Замолчали. На лице Марьяны ни тени улыбки. Стоп-кадр. Я взглянул на Настю: что это значит? Настя отрешённо глядела на сахарницу. Может, это у них было и в порядке вещей, но мне стало неловко; так или иначе разговор касался меня. Слышно было, как устанавливают софиты на лестничной площадке. Я спросил:
Меня убьют?
Инфаркт миокарда небрежно произнёс продюсер.
Он царапнул меня холодным взглядом и пробормотал в сторону:
Вследствие спазма артерии. На фоне стенокардии.
Пришёл оператор, сказал, что пора. Все поднялись, кроме Марьяны, автора. Она одна осталась на кухне.
Ничего, ничего. Я сыграл им «инфернального афериста» без роду без племени неизвестно кого, неизвестно откуда. Нотка, думаю, получилась даже очень тревожной. Настя изобразила лёгкий испуг.
Только выключили камеру, Буткевич отвёл меня в сторону. Достал из бумажника пятьдесят долларов (без конверта); я взял. По тем временам это был приличный гонорар для нашего города (и для нашей профессии). Я, конечно, предполагал возможность пятидесяти, но должен сознаться, реально рассчитывал на меньшее. Я и двадцатке был бы рад. Роман Михайлович посмотрел на меня пристально, сказал: «Вы нам понравились, не обессудьте», и достал ещё пятьдесят из кармана брюк.
2
Из актёров мы с Бережковой последними покидали квартиру Хунглингера. Роман ещё там что-то обсуждал с оператором и режиссёром, и кто-то оставался убирать на кухне, а мы с Настей уже спустились по лестнице, когда внизу нас догнали на лифте два Саши, художник и звукорежиссёр. Вышли на улицу вчетвером.
Расходиться не торопились.
Саша-звукорежиссёр угостил сигаретой.
Минута выбора. По домам или как?
За знакомство? За встречу? За успех безнадёжного дела?
Должна тебе заметить, выглядишь ты недурно.
Мерси. Как раз тебе комплимент хотел сделать.
Хотел значит не сделал.
Ну почему же. Цветёшь!
Конечно, цвету. Развод второе рождение.
И второе дыхание, вмешался художник Саша.
А вы не подслушивайте.
Ну так что? Идем в «Пики»? Это туда, показал мне Саша-звукорежиссёр. Наши там уже.
Дело хорошее, но:
Мне надо денежку поменять.
И мне, сказала Настя. Обменник за углом.
Вот и славно. Пошли.
Нет, это она сказала:
Пошли.
Похоже, я не торопился домой.
Но ей действительно шла короткая стрижка с косой чёлкой. Я знал её только с длинными волосами. Роскошные волосы были. Почему-то вспомнилось, как попадали мне в рот, когда мы вдвоём засыпали на левом боку. С этой новой причёской было что-то мне в ней незнакомое совершенно.
Честно сказать, я думала, ты действительно Фортинбраса изобразишь. Ведь хотел.
Смотри-ка, помнит, что я говорил о Фортинбрасе. Это моя химера, моя мечта, мой фантом Фортинбрас. Не Гамлет какой-нибудь. Фортинбрас.
Ну нет, Фотринбрас не такой. Фортинбрас не аферист. И ни один инфернальный аферист недотягивает до Фортинбраса. (Я мог бы сказать «до реального Фортинбраса»)
Лучше не начинать. О Фортинбрасе долго могу.
Но Настя меня уже представила Фортинбрасом.
Конец серии. Выход Фортинбраса, воображала она. Итог. Черта. Самое то. Хотя да, рано. Тебя надо в конце всего сериала выпустить. Груда трупов и ты, Фортинбрас.
А получается, что Полоний.
Почему Полоний?
Потому что первого хлопнут. Как Полония первого.
Отец Гамлета был первым.
Еще Йорика вспомни. Полоний первый.
Ладно, тогда я Офелия. Предчувствую, что на очереди.
Ты же вроде из главных?
Все смертны.
Вот скажи мне, зачем в каждой серии убивать?
Она не знала зачем. Она сказала:
Концепция.
За разговорами о героях Шекспира подходили к обменнику издалека было видно: закрыт, но рядом с крыльцом ошивается хмырь в невзрачном плаще.
Настя дала мне свои пятьдесят баксов, я присовокупил их к заработанной мной сотенке и направился к тому, он даже не смотрел в нашу сторону.
