачем ты ее принес? она выразительно покосилась на шевелящуюся в корзине тварь.
Лесьяр погладил плетеный бок:
О том сразу и не скажешь. Но очень я рад, что она в мои силки попалась, веришь?
Верю, Чара кивнула. От нее смертью пахнет.
А чем еще может пахнуть от мары кладбищенской?! Лесьяр тихо засмеялся.
Чара посмотрела на поднимавшийся над деревней лунный диск, прибавила шаг:
Помни только: в подземном мире Слово твое слабеет, а значит и оковы хру́пче. А у невольницы твоей наоборот сила в подземном мире прибавляется И ежели она вырвется, первая жертва твоя. Таков закон.
Она посмотрела серьезно.
Лесьяр кивнул: подумал уже о том же, когда шагал через переход. Покоробило только, что Чара о твари из его корзины отозвалась как о «невольнице», будто ровня ей. Хотел сказать о том, да напоролся на острый, как лезвие клинка взгляд девушки и осекся в самом деле, его ли это дело, судить о подземных жителях. Вслух сказал:
Запомнил, не волнуйся. Скажи батюшке, утром, только месяц коснется сосен, выходим к верховью Званки. Там поговаривают в это полнолуние Соли будет в достатке.
Девушка кивнула.
Деловито подбоченясь, скатилась со ступенек и побежала к дому отца. Юноша толкнул дверь и оказался внутри тесной, давно не топленой избы. Темный мох рос по стенам ее, паутина свисала с потолка, опутывая прозрачным коконом засушенные травы, оставленные Лесьяром в свой прошлый визит. Он усмехнулся не частили гости к погорам: даже перчатки для сбора Соли лежали на том же месте на лавке. Сейчас они покрылись тонким слоем мха, и выглядели забытыми и ненужными. Но это ровно до того момента, как он оживит избу.
Достав из кармана огниво, он щелкнул им. В хрустальной склянке занялся солнечный свет, осветил полумрак гостевого дома, уставшее лицо путника и его непростую ношу. Оранжевый огонек выскользнул из склянки и метнулся к стене, загорелся на ней ярко и уверенно. Мох подался в сторону, в неосвещенный еще угол дома, но был застигнут огнем и там. Растаял с шипением. Сырость и забытье, торопясь ускользнуть от солнечного света, пряталось по углам но с тихим шелестом испарялось, едва схватившись солнцем. Проделав свою работу, волшебный огонь собрался в полукруг над столом и замер.
Вот то-то, Лесьяр спрятал огниво в карман, поставил корзину на пол и, расстегнув застежку, стянул с плеч плащ, бросил его на скамью.
Мара внутри корзины затихла. Лесьяр понял принюхивается, примеряется. А может, если права Чара, силу копит, чтобы оковы с короба снести. Он усмехнулся не для того он гнался за ней по болотам, чтобы упустить сейчас.
Пересек комнату. За каменной печкой, на полке стоял холщовый мешок, доверху наполненный чем-то колким и бугристым. Юноша снял его, развязал плотно затянутый узел внутри была соль, простая, которую добавляют в пищу. Плотные кристаллы, каждый размером с кулак юноши, поблескивали серебром.
То, что нужно.
Лесьяр вернулся к корзине, поставил ее посередине комнаты, у стола, как раз под полукругом света. Наклонившись нарисовал кристаллом соли круг вокруг корзины, получилось что-то вроде колбы: сверху солнечный свет, внизу соль. Только проделав это все, юноша позволил себе сесть на лавку и вытянуть ноги ступни гудели от усталости, щиколотки свело. Чуть выше, ближе к коленной чашечке, мышцы сводило судорогой юноша наклонился, обхватив их двумя руками, ловко размял. Стало легче.
Он вздохнул, стянул с плеч капюшон и бросил его тут же, на лавку. Изба качнулась, юношу потянуло вверх это изба поднялась на ивовые ноги, защищая сон постояльца от непрошенных гостей. Нужно было пройти за печь, набрать в кувшин воды и умыться. Еще набрать фляги водой и высушить сухари, набравшие за дорогу влаги. Поужинать.
Но вместо этого Лесьяр, скрестив руки на груди, прислонился затылком к стене и прикрыл глаза. Несколько глубоких вдохов, и вот он уже не чувствует усталости и голода, а мысли быстро перенесли его в прошлое, в душно натопленную и тесную избу, пропитанную запахом хлеба и кислого щавеля, верескового меда и полыни. Тихий шелест работающей на прялке матери, тонкая серебристая нить на веретене, протяжная песня. Здесь было безопасно и уютно. Так безопасно и уютно больше ни было нигде. Давно забытое чувство.
Женщина за прялкой неожиданно прекратила работу, песня оборвалась. Повернувшись к Лесьяру, она сурово сказала:
Уходи!
Юноша вздрогнул, как от пощечины, в груди растеклась горячая обида, полыхнула под сердцем. И снова навалились усталость и голод.
Лесьяр насторожился.
Сквозь прикрытые веки он отчетливо почувствовал движение рядом. Но даже не это было главным. Главным было то, что в комнате царила темнота.