Ил помедлил.
Полагаю, как ни странно, могут.
Верно, даже если таковые давно умерли или сдали детей на руки друзьям, родственникам, соседям и прочим. А в Фогре могут?
Я не знаю, чем столица отличается от провинции.
Ничем, кроме размера. Слепи четыре городка, открытые для дневных поездок, присыпь дополнительной горстью латунной мелочи получишь раздрай центральный.
Серьёзно? Ил поднял бровь, скорей индифферентный, чем удручённый.
Серьёзно, уверенно кивнул Андерсен и продолжил, минуя паузу: Вопрос второй, факультативный. Место своего рождения ты тоже назвать не можешь?
Ил посмотрел вперёд, улыбаясь налево. Вспомнил, как Нелли объявила, что половина стран, фигурирующих в историях Андерсена, придуманные. Даже прибегла к библиотечному понятию «фэнтези». Тогда Ил показал ей на карте чужую столицу. Сказал: «Когда-то я жил в городе с этим названием, но Соляное Полукружие, Фогра и Жемс считались бы там плодами воображения». «За границей сейчас все необразованные! с восторгом вступила Нелли. Это нарочно Но и у вас уровень знаний ниже плинтуса, потому что некоторым до фени". Разумеется, Нелли не поняла, что он имел в виду, как не понимала, откуда берутся незнакомые её слуху топонимы Андерсена, а слов «Когда-то я жил» просто не услышала, потому что ей, в сущности, было до фени.
Ил улыбался налево, риторический вопрос придавал синей иллюминации смешливую дрожь.
Сотня вариантов в некотором смысле равносильна отсутствию ответа, тихо сказал историк. А люди за стенами точно знают, что живут там, где появились на свет. При необходимости они укажут адрес госпиталя, год, дату, час, но фамилия, обозначающая принадлежность к роду это всё-таки главное. Директор говорит, вы совсем одичаете, если не вывозить вас во внешний мир. Он запутался, бедняга: вы давно одичали. Вы обитаете в интернате, потому что успели одичать хорошо, что немногие знают, насколько. Даже в качестве обыкновенных сирот, брошенных без опознавательных знаков, вы считаетесь группой риска, ведь Фограва держится на всеобщем родстве: на беспочвенной уверенности «наши пра-пра-пра жили на этой земле с момента зажжения солнца в небе». Формула меняется, посыл остаётся: на отношения с государством наложена схема неоплатного долга отпрысков перед отцом и матерью. А вы не в курсе, кому задолжали. Учебники, конечно, призваны объяснить, но дидактический трёп не встроит в организм то, чего не вбивает повседневность. На данный момент треть Фогрийской Дюжины считает, что дневные поездки безрассудное попустительство, практика устаревшая или как минимум бесполезная, и, вставая на их позиции, трудно не согласиться, но мы-то взираем на положение дел со своей колокольни. С той самой, на починку которой бюджета издревле не хватает. Пока в силе те, кто снисходительно принимает радиус перемещения в сорок четыре мили, можно не поддаваться панике. Не поддаваться.
Где-то я уже слышал такие песни протянул Ил и добавил якобы невзначай: Логично предположить, что никто из нас не помнит места и обстоятельств рождения, но при необходимости и то, и другое можно восстановить.
Логично предположить, отозвался Андерсен ироничным эхо.
Ил чувствовал себя избалованным, зная, что произнесёт через минуту. Учитель истории привил ему привычку выдавать мутные истины законченными предложениями цельно, чётко, на выдохе. Вслух.
Поворот послужил сигналом пора:
Я вовсе не поручусь за то, что у меня были какие-то родители и натальная палата. Я не попал в интернат, я туда проснулся. Нет, если к стенке прижать, я, конечно, изобрету связку легенд разной степени фантастичности, и, прислушиваясь к тому, что несу, обнаружу, что в противоречащих друг другу версиях есть уловимая или неуловимая общность, которая лично мне покажется до неловкости похожей на правду. Но я в интернат проснулся.
То есть эти маленькие города, дневные поездки, наша жизнь как на острове явь? уточнил Андерсен.
Ил оценил наводящий вопрос и ответил:
Искренне сомневаюсь.
