Август. Ну и? Не молчи!
Генрих. Они молча поставили ему четвёрку.
Лоренцо. Пятёрку.
Генрих. Поставили пятёрку, но попросили быть не таким безразличным хотя бы к защите диплома.
Лоренцо. И я к ним прислушаюсь: теперь они у меня вызывают определённое уважение. В них есть человечность.
Якопо. Это великолепно! (Пишет кому-то по телефону.)
Вильгельм. Лори, я горжусь тобой за твою честность.
Август. Мало кто на такое способен. Обычно людская честность продолжается, пока им то или удобно, или выгодно, или же безвредно. рисковать своим положением в угоду принципам у такого брата мне надо брать пример.
Генрих. Я ему всё то же сказал по дороге.
Вильгельм. Нам надо как-то отпраздновать как сдачу экзамена, так и такое благородное поведение. Якопо, милый, напиши
Якопо. Я уже. Они уже едут.
Генрих. Такая идея мне тоже приятна.
Лоренцо. Диплом пока подождёт. Пойдёмте уже! (Выходят Лоренцо и Вильгельм.)
Генрих. Надо напитки какие-то взять.
Якопо. Ты иди в Дом удовольствий, а я принесу. Погоди, а там же тоже есть погреб?
Генрих. Опустошили мы его уже: там ведь пить хочется и им, и нам сильней. Виле скажем потом, чтобы обновил наши питейные запасы.
Якопо. Это всё потом! Иди же девки ждут! Я сейчас принесу вина. Идите. (Уходит в погреб в бильярдной.)
Генрих. Август, ты что грустишь? Пойдём!
Август. Спасибо, Генрих, но не хочу.
Генрих. Там твоя девица грустная будет сидеть, ведь других клиентов у них совсем нет.
Август. Уверен, не грустно будет ей, ведь деньги и так будут.
Генрих. В чём дело? Раньше больше дурочки тебе сердце веселили. Скоро своего прозвища перестанешь ты стоить.
Август. Ну и хорошо. Теперь моё сердце не дурочками занято и занято теперь уже не временно. Вообще, никогда сердце моё они не занимали, оно впервые заявило о себе. Но не волнуйся, мой друг и брат любезный, иди веселись. Ещё недавно, как ты, я бы себя не понимал. Повеселись ты и за меня.
Генрих. Хоть надеюсь я, что передумаешь ты, но мне твои чувства всё равно милы. (Генрих уходит в Дом удовольствий.)
Август. Да, изменился я. (Входит Якопо с пакетом бутылок.) Милый, не шуми.
Якопо. Ты чего ещё тут?
Август. Голова болит.
Якопо. Как девка, право.
Август. Да, в этом что-то есть от девок.
Якопо. Нет, не сиди всё-таки ты тут, пойдём, ждут ведь они нас: в моих покоях ждёт меня уже как же её столько всяких женских имён! Пусть она будет Лиза, хотя длинновато.
Август. Её зовут Ира.
Якопо. Как ты их помнишь?
Август. Сердце моё стало нынче более чутким из-за
Якопо. Из-за той? Так из-за неё ты тут сидишь да мне врёшь про голову свою? Стоит ли она того?
Август. Как же можно? Я ведь люблю!
Якопо. Мой друг, любовь твою я уважаю: она духовна и чиста, но девки не для духа, а для телесных нужд лишь, лишь в постели им есть место.
Август. Тебя я не понимаю, ведь теперь одно чувство от другого не отделяю.
Якопо. Как же?! Врёшь! Ты питаешь дух поэзией да прозой золотой, но тело же питаешь едой обычной ведь, земной. С любовью так же. С оговоркой, что любовь питать и тело может, но случай сей довольно редок.
Август. Так для тебя любовь редка?
Якопо. Она сама по себе не редка. Люди в массе своей уменьшают её присутствие каждый раз, когда заключают брак не по любви, когда иными способами как-то выставляют в качестве любви то, что ею не является: влюблённость, влечение и страсть, дикая ненависть то всё земное и грязное, то не Любовь.
Август. Как же ты с твоим пониманием глубоким можешь идти туда?
Якопо. А разве, ожидая пищу духовную, человек должен отказываться от земной? Не ты ли тот, кто меня обучил всему, что мне известно? Ещё на прежних наших девках, которые попроще были, которых мы ещё делили между собой, а не как теперь. Благодаря тебе я знаю, как женским телом управлять, владеть и по своей прихоти им распоряжаться; заставлять его гореть, извиваться и сжиматься, и гордо на него смотреть, как может предо мной дрожать и пресмыкаться; играться с ним или тиранить всё по прихоти моей; спасение даровать или гневно низвергать, и, наконец, сжалившись, тихое удовольствие доставлять. Благодарен я тебе.
