А бывшая моя говорит так: «А и не дала бы», может, и не про этот случай говорила, то есть не про Маську: так откуда ей знать?
Ведь ни одной фотки с Маськи нет: стеснялась, не хотела ославиться. Ибо жить с дедушкой, месяцами, в одной постельке это не модно.
А таких случаев на самом деле тыщи обыкновенных как порнушки, и сотни уникальных не похожих ни на что.
А я тогда: «Дала бы, но я добр, и не стал».
А сам имел в виду совсем другую, которая была не любовью, но немного в фаворе. А я не насильник, мог бы и окрутить.
Языком.
Язык подвешен как надо.
И, кроме того, без любви. А при фаворе и без любви, както оно не очень: да и мораль есть мораль.
Попробовал только сисечек, да и те руки сожгли до ошпара.
Мораль, она как кость в горле: жрать не даёт, хоть организм требует.
Но, если оборотитися вновь, скрипя пером, к Маське, вспоминаю: тут же спросонья, механически, Маська завопила.
Бы!
Шёпотом, естественно, ибо ночь.
И соседи с банками: у стен и полов, прислонённые, ещё и черти в подвале.
Те вообще ждут разврата, чтобы предъявить
Короче, Маська: «ой, не надо».
А я: «должен же я знать как там у тебя устроено».
А она павой: «не надо, не надо, дорогой вы мне Егорович и без этого. А то я тоже захочу».
Шалопайка!
Пыжит перья, знаю, что хочет трёпки серьёзной, с любовной страстию, а не подаяния старших.
А я был готов, взмок, прилип к её заднице в обрезанных джинсах, и жмусь; а ножки стройные, белые, гладкие без единой волосинки. Животик плоский, но мяконький, и женственный.
Теперь же, тогда, то есть, а я не насильник и не педофил, а лодырь, с моралью и аморалью: борются они пришлось взять себя в руки, и отбросить задатки Казановы в сторону.
Я будто бы очнулся тогдесь, зевнул для пардонуа, небесным странником: будто не виноват я.
А будто бы автоматически во сне полез: волочебником апостольским. А за это грех списывается.
Встал, засунул разочарование койкуда.
Христос воскресе.
Яйца побитыанесъедены.
Оправил членство, шокорлапки сомкнул, и охолонул холодной водицей. Зашипело аж.
И, пока не истёрлося в памяти, полез в комп: записывать ощущения
Так Варвара Тимофеевна конченая замужняя мать таёжных проблядушек и маленькая хитрушка, мечтательница, а также путешественница автостопом двадцатилетняя МаськаФаби оказались одновременно со мной и с Бимом: в Парижике.
11. Флэшфорвард
Флэшфорвард. Цвет теперь синий: для различения дат.
За что же ты себя наказываешь мазохизмом? спрашивала меня Варвара Тимофеевна уже через пару веков, когда я сильно повзрослел, Сасси упомянул, Марию алле Малве не забыл, Жюстинок и Дусек поимел, пантеон писателей открыл, Рим и Маркиздесада объединил и в Сасси поселил.
Но ни черта не изменился: ни стилем, ни поведением, святой язычник! трахать их всех надо
Вот так думают современные женщины какой щас век, какой щас век?
Какая те разница! оглядываясь на оперативно, да бестолку, прожитые годы. А что ж тогда сами в нужное время, в тот самый час Где вы были?
Перед кем сгибали круп, кобылки вы этакие?
Мозги у вас гдесь?
В каком месте тела отсутствовали следы соития?
12. Травяная машина
И оказывается: всё, что мы видели и пощупали реально в Париже, не так всё было и далеко.
Зря Ксанька пожадил на своём авто ездить. На машине мы увидели бы ещё больше и фараонов, и лувров.
Успел сфотать Травяную машину в тот момент, когда она тронулась.
Фотка потому смазалась: был некоторый туманчик, а, может, и дождь накрапывал, рождаясь из парижского отсека космической млечности, в которой рождающий луч
И часть трусов что висела на улице опять мокрая.
Высматривал Ксанькину Реношку, но её отсюда не видно: липы мешают.
Может и не липы. Не достать до лип. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на липах.
Ну, а что ещё может расти в центре Парижа? Клёны?
Может и не клёны. Не достать до клёнов. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на клёнах.
Карагачи?
Может и не карагачи. Не достать до карагачей. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на карагачах.