Историк прикрыл глаза, будто услышал то, на что рассчитывал. Подвёл черту:
Люди за стенами совершенно уверенны в том, что бодрствуют. Может быть, именно поэтому они выживают. А мы ни шатко, ни валко живём. Ещё одна веская причина для сокращения радиуса.
Где-то я уже слышал эти песни повторил Ил.
Полагаю, найти песню, которую ты ещё не слышал и не насвистывал, довольно трудно, заметил Андерсен. Но разве это повод замолчать, заткнуть уши, не писать поперёк линеек, мимо клеток, поверх печатного текста?
Ил пружинисто оттолкнулся от рыхлого тротуара, и три гипотетических шага свелись к одному.
6. Гроб господень и арматура
У дверей магазина, в котором пахло пережаренным кофе совсем как в Жемсе с поправкой на погодные условия они столкнулись с Карлом-Густавом, преподавателем естественных наук, переименованным на том основании, что подлинной его страстью были дебри психоанализа. Предмета, целиком соответствующего сфере его интересов, в программе не было, и это отсутствие вызывало у Карла-Густава условно вежливое недоумение, даром что на вожделенную вакансию он со своими дипломами претендовать не мог.
Диплома было четыре, и все с отличием. По настроению список квалификаций сопровождался длинными резолюциями и краткими присказками: биология («В целом живо, но с туалетным юмором перебор»), медицина («Я отличный ветеринар-не-любитель: болтливым заклеиваю ссадины под общим наркозом, но если пациент всего лишь кусается, могу потерпеть»), химия («Органическая и не очень»), физика («С упором на червяков в одержимых гравитацией яблоках»).
«Позвольте этому типу вести факультатив по психоанализу, я сяду за парту и буду конспектировать», вырвалось однажды у Андерсена.
Имелись основания думать, что лет через сто оброненное в голову директора семечко даст первый двудольный росток.
Вечернему столкновению Карл-Густав не удивился, только рыкнул раскатисто, одобрительно:
Что, хитрецы, тоже отлыниваете от культурной программы? Злостно не просвещаетесь? Ну и славно, чует моё сердце опять пригодитесь.
Последние слова были обращены к Андерсену, а произносились одновременно с вторжением на территорию молотых зёрен и торгово-рыночных отношений.
Закрывайте двери, отопление не бесплатное! заголосило из-за прилавка до того, как Ил перешагнул порог.
Андерсен не выказал признаков спешки, а Карл-Густав ублажал обоняние на халяву, остановившись в полуметре от кассы. Секунды капали, Ил оттаивал, женщина за прилавком теряла терпение: она жаждала увидеть дверь вновь открытой и немедленно закрытой с обратной стороны.
Что брать будем? не выдержала она меньше чем через минуту.
Иерусалим, захихикал Ил в сгиб локтя.
«Микаэл, подержи огненный меч, дети меня в гроб загонят», процитировал Андерсен древнюю шутку.
Прощупав ассоциативную цепь и обнаружив звено «Гроб Господень», Ил спросил:
В самом деле, что бы вы ответили на призыв отправиться в крестовый поход?
Который по счёту? поднял бровь историк. Всё зависит от факторов «откуда», «при каких обстоятельствах», «в какой компании». Полагаю, я бы ответил, что никогда не мечтал увидеть Спасителя в гробу. Но во что только ни ввяжешься ради смены климата особенно политического, особенно по молодости лет. Опять же: тонкие ткани, узорные ковры, слоновая кость, зеркала из стекла. Другие фрукты, другие пряности. Качественные сдвиги в образе жизни великое искушение. Нет, Ил, я не зарекаюсь, но слышишь, какие штампы всплывают в первую очередь? «Образ жизни», а не бесчинство смерти. Увы, я избирательно брезгливый эгоист: прелесть фехтовального зала мне понятна, а вот махать мечом на поле боя было бы не слишком приятно. Профессия мясника никогда меня не прельщала. Опомнившись и осознав всё перечисленное, мне следовало бы остановиться на остроте «Не мечтал увидеть Спасителя в гробу» и выбрать для авантюрного путешествия более чистоплотное время. «Чистоплотное время» Это оксюморон, не находишь? А на язык ложится так естественно.