Радик, шептала она, ты читаешь мои мысли, допускаю. Но сам себе ты неясен. Ты сумбурен. Ты импульсивен. Ты самонадеян. Послушай, прошу! Ты ещё не понимаешь, что творишь, а я понимаю и вижу твоё будущее. Страшные неудачи, провалы не туда, если меня не будет рядом. Я твой ангел-хранитель, да, глупая дурочка, но всё понимающая в тебе, всё прощающая. Пусть у меня нет гордости и, вроде, я унижаюсь, но только я спасу тебя от неправильного пути, ведущего вкривь и вкось, и совсем не туда.
И если ты убежишь, то тем самым докажешь, что не достоин такого дара как любовь подлинная и вневременная. И я буду наказана, если уж отдала дар любви недостойному и тому, кто его отшвырнул. И если отринешь, то Вселенский наш Создатель, Галактический Реставратор наших изломанных путей, или Бог, выражаясь языком верующих, уже не даст нам ничего, никакого такого вечного счастья. И мы уже не сможем войти в будущий замысел Творца единым целым ни тут, ни там. Но будет ли оно, загадочное «там», последующее наше и посмертное будущее? Чем это мы его и заслужим, если настолько не ценим настоящее.
Мечтательная и начитанная девушка, она проговаривала всё про себя, будто репетировала выход на сцену, куда войдёт со своим искренним и подлинным лицом, не нуждаясь и в самых изысканных театральных масках-ролях. То будет не роль, а подлинная жизнь, пусть смешная, пусть корявая. Её изгнали со сцены, но она уже не сыграет, а проживёт свою жизнь талантливо, не зря. Он всё поймёт, потрясённый её, вдруг открывшейся ему глубиной, невозможностью отпихнуть
Как он пихал её в спину в последний раз, Иди, иди уж, Коломбина! Играй свои жалкие истеричные роли другим ценителям.
Разлучница болтливая матрёшка
Так ведь он не жалел и Лору, вдруг подвернувшуюся из-за первого попавшегося поворота и ставшую зачем-то женой. Как ни старалась Лора пребывать в иллюзии домашнего счастьица с приторным привкусом ванильных кексов по утрам, её оттуда вышибла неумолимая реальность. Лора теперь наедине с утренним ором так быстро родившегося ребёнка, в тесноте семейного общежития для рано обзаведшегося нечаянным потомством молодняка. Маленькое прибежище «большого сексуального комфорта», пропитанное запахами студенческих завтраков на скорую руку, детских питательных смесей и записанных подгузников, превратилось в большую неудачу её жизни.
Ксения со странной завистью представила, эти времянки для юных семьянинов, нелепо зачастую обустроенные внутри из-за их вынужденной тесноты, шумные, галдящие, ссорящиеся и смеющиеся, окутанные особой аурой из-за коллективных устремлений всех там живущих в несомненно отличное будущее.
Потому и мало заботило плохое кондиционирование, тесные лифты, узкие холлы, душные лестницы, забросанными фантиками от освежающих конфет, скорлупой орехов, а также и плевками особо недоразвитых персон. А такие там имелись, как ни шлифовало их продвинутое земное воспитание. Роботы уборщики в таких местах без конца ломались, изношенные и старые, а сами молодые обитатели ввиду вечной занятости и временности своего пребывания в подобных «обителях счастья» мало заботились об украшательстве и идеальной чистоте.
Ксения нещадно критиковала то, чего ей самой уже не пережить никогда. Ругай, не ругай, а вот Лора смогла втащить его в такое вот сомнительное благоухание семейного счастья, а оставленной за скобками Ксении только и остаётся, что усиливать градус злорадства. Чем она и занялась.
Эта матрёшка, буквально вломившаяся в чужую судьбу, хотя имела свою собственную мелодию, направляющую свыше каждого. Она же оказалась глуха. До Рудольфа у Лоры был некий друг Рамон с довольно неопрятно звучащей, но исторически звучной фамилией Грязнов. Давно уже не экзотический для северных русских широт человек смешанных кровей, он, несмотря на редкую телесную симфонию своего внешнего облика, характером был наделён невнятным, бестолковым. Или же характер пока что не успел сформироваться, чётко проявиться.
