Таше становилось грустно. Интересный славянин её не замечал. Кофе кончалось, Прага стояла неприступной крепостью, но не есть же её в самом деле.
Жестом Таша подозвала официанта и заказала вина. Когда графинчик с янтарным напитком внутри был принесён, и вино, официантом в белоснежных перчатках, налито в пузатенький бокал настоящего чешского тонкого стекла и поставлено перед ней, Таша вдруг поняла, что грустить не о чем, потому что жизнь удалась: Прага, веранда старинной кафешки, увитой плющём и защищённой листьями неведомого дерева, июньская, (июнь почти на исходе), жара, это вовне, и бархатная прохлада внутри этого дивного микромира средневекового пражского кафе, уже так ею любимого. И зачем ей этот блондинистый наглец, развалившийся в центре аристократичной Европы на два плетённых кресла?
Наглец был сильным, крупным мужчиной с крутым, открытым лбом и иронично-внимательными глазами. И он смотрел на неё! Таша вздрогнула от неожиданности и приняла независимую позу. Но мужчине принесли его заказ, и он переключился на то, что представил ему официант.
Однако стало видно невооружённым глазом, как сознание брутального славянина заметалось между двумя целеполаганиями, а обладатель этого сознания просто не имел никакой возможности сфокусироваться на чем-то определённом. Он был голоден, чёрт возьми! Но и рыжеволосая красотка с сияющими зелёными глазами за столиком напротив не была женщиной, она была явлением, которое он, на голодный желудок, ещё не мог воспринять, как нечто основополагающее. В общем он начал есть. Но он и начал размышлять.
Красивая рыжеволосая бестия, лёгкая, улыбчивая птичка, что сидела за столиком напротив и только не чирикала, не должна была здесь оказаться. Это было его кафе, его место, в котором он жил. Здесь всё было в полутонах, притушенное, приглаженное, в одном, спокойном для глаз и души цвете. Без ярких включений. Даже жара отделялась от посетителей кафешки тенью его любимой магнолии. И вдруг этот костёр, что он ему напоминает? Далёкое, хотя и не очень давнее его прошлое, его жизнь в России?
Страстную, великолепную Веронику, его разбитую любовь, которой он не перестал болеть, кажется, по сию пору? Правда Ника была жгучей брюнеткой и дочкой богатенького папеньки, избалованная, ленивая, но горящая таким же жарким факелом, такая же влюблённая только в себя!
Они познакомились в одном из лучших молодёжных клубов города, в котором Ника так любила бывать, а он зашёл случайно, так, из любопытства. Он полюбил её, потому что она не была совсем уж испорченной. Избалованной да, но не испорченной.
Наверное, благодаря матери, несостоявшейся «тёщи», которую он одно время уже так называл. Тёща была, да почему была, и есть, конечно, хорошим человеком, в отличие от мужа, отца Ники и тоже несостоявшегося тестя. Тому, чтобы наковать свои богатства, пришлось изрядно подпортить карму, да и наплевать на идеалы уже своего собственного тестя, истового советского партийца, настоящего коммуниста. Нет, там, в СССР, не все были настоящими, но тесть тестя
Он уехал. Навсегда. И хватит с него страстей. Сейчас у него Агата, спокойная, рассудительная чешка, высокая, сильная, целеустремлённая, чёрт побери. Они оба любят порядок и умиротворение в отношениях. Они и это кафе выбрали, за то, что здесь негромкая, живая музыка, позволяющая говорить и думать. Гореть, рыдать и биться здесь ничего не должно. Агата вот-вот подойдёт, что-то её задерживает, она, конечно объяснит, что.
Гл.3 ТАНЕЦ
Славянин-чех совершенно не обращал на неё внимание. Это было уже почти неприлично и обидно. Кажется, он вообще настроен не совсем позитивно по отношению к ней. Господи, как глупо, ведь мы друг друга совсем ещё не знаем.
Мы? Друг друга? Ещё?!
