Ненаучное мышление также может быть сформулировано. Оно встречается в высказываниях не реже, чем научное мышление. Таким образом, мы приходим ко второму делению нашего мышления на научное и ненаучное, которое имеет такое же значение, как и деление на сформулированное и интуитивное.
5. Исходным пунктом для всех видов мышления, включая сформулированное научное и ненаучное, являются предметы, которые даны нам в восприятии, чувственном восприятии или самовосприятии (наших эмоциональных и образных процессов, а затем и волевых процессов). Мышление вообще происходит со всеми этими предметами, как мы хотим сказать условно, в сравнении или различении. Предметы, таким образом, мыслятся путем сравнения или различения. Однако мысленное определение воспринимаемых предметов и производных от них (вспоминаемых и т.д.) происходит в ненаучном мышлении иначе, чем в научном. Там мысленное упорядочивание предметов происходит по их наиболее заметным признакам, элементам и отношениям. Этнологические лингвистические данные, психологические соображения и этимологические выводы о примитивном значении старых слов позволяют утверждать, что в первоначальной картине мира доминируют вышеупомянутые детерминации, которые больше всего навязывают себя чувственному восприятию, а далее самосознанию, своей силой, частотой и т.д., или которые привлекают внимание своей аффективной ценностью, то есть своим значением для удовольствия и неудовольствия, страха и надежды, делания и неделания. В примитивном мышлении, которое еще свободно от научного рассмотрения, этот порядок обычно устанавливается непроизвольно и, как правило, простирается лишь настолько, насколько его ведут практические потребности повседневной жизни. Для этих целей он должен ориентировать нас на то, что реально. Если мы придадим слову «яркий» дальнейшее значение, выходящее за рамки простого пространственного, что оно обобщает все эти ближайшие способы определения, тогда мы можем назвать результат ненаучного мышления, в соответствии с содержанием и целью, практическим мировоззрением.
Перед научной мыслью ставятся другие задачи; соответственно, она приводит к иному взгляду на мир. Его исходный пункт действительно тот же; но в его высказываниях мы стремимся получить общезначимые определения о природе и отношениях предметов, которые предстают перед нами в восприятии или могут быть выведены из этих непосредственно данных содержаний сознания. Осуществляемый им порядок предметов вытекает, следовательно, не из наиболее бросающихся в глаза определений, которые навязываются непроизвольно и поэтому подсказываются родным языком, а из тех, которые возникают как особенные или общие из тщательного наблюдения, снабженного всеми средствами методического исследования, а также из необходимых требований нашего мышления. Физико-химический анализ воды, например, зоологический анализ кита, исторический анализ условий, приведших к началу первой силезской войны, дают определения, имеющие мало общего с теми, которые бросаются в глаза. Научное упорядочивание предметов возможной мысли направлено, таким образом, не на практические потребности представляющего субъекта, а скорее на конституцию и отношения самих предметов. Научное мышление или знание является, в соответствии со своей целью, общезначимым суждением. Если мы хотим кратко описать эту особенность научного мышления, то можно сказать, что оно ведет к теоретической разработке представления о мире.
6. Практическое мировоззрение и теоретическое мировоззрение это показательные типы, такие как единственные, казалось бы, фиксированные типы организмов и формы государства, которые связаны друг с другом плавными переходами. Второе развилось из первого и остается в неразрывной связи с ним даже по мере своего становления. История научной мысли показывает, что ее первый корень лежит в потребности жизни. В ходе развития практических потребностей она требует все более тщательного умственного определения фактов. Само знание, однако, является силой, которой свойственно продолжать расти благодаря самой себе. Второй корень научной мысли, который зарождается медленно, но затем быстро крепнет, лежит в нашей потребности в причинности. Это, можно сказать, пока что основано на свойственной уже началу мышления неугомонности требовать удовлетворительных ответов на все вопросы, которые позволяет поставить уже приобретенное мышление, даже если они не имеют непосредственного практического значения, и даже если ответы, в результате недостатков существующего знания, скорее притворяются удовлетворением, чем гарантируют его.
В развитии как целого, так и отдельного человека, эта потребность в причинности сначала почти исключительно питается и направляется эмоциями, вызываемыми борьбой за существование в человеке, который еще бессилен, но призван властвовать. Таким образом, она изначально находится на службе религиозной жизни воображения и чувства, которая доминирует над практическим мировоззрением. В этом служении она ведет к объяснению происхождения и хода природных событий, а также судеб людей и народов, в той мере, в какой они движут разумом или переплетаются с движениями разума, возникшими иным путем, под влиянием человекоподобных и в то же время сверхчеловеческих существ. История всех стадий религии, от фетишизма до многообразных форм монотеизма, показывает, насколько глубоко антропопатическое толкование причинности укоренено в потребностях человеческого разума.
Именно эта потребность в причинности приводит к науке, где, отстраняясь от этой обслуживающей роли, она делает возможным вопрос о том, какова закономерная связь реальности. Мы удивляемся реальному там, где мы, ища ответ, задаем этот вопрос. Таким образом, удивление, которое уже Платон и Аристотель назвали началом философии, становится началом научной мысли как излияние потребности в причинности, ставшей самостоятельной и потому, хотя и только для нашего воображения, а не для всего нашего существа, «лучшей части человечества».
Теоретическая картина мира, однако, не только развилась из практического мировоззрения, но и никогда полностью не отрывается от почвы, которой она обязана своим происхождением. Наше знание никогда полностью не проникает в те предметы, определение которых от него зависело. И это не только потому, что задачи науки везде ведут к бесконечности, но и потому, что почти все предпосылки, из которых исходит наше теоретическое мышление, имеют лишь кажущуюся общепризнанную силу: в той мере, в какой они незаметно вытекают из практического мировоззрения. Все отдельные науки, как мы увидим, в действительности имеют общие самоочевидные предпосылки о бытии и связи реального и нашего мышления. Те из этих наук, предметы которых тесно связаны с нашими эмоциональными потребностями, например, исторические гуманитарные науки, не в состоянии даже отделить свой запас знаний, не говоря уже о неизбежно связанном с ними оценочном суждении о своих предметах, от субъективных условий, укорененных в практическом мировоззрении. Наконец, для философии, т.е. для всех попыток научного общего представления о реальности, то же самое относится к каждому из двух последних аспектов.
Чистые примеры практического мировоззрения, с другой стороны, перестали находить. Скорее, его можно лишь создать ненатуральным и неопределенным образом, путем теоретического мышления. Многочисленные результаты и некоторые методы нашего знания влились в практическое мышление культурных народов по тысяче каналов, широким потоком через преподавание, и во многих случаях стали общеизвестными. Если в той зависимости, о которой говорилось выше, наблюдается отставание теоретического мировоззрения от задач общезначимого мышления, то отсюда следует, что практическое мировоззрение давно уже содержит условия, выходящие далеко за пределы непосредственных практических потребностей.