Джер выдохнул и с явным облегчением.
Мой отец взял в жены свою кузину, а до того его отец
Именно. И если Джер последует их примеру, то дети его родятся уродами, Миха поднялся. Если вам так охота его женить, то пускай. Но выберете уж тогда кого-нибудь поздоровее, покрепче и не близкую родственницу.
Сказал и удалился.
Быстро.
Пока баронесса не пожелала еще какого-нибудь совета испросить.
Во сне Винченцо снова горел. Жар исходил изнутри, грозя испепелить, и кажется, легкие плавились, ребра готовы были потечь раскаленным металлом. И когда он уже почти-почти вспыхивал, чтобы превратиться в пепел, сон отступал.
И Винченцо осознавал себя, настоящим, лежащим в постели, промокшей от его пота.
Он хватал воздух губами и давил в себе крик.
Снова.
И опять. И даже когда он честно пытался удержаться на грани, все равно засыпал, выпуская огонь из-под контроля. А потом просыпался.
И в очередной раз он просто повернул голову, вцепившись в подушку зубами. Именно тогда на лоб легла ледяная ладонь.
Плохо? темнота скрывала Миару, но Винченцо узнал её голос. И едва не расплакался от облегчения, от осознания, что он не один. Ты горишь весь. Лихорадка?
Рука не убиралась, и держала его в сознании своим холодом, силой, что пробиралась сквозь нее. Винченцо закрыл глаза.
В груди болело.
Тело болело.
Особенно ноги. Сейчас он ощущал их, каждый треклятый осколок кости, который составили, притянули силой к другим, но не срастили.
Рука убралась.
Не уходи, если бы он мог, он бы поймал Миару. Усадил бы рядом. Просто так. Просто, чтобы сидела. Но сил не было даже на то, чтобы приподняться.
Куда я от тебя уйду, её рука скользнула под голову. Это просто лихорадка. Ничего серьезного. Тело слишком пострадало, вот и отвечает. Пей.
В рот полилось что-то горькое и мерзкое до того, что каждый глоток приходится делать усилием воли. Но он глотает. Лишь бы не ушла. Лишь бы задержалась, пусть даже ненадолго.
Ты
Я сейчас, она сняла одеяло. Ты весь вымок. Надо раздеться. Будет неприятно. Повязки тоже сменю, насквозь вот почему ты просто не сбежал, а?
Н-не знаю, от горечи губы онемели. И язык с ними.
Миара стянула с него рубашку, и это тоже было больно. Кожа, кажется, натянулась, и Винченцо ощущал её, тончайшую пленку, готовую лопнуть.
Давай-ка нет, простынь я с тебя не стяну.
Позови.
Должны быть слуги. Рабы. Кто-то, кто поможет.
Позову, ладонь снова коснулась лба. Ты только не вздумай
Он не дослушал, опять проваливаясь в наполненную болью и огнем бездну. И в ней уже почти сгорел. Привычно даже, если подумать. Правда, на сей раз пламя обнимало нежно, лаская, и боль сгорала раньше, чем сам Винченцо.
Она отступала потихоньку, оставляя место для странных мыслей.
Он глава рода?
Может стать, если захочет хочет ли? Когда-то мечтал. Робко, потому что это были очень опасные мечты. Узнай кто о них, и Винченцо не дожил бы до рассвета. Сейчас он, кажется, тоже не доживет, а потому можно мечтать смело.
О том, как он вернется в город.
И главный смотритель башни поклонится, признавая право. И как он войдет в эту башню, поднимется по лестнице, уже не презренный бастард, один из многих, а как глава великого рода.
Глава, глава пей, донеслось сквозь пламя. Будешь сжимать зубы, я их тебе выбью.
Она всегда отличалась заботой и нежностью.
Миара.
Бледная девчонка в темных одеждах.
иди сюда, я тебе что-то покажу. Видишь?
Птица на ладони. Махонькая. И перья радужные. Такие есть у невесты старшего брата. Их привезли в золотых клетках и Вин смотрел, как одну за другой клетки вносят в башню.
Откуда она?
Миара смотрит с жалостью.
Болела. Вот и выбросили. А я взяла и теперь у меня будет своя птица, она гладила хрупкое тельце осторожно. Хочешь потрогать?
Вин прикоснулся к лазоревым перьям. И птица чуть дрогнула. Было слышно, как мелко и часто стучит её сердечко.
Только ты никому не говори, Миара прижала сложенные вместе ладони к груди. А то отберет. Она мне не нравится.
