Сцена XI
Гостиная. Поэты сидят, пьют кофе, Лоренцо и Вильгельм играют в нарды.
Лоренцо. Нам бы с тобой почаще играть: так хотя бы есть какой-то азарт, а то с Графом всё всегда ясно. (Лоренцо замечает, что Генрих хмурый.) Что стряслось? Твоё лицо горче, чем кофе.
Генрих. Да Яши давно нет, хотя я знаю, где он: у милого Бенедикта. Ты, Виля, его эгоистом называешь, а он, меж тем, часто брата навещает вот и нам всем укор.
Вильгельм. Я это замечаю и ценю, но не значит, что на остальные его поступки и слова, которые противоречат морали, я не буду обращать внимания.
Лоренцо. Гера, ты просто сейчас беспокоишься из-за Яши, поэтому и осаждаешь Вилю, но слова твои истинны. Не бойся, все мы знаем Якопо: скоро придёт к нам, осознав свою ошибку.
Вильгельм. Я тоже так считаю, в его разуме не сомневаюсь.
Генрих. Да, прав Лори. Извини, Виль, что напал на тебя. Я боюсь, как бы прошлогодний случай не повторился
Вильгельм. Я тоже того боюсь, поэтому я и стараюсь изгнать из него беса: так могу его спасти.
Лоренцо. Не повторится! Бог не даст тому произойти: Он ангела вновь к нему пошлёт, если надо будет!
Генрих. Если в глазах Господа он не будет потерян, но я о нём всегда молюсь.
Вильгельм. Как и все мы. (Слышат, как кто-то вошёл в дом.) А вот и он идёт. (Входит Август.)
Август. Всех приветствую, родные, дорогие, милые мои!
Вильгельм. Август, ты?
Август. А что, мне не рады?
Генрих. Рады. Как день, милый?
Август. Чудесный был день!
Лоренцо. Рады, конечно, но сколько эпитетов! Виля, это что, и есть любовь? Если да, то мне такого многословного счастья не надо, увольте.
Август. Ты и так не из самых молчаливых, я тоже твою Любовь пока не готов слушать: мне уши и нервы жалко. (Служанке.) Кофе, пожалуйста. (Садится в своё кресло.)
Лоренцо. Весь сияет!
Вильгельм. Что там нового у тебя?
Август. Не знаю, с чего начать. Сегодня, когда я приехал к ней, она (Вошёл Якопо.) Привет, милый, извини, начал без тебя говорить; я просто так взволнован, что не заметил ещё твоего отсутствия, прости. (Не отвечая, Якопо подходит к Вильгельму и кладёт ему руку на плечо сзади кресла, а тот кладёт на его руку свою.)
Вильгельм. Ты как?
Якопо. Спасибо тебе, что спасаешь мою душу, о спасении которой часто я сам забываю.
Вильгельм. Не был бы я твоим братом, если б того не делал. (Якопо подходит к Августу.)
Якопо. Привет и тебе, мой милый. Слушай, накануне я не очень лестно отозвался о предмете твоего обожания и Любви, прости. Правильно сказал Лоренцо: твой выбор уважать нам должно. (Обнимает Августа.)
Август (обнимает Якопо). Вижу, у вас ни дня без приключений. Мой друг, я ведь влюблён: убил бы ты меня, я бы и тогда нашёл тебе оправдание. Тем более на братьев не обижаюсь. (Август и Якопо садятся, Августу приносят кофе, служанка подходит к Якопо.)
Служанка. Господин Якопо, вам тоже кофе?
Якопо. Да, спасибо. (Она уходит.)
Август. Про Любовь я расскажу. Сегодня пришёл к ней снова на работу, мы вместе пошли прогуляться, зашли в разные магазины. Я увидел её взор, который говорил о том, как сильно она хочет поразить меня своей красотой. Глупенькая! Неужели не понимает, что не могу я быть больше поражён? Но я решил купить всякого, обрадовать не тут-то было! Наотрез отказывается, обвиняет меня в том, что я хочу купить её Любовь деньгами. Говорит, что и так её Любовь моя, зачем так её оскорбляю? Мне дико было смешно, но я держусь, храню сначала серьёзный вид, а потом дошло до того, что я чуть ли не умолял её разрешить мне что-нибудь ей купить.
Лоренцо. И что, ей понравилось? (Якопо принесли кофе.)