Август. Согласен, что в ожидании Любви не надо себе в чём-то отказывать, хоть средь нас есть поэт, что другого мнения.
Якопо (серьёзным, грустным тоном). Да, намёк я понял. И его я уважаю, но я не он, к сожалению.
Август. Но я Любви дождался, не вижу смысла более в земном. Нужда земная так теперь слаба. Она могла бы быть полезной, если б о Любви забыть я хотел, но лишь ею я живу зачем о ней мне забывать? И хоть колется она, мне даже то приятно.
Якопо. Глубок ты, как всегда. Я твои мысли ценю и уважаю, но моё положение иное, поэтому тебя на время оставляю. (Подходит, обнимает Августа и говорит тихо.) Желаю Любви тебе крепчайшей. (Якопо уходит к остальным.)
Август. Если б ты знал, что твоё, брат мой, положение недалеко от моего Но нельзя мне тебе о том говорить: Виля сказал, что это пока что тайна. (Уходит к себе.)
Сцена VII
Комната Августа. Август задумчиво прохаживается по комнате.
Август. И что же делать? Столько книг, но где ж ответ в них, когда так нужен? (Подходит к своим книжным полкам и водит по ним пальцем с закрытыми глазами.) Кто из великих даст мне подсказку. (Останавливается и вытаскивает разные книги.) Дарси?! Нет! Совсем он не такой, как я. Хоть твёрд и чист, но душой он ведь не поэт, нечего мне взять. Хитклиф?! Ничтожные то чувства, а не Любовь. Раскольников?! У меня не так всё трагично. Где вся поэзия моя? Вот и Данте в ад спустился, но сделал бы я так? Вот Ромео эх, Ромео, если б я так умел любить: ты даже жизнь отдал смело ради своей Любви. Ведь живут всю жизнь, не научившись Любви, а вы так ярко, так мило и так быстро (Отходит от книг, ложится на диван.) Всё не то, всё судьбы, готовые уже, а моя ведь ещё не готова, моя ведь ныне пишется, да пишется ведь мной! Мной ведь пишется она! (Вскакивает, хватает свои стихи и нервно вычитывает.) Всё туманно Как туманно! Писал я после своих новых чувств уж очень мало всё здесь старый, глупый взор на жизнь, на её цель. (Раскидывает бумажки, берёт чистый лист и перо.) Сейчас залью я лист чистейшей, бессмысленно парящей поэзией Любви!
Стих
Ты не известна мне пока,
Но о тебе сердца каждый стук,
Каждая чистая строка.
Пишу сие тебе; может, вдруг
Решусь открыть тебе все тайны,
Они смелостью отчаянны.
Расскажу иль мне нет покоя.
Что ни звук от меня горький стон,
Когда в глубокий впадаю сон,
Ведь вдруг мысль: для тебя чужой я.
И смысла нет после того
Спать, чтоб просыпаться,
И жизнь не стоит ничего;
Может, сну отдаться?..
Хочу теперь моей Любви
Признаться кое в чём внемли.
Скажу тебе великие три слова:
Я тебя люблю. Ты моя основа!
(Судорожно дописывает, перечитывает и падает на диван.) Это уже больше похоже на чистую Поэзию. Как же ей о том сказать? Если чувств ей не поведать, то в чём же смысл стиха?! Есть её номер! (Вскакивает.) Позвонить ей должен. (Достаёт телефон, но потом кидает на диван.) Смел я и пьян от Любви, но недостаточно меня опьяняет ведь Любовь. (Достаёт из шкафа виски, наливает и быстро опрокидывает стакан.) Я готов. (Берёт телефон, набирает номер с бумажки и звонит.)
Юля. Алло. Алло Кто звонит? Вы меня слышите? (Август сбрасывает звонок.)
Август. Нет, не так должно быть. Якопо, я помню твои слова: такие вещи обсуждаются не по телефону лишь вживую. (Падает на диван.) Но каков голосок у ней! И обращалась ведь ко мне! Завтра поеду в кафе, где вижу я её всегда. Почему ж завтра? Сегодня уже завтра. Еду!.. Еду! (Берёт стих, выбегает, возвращается, выпивает ещё стакан и снова выбегает.)
Сцена VIII
Кафе, в которое приехал Август.
Август. Отлично, она на месте. (Садится за своё привычное место и слушает её пение.) Закончит эту песню, тогда я к ней подойду. (Она заканчивает.) Не буду же я ей мешать, ещё подожду. (Он весь день сидел, слушал и ждал подходящего момента. Стемнело, постепенно клиенты уходили, кафе уже закрывалось.)