Стоял мой любимый час: когда день уже прошёл, а настоящий густой вечер ещё не наступил, и кругом только серо-сиреневое безмолвие, прохладное и таинственное, подёрнутое зелёным туманом лесного дыхания.
Лесовой заберёт, жалобно прохрипел малец, не открывая глаз.
Заберёт, подтвердил я. Если захочет.
Не в моих правилах утешать людей и внушать им то, чему не суждено сбыться. Ни для кого в Княжествах не секрет: свернул с Тракта будь готов к неприятностям. Особенно если никогда раньше не был в Великолесье и не носил дары лесным хозяевам. А я как раз хотел предложить мальца лесовому.
Идёт уже. Вижу. За мной идёт.
Да что ты видеть можешь с закрытыми-то глазами? хмыкнул я, понимая, что мальчишка, скорее всего, даже не услышит меня в своём состоянии.
Он бредил, не более того, но я на всякий случай стал внимательнее смотреть по сторонам. Рудо бежал ровно и уверенно, не было похоже, что нас встречают лешачата, потому что их мой пёс всегда узнавал и немного нервничал, а если бы увидел Смарагделя, то бросился бы ему навстречу, визжа и виляя хвостом.
Скоро глухая чаща перед нами расступилась, и я приказал Рудо остановиться посреди просторной лесной поляны. Изумрудный мох ковром устилал землю и укрывал стволы давно упавших деревьев. По краям поляны прятались земляничные кустики. В начале лета здесь стоял головокружительный аромат сочных ягод, напоённых силой Золотого Отца, а сейчас, на пороге осени, воздух был сырым и пах грибами. Посреди поляны темнело старое кострище, обложенное обугленными камнями. Я усмехнулся, ощутив прилив гордости. Об этом месте не знал никто, кроме нас со Смарагделем и его лешачат. Даже остальные пятеро соколов не подозревали о том, что великолесского лесового можно позвать, разведя костёр на поляне, спрятанной глубоко в лесу.
Я снял мальчишку со спины Рудо и уложил на мох. Он потихоньку начал приходить в себя и тонко хныкал, как обиженная девица.
Так ноешь, будто тебе руку по плечо отсекли. Успокойся, жить будешь.
Малец застонал. Я и так истратил на него целый пузырёк макового настоя, на этом мой запас мягкосердечия иссяк. Утешать его не собирался и убеждать, что отныне его жизнь сложится самым расчудесным образом, тоже.
Я набрал хвороста, развёл костёр, соорудил из двух рогатин подпорку для вертела, заострил крепкую палку, освежевал тушку зайца, пойманного Рудо, и пристроил её на палке-вертеле. Пёс тут же устроился у огня, не сводя голодного взгляда с зайца. Из уголка его рта свесилась нить вязкой слюны.
Мальчишка наконец разлепил веки и уставился на меня. Я только сейчас заметил, что глаза у него жёлтые, звериные. Судя по ввалившимся щекам, он давно не ел досыта и теперь с завистью смотрел на зайца, не прекращая тихонько скулить от боли. Ну, значит, не так уж и болит, раз проголодался.
Как звать тебя? спросил я, медленно поворачивая вертел.
Лешачата услышат запах дыма, прибегут посмотреть, кто хозяйничает в отцовском лесу, а узнав меня, тут же понесутся за Смарагделем. А если повезёт, то он сам учует и выйдет ко мне.
Огарёк[2], сорванным голосом ответил малец.
Птичьи имена у нас обоих, хмыкнул я. Кречет.
Не показалось, значит. Сокол, прохрипел он и бессильно опустил голову на мох.
Ну что с ним делать? Видно, не попадался раньше, не приучен к боли. К тому же сильно вымотался. Раньше, наверное, у него получалось сбегать прежде, чем попадётся: вон какой худой и юркий. Что ж, жизнь каждому преподносит жестокий урок, кому-то раньше, кому-то позже. Огарёк сегодня получил свой, а может, потом получит ещё, если плохо усвоит сегодняшний. Я смотрел, как сок стекает по золотящейся заячьей тушке, и думал о том, что, спасши мальчишку, я впервые совершил что-то доброе? Ещё и не по приказу, а повинуясь внезапному порыву собственной души.
Это было до крайности странное чувство.