Гиперборейская принцесса, кем возомнила себя русская матрёшка не без помощи космодесантника шатуна, решила поменять простоватого умом мальчика на мужественного гиперборейца. Вначале возникло что-то вроде безобидной игры, развлечения. Ради кофепитий в студенческом кафетерии, якобы чтобы болтать об исторической ерунде, неизвестно кем и придуманной. Словесные тюр-лю, тюр-лю полились из её вдруг открывшихся, вдохновенных уст.
Выход Лоры на жизненную сцену Ксении совпал по времени, когда подлинные соловьиные трели наполняли ночами влажные майские рощи и лесопарки, окаймляющие мегаполис. Ксения не могла спать из-за ликующего птичьего многоголосья той весны, поскольку дом её родителей находился в полосе лесов.
Голос соловья-разбойника в женском обличье завораживал сам по себе, ласковый и переливчатый, с шёлковой подкладкой, не имеющей отношения к странным диспутам об окаменелых и полуистлевших загадках всемирной истории. И все, кто там в то время прохлаждались по случаю, попивая горячий чаёк-кофеёк, оборачивались и замирали, даже не вникая в суть её речей. Ещё в детстве в школьном городке у неё выявили уникальные голосовые задатки, а она серьёзно заниматься постановкой голоса не захотела. Её увлекло другое. В такой голос, безусловно, можно влюбиться, даже не видя саму его носительницу.
Молодые люди с обласканными звуковыми волнами ушами невольно скашивали глаза в её сторону, иные разворачивались, ища в её лице искомый идеал. Трудно сказать, как оценивали парни девушку с длинными, но безвкусно осветлёнными волосами. Ксения считала её банальной особой с лицом раскрашенной сувенирной матрёшки. К тому же те, кто искали сближения с ней, пойманные, как считала опять же Ксения, лишь на акустический крючок её заманчивого голоска, отчего-то надолго не задерживались.
Только Рамон Грязнов и завяз, захлебнулся серьёзно по своему малолетству. Рамон стал тенью Лоры, но на открытую летнюю площадку кафетерия она в последнее время от него ускользала, вернее, убегала. Там её ждал гипербореец
Ничего не значащие посиделки за кофейным столиком, усыпанным крошками, вдруг переросли во что-то совсем неожиданное, хотя Рудольф и смеялся над ревностью Ксении, Я над ней прикалываюсь, ты же не любишь пить кофе? А я отдыхаю от вас, тупых ботаников.
Там не кофе, а жидкий кофейный суррогат!
Мне нравится. Я парень не избалованный. В отличие от тебя мне мама кофе в постель не приносила.
Она тебе нравится? Лора цветик-семицветик? напрямик спросила Ксения.
Почему семицветик?
Потому, что меняет своих парней с тою же частотой, как и свои цветочные одуряющие платья. Они у неё, если не в розочку, то в ромашку. Не платья, а цветочные атласы. Ты любитель-цветовод? Чего ты на неё пялишься, даже когда рядом я?
А что? Платья красивые, и ноги красивые напрямик брякнул вдруг «космический башмак», как обозвала его же соловей-разбойник Лора. И добавил, опережая разрядку её гнева, Ты тоже давно уже окосела. Один глаз всегда у тебя в другую сторону смотрит.
На что или на кого?
Да на того же Бёрда старого павлина. У ветерана космических странствий все сдерживающие швы давно разошлись, вот из него и прёт как вата его старческая слюнявая похоть. Видел я, как ты с ним обнималась.
Она задохнулась, Радик, ты что?! Он к отцу пришёл, я-то ему зачем? Он меня с детства любил как дочь, мы с ним так весело всегда играли
И во что играли?
В лошадку
Тут он кое-что добавил из того самого вечного запаса, отнюдь не золотого, что является изнанкой всякого разговорного языка. Казарменная грубость пёрла из него самого почище той похоти, какую он углядел в почти родственных прикосновениях друга отца. Всё же прожить несколько лет среди курсантов и не пропитаться духом окружающей среды, вряд ли было возможно.