Август. Она осталась довольна, но, когда она меня спрашивала, идёт ли ей то или это, я, кажется, врал, говоря, что одно нравилось больше другого: мне без разницы было, что одето на ней, ведь я не мог любить эту девушку сильней. Хотя я доволен тем, что она знает, как надо одеваться: как же я люблю длинные женские юбки что в голове и в сердце девушки, то на её теле; то показывает, кем она себя считает: порядочной девушкой или пунктиком в моём списке. Затем мы где-то сели поесть, она снова захотела показать, какая она гордая и самостоятельная, но мне было уже не до смеха. «Нет, если она и дальше будет бояться моих денег, нам не по пути» думал я. Но мог ли я допустить, чтобы нам было не по пути? Ведь в таком случае мне и с жизнью было бы не по пути. Мы молча поели, она насторожилась, я позволил ей в первый и в последний раз заплатить за себя: видимо, привыкла она так делать. Мы вышли, поехали к ней, сели у её дома, она медлила со своим уходом, ожидая, чтобы я наконец заговорил: не тут-то было, я молчал. «Что случилось? Что не так?» говорит она. Тебе разве непонятно? «Нет, милый, что же?» Если я говорю, что заплачу, не перечь. И, видимо, грубее получилось, чем я думал, так как она совсем поникла, но уходить не хотела, я решил смягчиться. Для меня деньги пустышка; если ты готова из-за этого ссориться, то это малодушие, а такого в тебе быть не может, я знаю, не может; ты для меня всё, всё моё твоё, между нами денег быть не может; с тобой я считаю не деньги, а твои улыбки, которые смог вызвать; не смотрю на цену платья, а на твою прелестную фигуру лишь смотрю в новом платье; а в ресторане не цифры в счёте мне важны, а количество огоньков в твоих глазах, которые сияют от вкусной еды. Понимаешь? «Понимаю» сказала кротко, прильнула к моему плечу, обхватила руку и головушку мне на плечо положила. Просидели так немало, а затем позвала меня к себе: видимо, придумала способ загладить свою вину.
Вильгельм. И как, загладила?
Август. Я отказался.
Все вместе. Что?
Август. Я отказался. Она, как я понял, расстроилась
Якопо. Интересно почему?
Август. Видимо, подумала, что я её так наказываю за сребролюбие, но нет, не из-за того. Я потому не пошёл, что не хотел лишать себя чистой, духовной Любви ради телесного удовольствия, хоть второе мне, я уверен, очень бы понравилось. Всё равно ведь это неизбежно, так зачем тогда торопиться?! Как только перейдём на уровень тела, неминуемо возникнет, хоть в малой доле, но пошлость, а это уже страсть, это уже земное. Значит, я чистое Небесное утрачу навсегда, смешав его с земным.
Якопо. Как будто Бенедикта голос слышу.
Лоренцо. Тебе тоже так кажется?
Август. Да, раньше его слова не воспринимал я так серьёзно теперь понял, о чём шла речь.
Генрих. Постой, милый, а поцелуй не считаешь ты смешением?
Август. Мой, нежный нет; животный, страстный да.
Лоренцо. Твои принципы новые очень интересны.
Август. Поймёшь, когда сам не захочешь смешивать эти чувства.
Вильгельм. А она не обиделась?
Август. Погрустит, но подумает, что я так сделал из-за денег, и заодно урок мой лучше выучит. Я ей потом объясню, когда она будет способна понять. И ещё кое-что скажу.
Вильгельм. Что-то ещё неожиданнее, чем конец твоего рассказа?
Август. Да. Я пригласил завтра её к нам.
Все хором. Что?!
Август. Вы не рады? Я подумал
Якопо. Не ври: влюблённые не думают. Конечно, рады, но это слишком внезапно.
Лоренцо. Надо приказать уборку сделать.
Генрих. Оля! (Входит Оля.) Завтра нужно сделать уборку всего дома. Сколько вам нужно будет времени и людей?
Оля. Господин Генрих, думаю, человек двадцать за восемь часов управятся.
Генрих. Хорошо, ты за старшую в уборке: собери людей, организуй, делай как хочешь. (Августу.) Во сколько, говоришь, нам её ждать?
Август. Где-то в пять.
Генрих. Оль, начните уборку в семь утра.
Оля. Поняла, сударь.
Генрих. Спасибо, милая. (Оля смутилась, поклонилась и быстро ушла. Все со значением переглянулись и посмотрели на Генриха.)
Лоренцо. Ты понял, что сказал?
Генрих. Что?
Лоренцо. Ты её милой назвал.
Генрих. Она девица бойкая, схватывает всё быстро; без раболепства, но и без дерзости говорит она со мной. А назвал так ну не заметил, само как-то вылетело. Думаете, она обиделась?
Вильгельм. Думаю, ей понравилось. Скажи, а ты бы смог полюбить служанку?
Генрих. Если она человек, то безусловно. (Про себя.) Что я говорю? Право, я к ней что-то чувствую?