Вин кивнул на всякий случай. С Миарой лучше было соглашаться. Да и будущая супруга брата ему тоже не слишком нравилась. Красивая, конечно. И богатая. С ней пришел целый караван големов, груженых не только клетками. Уже целый день рабы только и делают, что вносят в башню вещи.
Мебель.
Кованые заговоренным железом сундуки. Зеркала столь огромные, что одно даже не прошло по лестнице и пришлось поднимать через окна.
Птица шевелится в руках Миары.
Мы пойдем, говорит она. Ты потом вечером загляни. Хорошо?
Я принесу тебе яблоко.
Миару наказали. Вин не знал, за что. Это и не было важно. Наказывали часто, его едва ли не чаще прочих, но сегодня редкий случай. Он заслужил награду.
Вечером.
Он вернется вечером. Он знает, как пробраться на пятый уровень, где покои Миары. Не только её, конечно, но остальные ему мало интересны.
И пробирается.
А она плачет.
Птица? Вин сразу понял, в чем дело. Это не я! Силой клянусь.
Дурак, Миара мигом успокоилась.
Она уже понимала, что слезы нужно прятать.
Это все Хейхо, служанка донесла и не отцу ничего, я ей устрою им всем устрою.
Вин протянул яблоко. Удалось стащить два, но одно он сразу съел, а второе вот отдал.
Спасибо, Миара вытерла почти сухие щеки. А она её убила.
Кто?
Эта тварь, невеста Теона. Взяла и сказала, чтобы я не смела трогать её вещи.
Хейхо погибла через месяц. С лестницы упала. То ли голова закружилась, то ли еще что. Служанки у Миары менялись часто.
Птиц же ей отец подарил.
Позже.
Когда она заболела. Целители тоже болеют, особенно, если их до дна выпить.
Бредишь, сказали ему ласково. Ты спи и не вздумай умирать, слышишь? Я тебе запрещаю!
Винченцо постарается.
Кто-то забрался в постель и лег рядом, такой упоительно холодный, что сила и пламя сами к нему потянулись. И поняли Миара.
И успокоились.
И
Он слышал, что перед смертью в памяти многое всплывает, но вот чтобы настолько и главное, как все запутано.
Последний разговор. И отец. Винченцо не скучает. Наоборот. Он рад, что вырвался. Только отец умер. И пламя горит, обжигает. И кажется, Винченцо готов кричать, предупреждая криком об опасности.
Мертвеца?
Брат.
Алеф. Ходит по палатке. Говорит. Вдохновенно. Уверенно. Он мог бы и не требовать, не пытаться подчинить. Мог бы просто написать, если уж знал, где они с Миарой. Он бы сам не справился. И должен был бы понять. Он ведь умный.
Был.
А потом умер.
Все умерли. И Винченцо тоже на очереди. До утра он не дотянет. А поэтому можно смотреть.
Теон.
Всегда был ублюдком. Образно говоря. Вечно следил. Приглядывал. Приглядывался. И никогда не упускал случая напомнить, что он законный сын, в отличие от Винченцо.
Учил.
Как он сам понимал учебу. Главное ведь, чтобы не до смерти.
Пожалуй, Теона Вин ненавидел больше остальных. И не жаль, что он умер. Нисколько а кого жаль? Птицу. Ту крохотную птицу, что уместилась меж детских ладоней Миары. И саму Миару.
Себя.
Еще кого-то
Дышать тяжело.
Не смей! на грудь падает гора. И выбивает остатки воздуха. Слышишь, ты ты обещал! Ты поклялся, что не бросишь меня!
Он пытается.
Но остаться так сложно. Да и мертвецы обступают. Когда Вин убил первого? Кто был первым раб. Да, это всегда раб ритуальная комната. Человек, растянутый на алтаре. Отец спокоен. Алеф равнодушен. Но сквозь равнодушие проскальзывает легкая тень недовольства. Его дело важнее какого-то там ритуала, не говоря уже о мальчишке, который должен показать, чему научился.
Что достоин.
Теон стоит в углу. Он прислонился к стене, и свет жаровни, поставленной перед ним, раскаляет воздух. Отчего кажется, будто фигура Теона размыта.
Иди, отец подталкивает в спину.
И страшно.
Так страшно.
Но Вин делает первый шаг. А потом еще один. Раб одурманен. Отец говорит, что в нынешнем ритуале нужна лишь сила, а потому нет нужды мучить кого-то. Ритуал лишь способ. Неприятный, но необходимый.