Таша время от времени пригубливала из бокала вино. Но, когда эта мысль застала её врасплох, от неожиданности и негодования на себя, да и на неблагодарного незнакомца, она вдруг принялась это вино пить этими своими «протяжными» глотками, забывшись и, в забытьи, забыв остановиться, до тех пор, пока вино всё, до последней капли не вылилось из бокала. Оно красиво лилось тонкой янтарной струйкой, кажется, она его и не глотала вовсе, она впускала в себя эту благодатную влагу и ей было всё равно, что она делает это вот так, здесь, в Чехии, на глазах всех этих европейцев.
Сейчас они поймут, что я русская. Вон, один уже смотрит.
На неё действительно смотрел мужчина лет пятидесяти, сначала с изумлённой, но потом, однако, и с одобрительной улыбкой. А они ничего, эти чехи.
Прозрачный воздух кафешки уплотнился, и Таше показалось, что он уже и не воздух, а вода, а она сама рыба. И она плывёт параллельно дну, почти касаясь донного, жёлтого, промытого песка, но вода выталкивает её почему-то наружу. Но она же рыба, она не должна на воздух. Но вода выталкивает: всплывай же, всплывай. И она решается. Она подзывает официанта и для начала интересуется, исполняют ли у них танцевальную музыку.
Вы будете танцевать, мадам? спрашивает на хорошем русском официант. Здесь у всех хороший русский. Здесь тебя не понимают, только, когда не хотят понять.
Да! отвечает она.
Официант метнулся к музыкантам и почти сразу полилась мелодия.
Она встала из-за столика, отодвинула плетёное кресло и вдруг обнаружила, что босая.
Ах да, я же сняла туфли в «Парусе». Да это и к лучшему, танцевать босой легче. Хотя бы не в летнем платье.
И действительно, вместо тонких туфелек на небольшом, удобном каблучке, под плетёным креслом валялись шикарные лакированные туфли на высоченной шпильке, а вместо почти марлевого платьица, в котором Таша стояла на причале, на ней было блестящее, светло-шоколадного оттенка платье на бретельках с летящей юбкой полуплиссе, чуть ниже колена. Лёгкий газовый шарфик того же светло-шоколадного цвета она откинула на спинку плетёного кресла и тряхнув головой, чтобы разлились по плечам шикарные рыжие волны, замерла на полсекунды.
Ей нужно было поймать мелодию. Мелодию медленную, жаркую, страстную, вьющуюся вокруг неё и словно от неё убегающую. Но вот она в неё попала, одной ногой, второй и её понесло.
Ей аплодировали. Посетители кафешки смотрели на неё недоумённо только в самом начале. Потом кто-то предположил, что она скорее всего танцовщица, а то, что она сидела за столиком, это всего лишь особенность её номера. Но их, европейцев, не проведёшь, а удивить чем-либо и подавно трудно. В любом случае их любимый музыкальный коллектив, который всегда для них тут играет в большинстве своём классическую музыку, молодцы, что так разнообразили программу, пригласив танцовщицу. И надо же, она выступает босиком, что ещё добавляет шарма.
Из всех посетителей кафе, что сейчас в ней находились, только двое мужчин догадывались, что эта «жар птица» никакая не танцовщица, а именно Жар Птица, и первым решил да хоть пёрышко вырвать, пятидесятилетний. Он встал прямо навстречу её танцевальному полёту, картинно раскинул руки, и она влетела в его объятия! Она затрепыхалась, замерла, танго на миг замедлилось, остановилось, а потом пошло в ином, более приземлённом темпе.
Она не ожидала: почему пятидесятилетний? Ей нужен был чех, славянин этот проклятый. Она ещё кружилась по инерции, но ей уже ничего не хотелось. И вдруг, что-то случилось.
Пятидесятилетний отпустил её, и она сразу же почувствовала другие руки. И это были руки славянина. Он не выдержал, сдался, отодвинул соперника и перехватил инициативу. Ну не железный же он.
И к чёрту всю эту Европу, он же просто теряет здесь время. Он хочет такую, как эта женщина, именно эта и как та что никогда больше не будет принадлежать ему!