Фу, как не оригинально. На карагачах можно и в Угадайке подсушить. Выполз на Варочную штрассе, во дворик к Рабочему и суши себе.
Может, тополя тогда? пирамидальной ориентации типо?
Может и тополя. Но не достать до тополей. До веток их. Хорошо бы сушились трусы на блЪ! Клейкие тополя. Пирамидальные они не достать из окна. Не буду их.
Дак, не субтропики, вроде, для пирамидальных, хоть и могли бы. И не АлмаАты.
И не Бухара ты.
А Парижтвоюмать!
***
Машина в квартале отсюда: стоит в неположенном месте: на наш общий страх и риск.
Можете сидеть в библиотечной уборной, с моей книгой, как и сидели до того, если не верите, но Ксаня а он сам рассказывал утром всю ночь ворочался, метался.
Черти французские воду лили.
Радостно: проспал заутреню.
А среда светлая, а он язычник, не басурман, не католик!
Бима испинал, разворошил бельё, не спал и страдал: штрафы тут оёё!
Кусаются штрафы больнее бешеной американской собаки из вестерна койота, поганей энцефалитного клеща.
Соглашусь с Ксан Иванычем: вакцины от штрафов нету.
Гм! Это чтото!
Двести или пятьсот евро.
Уточним, когда к машине подойдём.
Там на стекле должно Ксанькино кино «Страшный парижский сон» висеть.
С озвученной в реальности ценой вопроса.
Выглядит Ксанин киносон (сколько вам лет, милая читательница? вы тоже за рулём?) как такой бумажный, самоклеющийся стикер привееэут от гаишников. Пока «е» тянули, стала она «эй». С восклицательными знаками и номером счёта в банке.
Туда люди, кривя морды, перечисляют положенное. Если они не согласны, конечно, на арбитраж и разборки.
А ещё дороже выйдет!
Нет, дамочка! У вас те же симптомы относительно стояков, а мы говорим так: чего с французскими гаишниками бодаться, если факт налицо?
Вы мэр города Угадая, что ли, Старого Оскола, Новогришковца? спросят они.
Мы: «Тосё, а толком ничего».
Священный русский запрет на исполнение правил придуман не для всех русских, а только для избранных.
Дак ни пошли бы вы и ты тогда в жопу! Ты русский депутат Европарламента? А не грек, не сербская обезьянка? Так пошёл в пим!
И мы послушно идём, куда командировали и что посулили, потому что мы не смелые Жириновские соколята, а обыкновенные петушки.
Общиплого мужского рода. И такого же столовского возраста.
В кастрюлях. И в залах. Там ещё мухи роем. Напоминающие вечно укомаренный, умошечный, умушенный Томск, с Ушайкойдряньрекою.
Или к пустому месту подойдём.
Там была служебная стоянка: для своих, для почты, для жандармерии, для пожарников, для ГАИ ихнего.
Всё прописано прямо на асфальте.
Заберут, как пить дать, наш автомобиль!
Готовы были ко всему, а гараж искать лень. Мальчики устали.
А ещё пуще того жальче тратить по сорок или восемьдесят евро в сутки какая разница в цене вопроса.
Заплати бабки и спи спокойно, рассуждал Бим, отряхнувшись с Варвары Тимофеевны и опять выставив на обозрение условно живенькие кокушки. И свой мерзкий ***.
Вместо трёх звёздочек тут известный овощ.
Бабки это бабки, сказал он, что их жалеть? Специально копили, чтобы тратить.
Бим, а бабато где твоя? То есть наша, теперешняя вместе потёхались Тимофеевна она, или, может, Маська. Или Фабька?
Нет, Фаби я ещё не мог упомянуть: повторяю: мы ещё не познакомились в тот момент с Фаби.
Я познакомился с ней только через несколько часов, когда мы вонзили естества свои в Париж: глубоко и непонарошку.
Конспиративная левитация, или дежавю, значит.
Моя? Бим поозирался, баба моя в Греции, я же говорил, гречанка она временно. Но не Маська. Масяня это такой комикс. Почему она и твоей вдруг стала? Тимофеевна она, да. А почто, я разве тебе отчество говорил? Называл? По пьянке что ли? Это надо разобраться
Тут Бим с какойто стати затеял с закрытыми глазами стыковать указательные пальцы.
Не сходятся пальчики, ой не сходятся Таинствуешь чегото ты, Кирюха. Тупишь.