Тоже ведь спектакль. По неписаному закону (сценарию) будем придерживаться порядка действий. Я подойду и поинтересуюсь курсом, он назовёт; я скажу, что у меня сто пятьдесят, но не буду показывать; он достанет из кармана внушительную пачку российских банкнот и на моих глазах отчитает поболее полмиллиона, прибавит мелкие и даст мне теперь пересчитаю я; уберу, достану в трёх купюрах наш гонорар, он проверит на ощупь подлинность, уберёт; обмен состоится. Отклонение от сценария чревато осложнениями. Меня кинули на сто долларов, когда я однажды вопреки обычаю дал, как последний лох, зелёную купюру вот такому же хмырю, прежде чем он собрался отсчитать мне в рублёвом эквиваленте. Развели меня так ловко, что я сам даже засомневался, а были ли у меня вообще деньги. С тех пор я стал наблюдательнее меня занимало спокойствие этих ребят: не оглядываются, не стреляют опасливо взглядом. Сейчас, когда он медленно отсчитывал жёлтые купюры с фасадом Большого театра (всего-то семь по сто тысяч каждая), я смотрел не на его пальцы, но на лицо выражение индифферентности, отвечающее процедуре, восхищало меня; здесь было чему поучиться.
В театре нам не платят, сказала Настя, принимая от меня свою долю. Наш директор исчез со всем, что было.
Да, я слышал эту историю.
Буткевич палочка-выручалочка наша, подарок небес.
Тебе сколько за день съёмок? Пятьдесят?
Побольше.
Просто ты мне пятьдесят дала.
Половину.
Это меня успокоило. Если бы он мне, как мне подумалось, вдвое больше, чем ей, заплатил, я бы не знал, что и подумать тогда. А так ничего. В порядке вещей.
Ты уверена, что мы в эти «Буби» хотим?
В «Пики». Нет, не уверена. Есть предложения?
Ну к нам ты вряд ли захочешь.
К вам? Её Рита зовут?
Рина.
Сознайся, ты ведь пошутил.
Рина. Правда Рина.
Я о другом. Не прикидывайся.
А! Вот о чём. Это я только в шутку мог допустить, что она захочет познакомиться с Риной.
А я что сказал? Я и сказал, что она вряд ли захочет.
Но и ты. Ты ко мне вряд ли захочешь. Далековато, сказала.
Ага, далековато. Нельзя в одну реку войти дважды это её давнее, по сути, последнее, с тех пор мы с ней и не виделись.
Мама жива?
Нет. В декабре ещё. Ты не знал?
Не знал. Сочувствую.
Да ни хрена ты не сочувствуешь, Кит! Какое сочувствие? Ты же помнишь её. Мы об этом сто раз с тобой говорили. Какое сочувствие?.. Ладно, хорошо, в «Пики» идём.
Ну идём. Идём и молчим. И что я сказал не так? Я бы тоже мог сказать про сочувствие. Вообще-то ей раньше я всегда отвечал. И конечно, я помню мамы её состояние. Но мы теперь шли молча. Что раньше, то раньше. Раньше мы слово за слово и уже ссора. На ровном месте практически. Без предпосылок. Не пара, а двойной генератор самовозбуждения. А итог был каждый раз один. В декорациях сексодрома. Яростная разрядка, беспощадная к соседям.
Что, Кит, заскучал по такому?
Оба Саши, художник и звукорежиссёр, далеко не ушли. Оба остановились перед уличным продавцом кухонных инструментов, явно кустарного производства. На складном столике были разложены корнеплоды, в одной руке продавец держал картофелину, в другой так называемый овощной нож для праздничного оформления стола, что-то среднее между спицей и штопором, он демонстрировал публике, как эта штука работает: высверливал корнеплодную спиральку, будто бы предназначенную для жарки в растительном масле. При этом продавец не закрывал рта, произносил заученный рекламный текст, величая свой нехитрый товар «незабываемым подарком хозяйке». Кроме двух Саш, любознательная старушка и сильно датый субъект составляли публику продавца-демонстратора.
Берите на все, сказала Настя обоим Сашам, когда мы к ним подошли сзади.
Хорошо работает, обернулся художник Саша, так бы и смотрел.
Ладно, насмотрелись, идём, сдался Саша-звукорежиссёр.
Мы вместе тронулись в «Пики», причём звукорежиссёр Саша на прощание пожелал продавцу «неизменного успеха» и сказал, как знакомому, «увидимся». Тут выяснилось, что он и в самом деле купил эту бессмысленную спицу-штопор. Зачем? А затем, что взял он себе за правило покупать в конце съёмочного дня такую вот металлохреновину, и хорошо, что дешёвка, это он себе примету придумал если не купит сегодня с полученных денег, завтра сериал прекратится, конец лафе. Как бы персональная жертва во имя общего блага.