Глава 4
Зажжём по свече
Ним не мог понять, очнулся ли он сам или что-то его разбудило. Одежда промокла от утренней росы, всё тело отчаянно болело, во рту было шершаво и кисло. Влажный лес беспрестанно звенел, шуршал, гомонил, и каждый звук казался чужим, недружелюбным, непонятным. В Царстве утра шумели иначе. Кликали звонко лоточники, постукивали колёса телег и экипажей, свистели стремительные стрижи и ворковали гладкие упитанные голуби.
Ним перевернулся на бок, припал губами к резным тройчатым листьям, растущим совсем низко от земли, и стал жадно слизывать росу. Листья оказались мягкими на ощупь, бархатистыми, и Ним вспомнил, что такие кустики росли вдоль оврага у них за домом на Перешейке. Земляника. Лето, конечно, уже вот-вот перейдёт в рдяную душно-пыльную осень, но можно ещё попытаться отыскать перезревшие кроваво-сахарные ягоды.
Кругом так шумно стрекотали невзрачные лесные птицы, что Ним не сразу разобрал приближающиеся девичьи голоса. Он насторожился, отяжелевшие мысли с трудом ворочались в голове. Ним попытался встать, затёкшие ноги плохо слушались, но ему всё-таки удалось подняться, держась за тоненький осиновый ствол. Голоса звучали всё ближе, звонкие, весёлые, как весенние птичьи трели. Ним понимал, о чём они говорят, язык Княжеств мало отличался от того, на котором говорили в Царстве, но вот странный выговор девушек мешал разбирать все слова.
Они показались из-за рощи, румяные, красивые, в длинных платьях с вышивкой по вороту и рукавам. Две девушки несли плетёные корзины, а третья туес. Ниму стало стыдно за свой оборванный вид, но он всё равно выпрямился и постарался улыбнуться. Всё не так плохо: девушки помогут ему выйти на Тракт, любая дорога выведет в город, а оттуда он найдёт способ попасть в Солоградское учебное святилище.
Девушка с туесом первая заметила Нима. Она замолчала, замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, округлив глаза. Одна из подруг подёргала её за локоть, что-то быстро затараторив на ухо.
Доброе утро, слабым голосом произнёс Ним.
Все три девушки напряжённо замерли, а потом две из них завизжали, бросили корзинки на землю и кинулись наутёк. Ним недоумевающе посмотрел им вслед. Но больше его удивило то, что третья та самая, что с туеском, осталась и разглядывала его, нисколько не пугаясь.
Ты кто такой? спросила она и осторожно шагнула ближе.
Нимус Штиль. Из Стезеля.
Что это Стезель?
Из-за местного выговора название города прозвучало как «Стъезэль».
Ним с грустью понял, что вряд ли эта круглолицая сероглазая красавица поможет ему попасть туда, куда нужно. Княжества велики и необъятны, один город от другого отделяют суровые леса и ветреные пустоши, а деревни и вовсе стоят особняком, и люди тут дикие, ничем не интересующиеся, совсем не такие, как в Царстве.
Город за морем, тускло ответил Ним.
Девушка насторожилась, крепко прижала к груди туес и завертела головой, как синичка. Её губы испуганно приоткрылись, румянец спал с пухлых щёк. Она подбежала к Ниму и впихнула ему в руки свой туес. По сладкому сочному духу Ним понял, что туес заполнен поздней сахарной земляникой.
Беги скорее, чужеземец, зачастила девушка. Деревенские обозлённые, мрут у нас детки и скот. Дуры мои раззвонили уже, небось. Беги, а землянику съешь.
Ним хотел ответить, что вряд ли сможет бежать, слишком болело всё тело, а сил почти не осталось. Девушка встрепенулась, как будто что-то вспомнила, и сняла с шеи замшевую верёвочку с грубым необработанным камнем, похожим на кусок розового кварца.
Держи тоже. Чтобы лес не обидел. Потеряла, скажу. Жалко будет, если пропадёшь, такой красивый и городской.
Она нацепила верёвку Ниму на шею и толкнула его вбок.
Беги. Потом встретимся, может. Расскажешь про Стезель свой.
Со стороны деревни послышался шум мужские голоса выкрикивали что-то пугающее, враждебное. Ниму и правда стало страшно, он вдруг понял, что испуг в девичьих глазах не напускной, а настоящий.